Жму Вове руку и уже мысленно тащусь в душ, когда что-то подсказывает мне обернуться. Что-то на уровне шестого чувства, которое никогда меня не подводило. Не подвело и здесь, потому что я увидел Ланскую. Охуенно красивую. Сожрал бы разом на ужин, а то голодный во всех смыслах. Моргаю, и вот уже нет ее — она сбегает еще до того, как я соображаю, что здесь делает.
— Вов, слышь, — окликаю его, других вариантов нет, — надо поговорить.
— Ага, — кивает он и отходит в сторону.
— Мика останется здесь.
Вова явно удивлен, что речь зашла о Ланской.
— Не понял.
— Ты должен уехать, я ее забираю.
— Чего?
Я вообще ни хрена не суеверный, но как тут не поверить в знаки? И если заяц сам лезет в тиски к удаву, почему бы его не проглотить.
Всю дорогу мы с Ланской едем в полной тишине, пока на полпути домой я резко не сворачиваю в противоположную сторону прямо через двойную сплошную. Только тогда она подает голос.
— Куда? — спрашивает выдержано, ровно, без паники. Не заикается и удивляет меня снова. Как можно восхищаться тем, кого так сильно ненавидишь?
— Я тебя ненавижу, — озвучиваю мысли, игнорируя ее вопрос.
— Где-то я это уже слышала.
Сейчас не возмущается и даже не пытается выйти на ходу из тачки. Звучит, скорее, устало. Знала бы, как я заебался!
— Ты любишь мою маму. Ты знаешь ее, как никто другой, — продолжаю я выдавать результаты долгого анализа из головы. — И ты все равно защищаешь своего отца, хотя трезво понимаешь, что он совершил преступление.
Она смотрит вперед пустым взглядом и молчит. Молчание — знак согласия, так ведь?
— Я ненавижу тебя за это, — говорю и тру шею, потому что каждое слово впивается шипами в горло. — И я восхищен твоей тупорылой жертвенностью. Ненавижу, но восхищен. — Боковым зрением вижу, что она поворачивается ко мне с приоткрытым ртом. Да, детка я не меньше тебя удивлен этой словесной диареей, но обещал себе, что буду честен. В первую очередь с самим собой. — Нужно быть смелой, чтобы стоять на своем. И я… я думал много. О том, что… если бы все было наоборот, как бы я поступил. И я, наверное, понимаю тебя.
Она сжимает губы, опускает глаза, дышит тяжело. Я пытаюсь не смотреть на нее, потому что хочу договорить до конца, а она своим видом блядского ангела сбивает меня с мысли.
— Наверное. Не уверен, что сумел бы с этим выбором спокойно жить, но…
— Это мой папа, — говорит с вызовом будто заученную фразу. Как будто это все должно объяснить.
— Конченый трус твой папа. Ты явно не в него пошла, — выдаю резко, но я плохо контролирую себя, когда речь заходит о старшем Ланском.
— Я ни на кого не похожа, — бормочет тихо, и я точно слышу улыбку в ее голосе. Не знаю, как это объяснить. — Дедушка всегда говорил, что я на бабушку похожа, но я не помню ее. Он называл маму с папой детьми, а я будто бы их опекала — слишком серьезная с детства была.
— Похоже на правду, — ухмыляюсь в ответ, как будто это простой диалог на обычной свиданке. Хотя свиданки вряд ли начинают со слов «я тебя ненавижу», но у нас с ней все через жопу.
Завернув по памяти, я еще какое-то время еду по гравийке, чтобы наконец остановиться на возвышенности, откуда виден весь город. Случайно нашел это место, когда было хреново. Чего оно только не видело — и мои сопли, и праведный гнев, и истошный ор.
Я ставлю тачку на ручник и бросаю взгляд на девчонку. Молчу, а она расслабляет плечи, видимо, обрадовавшись, что не собираюсь нападать на нее. Градус в салоне явно падает, но я накаляю снова.
— Я хочу тебя, — произношу то, в чем наконец признался себе. С трудом, через пот на турниках, разбитые костяшки пальцев о стену и вывернутое нутро. Гашу двигатель, не глядя на Мику, беру пачку сигарет и выхожу из машины.
На часах три-двадцать, скоро начнет светать, а пока чернильное небо подсвечивается оранжевым. Красиво, блять. Других слов и не подобрать. Я опираюсь на капот и закуриваю. Держался давно, полную пачку так и вожу с собой, но сейчас просто хочу выдохнуть все дерьмо. Я не буду трусом, как ее отец. Не хочу отрицать очевидное, я должен был поговорить с ней. Пытался не думать, побороть похоть и выбить из себя всю дурь — ни хрена не вышло. Это, блять, выше моих сил!
Когда я слышу щелчок открывающейся двери, сердце предательски делает лишний удар, а следом замирает. Я забываю дышать, зависаю на затяжке и в результате давлюсь дымом. Позорник. Но рядом с ней я реально, как пацан. Все установки и накопленный опыт — все летит под откос.
— Я хочу тебя, — повторяю, чтобы не думала, что шучу, прямо в глаза, — не хочу хотеть. Ты бы знала, как не хочу, но…
Еще затяжка. Третья и вновь неудачная. Никакого удовлетворения, только горечь во рту и першение в горле. Выбрасываю на хер это говно с обрыва, прочищаю легкие, вдыхаю и выдыхаю. Здесь воздух кристально чистый, еще и пахнет лесом, хотя вокруг три дохлые елки стоят.
— И что нам с этим делать? — лезет с вопросами напролом. И откуда она взялась такая бесстрашная, а?
Мозг сразу подкидывает ответы из закромов памяти — ту самую соседскую девчонку, которая, в отличие от меня, не испугалась первых чувств. Еще тогда было понятно, у кого из нас яйца больше.
Блять, я так ее хочу. Всю ее.
Сейчас я смотрю на нее без страха быть пойманным и неправильно понятым, не отрицая смысл пожирающего взгляда, и понимаю, насколько она космическая. Ее волосы затянуты в высокий гладкий хвост, из-за чего и без того огромные глаза кажутся еще больше. Лицо почти не тронуто косметикой, но кажется таким ярким. Натуральный румянец на щеках чертовски искушает. А губы… это вообще отдельный космос, я уже не раз представлял ее на коленях, пока дрочил в душе.
На Ланской строгая белая блузка под горло и брюки с высокой талией, которые тесно обтягивают ее сумасшедший зад — то, что на других смотрится обычно, на ней кажется чертовски искушающим. Этот ее образ монашки из эротических фантазий сводит меня с ума. Я схожу с ума по ней, и я точно думаю членом, потому что мозг в ауте. Я ничего не могу поделать с собой — пытался, отвечаю!
Мика так и стоит в двух шагах, смотрит и не моргает. Носком туфли долбит землю и пальцы перебирает — только так я могу понять, что ее тоже штормит. В остальном — скала. Не мудрено, что менты ей поверили.
— Иди сюда, — произношу не своим голосом и протягиваю ей руку.
Секунда, две, десять. Я готов скончаться от ожидания. Слушаю истеричный стук своего сердца и смотрю на нее в упор, чтобы игнорировать дрожащую ладонь. Я сдаюсь, девочка, ты видишь это? Я склоняю перед плахой голову. Хочу всю тебя целиком, как не хотел никого никогда.
Девятнадцать выдохов и вдохов кажутся мне вечностью, но я жду. Ее черед, ее ход. Пан или пропал. Казнить, нельзя помиловать. Все или ничего. Двум смертям не бывать, одной не миновать и…
— Ян, — летит в самое сердце, сорвавшись с ее губ, которые через два шага и один миг накрывают мой рот.
Глава 18
Мика
🎶 BikaBreezy — Падай
Бессонов одет в простую черную футболку, его волосы торчат, челка непослушно падает на лоб, и все равно он красив, как бог. На небе начинает светать, но свет не касается его глаз, в которых царит непроглядная тьма. Он кажется злым, но, скорее всего, это тени, что падают на скулы и делают их только резче. Бесполезно даже притворяться, что я могла ему противостоять. Особенно когда он сам зовет. Бессонову достаточно поманить меня пальцем, и я иду. Один шаг, второй, губы в губы, и…
Ян на вкус, как апельсиновые леденцы и табак. Он пахнет мылом и едва уловимо привычным парфюмом. Короткая щетина слегка царапает мне губы. Мои руки падают ему на плечи и сжимают рукава майки, приятной на ощупь, а Ян блокирует меня коленями, чтобы не сбежала, как будто я могу куда-то сбежать. Он кладет мои ладони на свою шею, и я послушно зарываюсь пальцами ему в волосы. Крепко держусь за него, будто взлечу в тот же миг, если отпущу.
Бессонов толкает меня ближе к себе, сокрушая расстояние между нами, а я пытаюсь посчитать мысленно до десяти, чтобы успокоиться, но с таким же успехом могу считать хоть до бесконечности. Он целует меня так… сложно даже описать. Наверное, это похоже на первые секунды после долгих пыток, когда начинаешь дышать без ощущения бесконечной боли, зудящей под кожей, и это кажется раем на земле. Возможно, именно так чувствует себя смертельно больной, которому пускают по вене жизнь. Или слепой, увидев яркие краски: растерянным, испуганным, но точно самым счастливым на всем белом свете. Мы целуемся с Яном так жадно, будто тонем на пару, и только сами можем спасти друг друга, передавая кислород рот в рот.
Я вскрикиваю, когда, смяв мои бедра, Бессонов подкидывает меня наверх и усаживает на капот, но его губы заглушают любой звук. Он втискивается ко мне между ног, заставляет скрестить их у него за спиной и тянуться к нему, без конца трогая — бока, лопатки, плечи, позвонки. Пока его руки тоже путешествуют по моему телу, ведут линии от икр к талии, задевают грудь и сдавливают щеки. Удерживая за подбородок, Ян проводит языком от шеи до самого носа, будто помечает меня, заглядывает в глаза и тянет резинку с моих волос.
— Охуенно красивая, — хрипит, пропуская их сквозь пальцы, а после атакует с новой силой. Выдергивает блузку из брюк и распахивает в стороны под звуки щелкающих кнопок. Если бы на ней были пуговицы, я бы осталась без них.
Бессонов стопорится взглядом на моем белье — телесного цвета бюстгальтере без бретелей и кружев. Он, не торопясь, как будто его замедлили в «слоу мо», отодвигает чашки вниз и высвобождает мою грудь. Из-за утренней прохлады я вмиг покрываюсь мурашками, напрягаются соски. Ян облизывает большой палец и проводит по ним, чтобы я зашипела, словно раскаленное масло, в которое добавили холодной воды. Он смотрит на меня из-за густых бровей и пушистых ресниц и медленно, очень медленно для моего зашкаливающего пульса наклоняется, чтобы...
— А-а, — короткий стон слетает с губ, и я с запозданием понимаю, что стону сама.