— Ян! — кричит над ухом девчонка вместе с тем, как безымянное тело дергается, плюется таблеткой, которой, походу, подавилось, и валится на бок. Я падаю на задницу и отползаю к стене, в то время как Мика прыгает к папочке, обнимает его, помогает сесть.
Он что-то бормочет, весь красный, хрипит, а затем поворачивает голову на меня. Блять. Я торпедой взлетаю с места. Мчу босыми ногами за дверь, по асфальту, подальше и…
— Ян, стой!
Она что, магией какой-то обладает? Потому что ноги прирастают к земле, как бы ни хотел свалить. Ведьма — иначе не знаю, как объяснить, почему я до сих пор стою на месте. Быстрый вдох, давлюсь воздухом и медленно выдыхаю. Я вижу ее тень, то, как она приближается и замирает в двух шагах, и сжимаю кулаки.
— Ян, я…
— Я должен был дать ему сдохнуть, — говорю это тихо, но мой голос сотрясает метры между нами круче сотни децибел. — Ты понимаешь? — С разворота впиваюсь в нее взглядом, желая растерзать. — Я не должен был вытаскивать его.
— Тебе бы совесть не позволила, — взрывает меня ответом и до хуя уверенным взглядом.
— Я должен был дать! Ему! Сдохнуть! — Пнув ведро, которое с грохотом падает и откатывается от нас, я делаю круг и подхожу вплотную к Ланской. Хватаю за волосы на затылке и, задрав выше подбородок, прижимаюсь лбом к ее лбу. До ощутимой боли. Желая раскроить ей череп. Желая обнять так, чтобы стереть в порошок. — Это все ты. Это из-за тебя.
Мы дышим друг в друга, смотрим так, как будто падаем вместе, проникая в душу. А в моей — чистилище. Приходи и варись в адовом котле, надеясь искупить все грехи. Сдохнешь со мной, так и не повидав рая. Ее холодные мокрые ладошки ложатся на мои плечи, пальцы врезаются в кожу. Она тоже хочет сожрать меня? Она может. Ее блядские совиные глаза еще заставят меня добровольно подать себя на блюдечке. Если уже не… Я жмурюсь и выдыхаю. Хватка слабеет, и я вырываюсь с глухим рыком. Это как разжать тиски на миг, чтобы успеть выскользнуть из проклятых объятий. И бежать без оглядки. По-прежнему босиком, истекая кровью и в отпечатках Ланской. Я ухожу, оставив девчонку посреди двора одну с телефоном в руке, и уже далеко за спиной слышу ее высокое и скулящее «мама» в трубку.
Мама.
Сердце сжимается. Не моя. Нельзя забывать.
Глава 16
Мика
🎶 Elvira T — Зараза
— Я до сих пор не понимаю, почему ты не рассказала мне обо всем раньше! — Мама театрально размахивает руками, войдя в образ. Отыгрывает на все сто. Что ж, актрисой она всегда была отличной. — Ты на тень свою похожа, о Мише вообще молчу. Вас одних и оставить нельзя.
Мама прилетела домой неделю назад. Тем же вечером, когда я ей позвонила со словами, что не справилась. Она чуть ли не с ноги зашла в дверь и начала разруливать все, что мы наворотили. Не без помощи своего теперь уже жениха быстро организовала перевод папы из больницы в закрытую клинику, где он на данный момент проходит лечение от алкогольной зависимости в одноместной палате за девять тысяч в сутки, взялась откармливать меня, потому что я, видите ли, похожа на иссохшую мышь, и не унимается который день подряд. Ей будто нравится упиваться чувством, что без нее мы не потянули, не продержались долго. Я благодарна ей за папу, да за все, я скучала и люблю ее всем сердцем, но, если честно, устала слушать один и тот же монолог семь дней подряд. По вечерам приходится даже сбегать кататься на роликах, хотя на самом деле я сижу на спортивной площадке и читаю книги.
— Не рассказала, потому что думала, все наладится, — кажется, уже в сотый раз повторяю, как заученную скороговорку. — Папа обещал бросить пить, а я верила.
— Боги, Мишель! — вздыхает мама, закатывая глаза и качая головой, а еще умудряется при этом поправлять прическу в зеркальной поверхности холодильника. С ее возвращением повсюду разлетелся аромат цветочных духов и домашней еды. Это меня успокаивает, но кажется таким непривычным. — Слово твоего отца гроша ломаного не стоит. Тебе нужно было ехать с нами в Москву.
— Но я осталась. — Пожимаю плечами, потому что это очередной разговор ни о чем. — Ты сама твердила, что я уже взрослая, что в моем возрасте ты уже носила меня и…
— А ты, что твой отец в своем уме и добром здравии после суда! — Ее голос резко становится выше и тоньше, но каждый звук все равно точно выдержан и давно отшлифован. — Я ушла от него, потому что он вел себя, как депрессивный ребенок, который целыми днями только и делал, что ныл и ныл о славном прошлом, а теперь он превратился… боже, он стал уголовником и пьяницей!
Мама придерживает для меня входную дверь, ждет, пока я, топча задники, натяну без обувной ложки зашнурованные «Конверсы» и выйду во двор. А на улице я изо всех сил стараюсь не коситься в сторону соседского дома, что стоит невероятных усилий. Я знаю, сколько дней, часов и даже минут мы не говорили с Яном. Мне физически больно от того, что не видела Бессонова, лишь раз столкнувшись с его затылком, когда приехала из универа после экзамена. Я промолчала, а он не обернулся. Да и незачем. Все было сказано.
— Эй, ты! — ни с того ни с сего доносится знакомый грубый голос, и удивленно выгнувшиеся мамины брови идеальной формы все-таки заставляют меня повернуть голову в сторону. — Я к тебе обращаюсь!
Софа. Конечно же, это она. Без привычной укладки локон к локону, без косметики. С бледным лицом и заплаканными глазами, которые наливаются кровью с каждым новым шагом ко мне. Она чуть ли не по земле тянет маленькую сумочку на цепочке, куда не поместится и телефон, угрожающе стучит каблуками по асфальту и поправляет короткую шифоновую юбку, которая развевается на ветру.
— Милочка, попридержите-ка коней! — встревает мама, но бесполезно, Софа с ходу толкает меня в грудь с такой силой, что я отступаю и врезаюсь в капот. — Эй! Мне полицию вызвать?
— Мам, я сама, — говорю спокойно и для убедительности киваю ей, а затем снова смотрю на Лазареву и делаю к ней шаг. — Чем я в очередной раз заслужила твое внимание?
Софа кипит. Она злится, едва не рычит и сжимает-разжимает кулаки. Мне кажется, она даже краснеет, и я представляю, что у нее, как в мультике, со звуком гудка паровоза, из ушей вот-вот повалит пар.
— Не строй из себя дуру, я давно просекла, что ты хитрожопая сука. — Я краем глаза вижу, что мама упирает руки в бока и внимательно смотрит на нас, но молчит. За это ей спасибо. — Ты не получишь его, поняла? Даже если он бросил меня, это ничего не значит. Он. Не будет. С тобой!
Ее слюна, кажется, долетает до моего лица, и я кривлюсь, не скаля зубы. С детства помню, что бешеных псин лучше не злить.
— Не понимаю, о чем ты.
Он бросил ее, бросил ее, бросил, — стучит в висках.
— Я тебя недооценила, — сузив глаза, произносит она обманчиво сладким тоном и подходит еще ближе, нависая надо мной. Так близко, что я вижу на ее носу поры, не замаскированные макияжем. — Чтобы ты не воображала себе, трахает он тебя на спор. Решил по-умному отомстить твоему папочке. Не раскатывай губу.
Я сжимаю челюсти. Ее слова выбивают воздух из легких, но вида я не подаю. Стараюсь по крайней мере. Выдавливаю из себя фальшивую улыбку и смотрю на нее в упор, сдерживая бурный поток ругани, которая могла бы вылиться ей на голову, не будь рядом мамы.
— Ты бы закатала тоже. Дальше того, кто был первым и останется последним, вряд ли уйдешь, — я очень жирно намекаю на Савву и подслушанный разговор.
Ее губы распахиваются, глаза становятся шире, брови ползут наверх — и все это за считанные секунды. Софа достойно, что уж там, выдерживает удар, если судить по разрывающим ее эмоциям и напускному спокойствию, которое пытается демонстрировать. Она какое-то время переваривает смысл сказанного и только лишь после выдыхает.
— Да пошла ты, — шипит на меня протяжным «ш-ш».
— Аргументированный ответ.
— Плевать, он не будет с тобой. Просто уясни, поняла?
— Я сучий язык не понимаю.
На этом запас змеиного яда у Софы заканчивается и, смешно топнув ногой, она удаляется. Разворачивается на каблуках, откидывает назад белые пакли (а без укладки они похожи именно на пакли) и шагает к такси, на котором уезжает в закат. Шутка, сейчас только полдень субботы, хотя занавес и титры для пущего эффекта здесь бы не помешали. Если бы еще за волосы друг другу потаскали, точно киношная сцена бы вышла.
— Едем? — слышу я мамин голос, когда меня тянет обернуться к дому Бессоновых, чтобы хотя бы разочек, хоть бы мельком взглянуть.
— Едем, — бормочу я, сдержавшись из последних сил. Обхожу машину, которую мама взяла в аренду, прилетев домой, и сажусь, не имея ни малейшего желания обсуждать то, что сейчас произошло. Так и молчу всю дорогу, пока мама, не заводит разговор на одном из долгих светофоров.
— Этот мальчик не для тебя.
Я даже не сразу понимаю, что она так быстро все разгадала. Втягиваю воздух через нос, чтобы изобразить спокойствие, и улыбаюсь уголками рта. Я дочь своей матери и, когда надо, всегда сумею притвориться удивленной.
— А поподробнее?
— Со мной-то в эти игры не играй. Я помню, как ты на него смотрела, еще когда мы переехали. Я все видела.
— Какая ты внимательная, — не хочу, но раздражаюсь я.
— Не дерзи. Я желаю тебе лучшего. — Она не отрывает взгляда от дороги, но меня все равно пробирает от этой темы до костей. Даже потряхивает, и я сильнее сцепляю пальцы в замок, это создает иллюзию контроля. — Этот мальчик не подходил тебе раньше, тем более забудь о нем сейчас. Слишком сложно все. Я не хочу, чтобы тебе потом было больно.
— Можешь не переживать, он никогда… — Что, не полюбит меня? Даже язык не поворачивается это сказать. — Не после всего.
Я тянусь к дисплею и делаю музыку громче.
— С его-то характером, — непонятно кому отвечает мама, — даже если полюбит…
Что будет, даже если Бессонов меня полюбит, мама не договаривает, а я не спрашиваю, пусть и хотела бы знать.
Спустя час я сижу на собрании группы поддержки семей алкоголиков и слушаю о принятии на себя ответственности за поступки зависимого человека. Молодая девушка, выслушав психолога, рассказывает о том, что часто отмазывала перед начальником своего парня, когда тот с утра из-за похмелья не мог выйти на работу.