…Женщина ждала его на бульваре. Сидела на скамейке и аккуратно ела шоколадку.
— Привет. — Федор присел рядом и чмокнул ее в щечку. — Прости, я опоздал маленько. Ключи от машины куда-то засунул.
— Ничего. — Она нежно улыбнулась, завернула шоколадку в фольгу, расстегнула сумочку, положила шоколадку туда, застегнула сумочку, достала из кармана шубки носовой платочек, развернула, вытерла краешки губ, опять свернула, опять спрятала, и только потом, после всех этих манипуляций, повернулась к Федору и нежно поцеловала его в губы. — Ну здравствуй, милый.
— Здравствуй. — Лицо его расплылось в довольной улыбке. — Куда сегодня пойдем?
Они сидели среди людской толчеи, и до всех им не было никакого дела. Клавдия даже восхитилась. Так романтично…
— Ко мне пойдем, конечно. — Женщина нежно притянула Федора к себе за рукав. — Твоя благоверная ничего не пронюхала, а?..
Они поцеловались. Но нить разговора не потеряли.
— Моя благоверная совсем уже… — начал было Федор после поцелуя.
— Его благоверная — это я, — сказала Клавдия. — Здравствуйте.
От неожиданности женщина аж вскрикнула и вскочила на ноги, словно скамейка вдруг раскалилась добела.
А Федор так широко раскрыл рот, что стало видно отсутствие нескольких коренных зубов.
— Вы позволите?
Клава вежливо улыбнулась и присела на скамейку, рядом с мужем. Присела и стала разглядывать женщину бесцеремонно, но доброжелательно. Женщина глаз поднять не смела.
Неловкая пауза затянулась, но Клавдия наслаждалась этой неловкостью. Понимала, что в наиболее неловком положении сейчас она сама, но что-то безоглядное несло ее.
— Ну что ж ты, Федя, представь нас, — улыбнулась она как ни в чем не бывало. — Какой ты, право, неловкий.
— Я… Ты… Жанна, это Клава, моя жена, — пробормотал Федор, одновременно и краснея, и бледнея. — Клава, это Жанна, моя… заказчица.
— Очень приятно, Жанна! — Клава протянула открытую ладонь для рукопожатия. — Ну что, будем знакомы?
Жанна не шевельнулась. Только глаза ее бегали обезумевшим маятником, а ноздри нервно подрагивали.
— Ну успокойтесь, Жанночка! — Клава даже засмеялась. — Я не собираюсь вцепляться вам в волосы или устраивать истерику. Мы ведь современные люди, правда?.. Да вы садитесь, не стойте.
Жанна аккуратно присела на самый краешек скамьи, в любой момент готовая вскочить и броситься наутек.
— Федя не сказал вашего отчества, так что я уж вас Жанной звать буду…
— Да-да! — только сейчас подала голос женщина.
— Ну и отлично. Значит, так, трое современных людей могут спокойно обо всем договориться. Ну в самом деле, не устраивать же нам скандалы с битьем посуды и уничтожением мебели. Суда, я так понимаю, вы тоже не хотите?
— Ты имеешь в виду… — опешил от такого поворота Федор.
— Я имею в виду, что отпускаю тебя к этой женщине, — как можно великодушнее сказала Клавдия.
Теперь и Федор и Жанна оба раскрыли рты.
— Я, собственно, вот по какому поводу пришла, — Клава теперь обращалась к Жанне, Федора словно и не замечая. — Вы, наверное, в курсе, что за профессия у меня?
— Да, — настороженно сказала женщина.
— И нас, знаете, приучают к дисциплине. Получил дело, закончил, сдал в полном порядке. Вот я и хочу вам, так сказать, сдать дело. Федор ведь человек скромный, жаловаться не станет. А это очень важно. Я бы на вашем месте записывала. — Женщина не шевельнулась.
— Ну, тогда запоминайте. Во-первых, у него, знаете ли, желудок больной. Так что он нуждается в специальной диете. И таблетки должен пить три раза в день. Иначе у него, пардон, понос будет.
Жанна с интересом поглядела на Федора.
— Клава, что ты несешь? — зашипел тот, краснея от стыда и нервно дергая жену за рукав.
— Во-вторых, он храпит по ночам. Очень сильно храпит. Но вы не волнуйтесь. Вы ему просто скажите: на бочок, — он повернется и сразу перестанет. Только непременно сказать надо: на бочок, Федя. Иначе он, — Клавдия снисходительно хмыкнула, — дерется со сна.
— Неправда! — взорвался Федор. — Жанночка, не слушай ее. Я совсем не храплю. И не дерусь!
Жанна ошарашенно переводила взгляд с него на Клавдию и решительно ничего не понимала.
— Федя! — Клава строго посмотрела на мужа. — Не надо. Пусть лучше она сразу все узнает. Правда, Жанночка? Вам жить да жить…
— Я вас не понимаю, — нервно выдавила из себя Жанна. — Зачем вы мне все это рассказываете?
— Как — зачем?! — удивленно воскликнула Клава. — Я ведь пока за него отвечаю. И должна быть спокойна, когда передам его в ваши руки.
— В какие руки, я…
— Так вот, в-третьих, — Дежкина загнула палец. — Носки ему нужно менять каждый день. А то у него грибок постоянно появляется. И не думайте, что он сам это сделает. Он, как ребенок, будет носить, пока пальцы из дырок вылезать не начнут.
Со стороны, наверно, все выглядело очень благопристойно. Трое хороших знакомых беседуют о чем-то важном и интересном.
— Еще, мой вам совет, внимательно следите за программой телепередач. Он большой футбольный болельщик, но все время забывает, когда матчи, и ему нужно постоянно напоминать. А во время матча ему все время нужно жевать, так что лучше заранее начистите ему морковки или еще чего-нибудь — ему абсолютно безразлично. Он во время матча может хоть ножку стула съесть — и не заметит. Правда, Федя?
Федя молчал, опустив голову, как нашкодивший школьник.
— И ни в коем случае не старайтесь никого хвалить из игроков. Там ведь не разберешь, кто в какой команде, а Феденька у нас за ЦСКА болеет и может даже стукнуть, если не того похвалите. Лучше вообще уйдите в другую комнату и сидите тихо, пока матч не кончится.
— Как вы можете так говорить? — напыщенно процедила сквозь зубы Жанна.
— А что тут такого? — удивилась Клава. — Это же правда. Я только ему и вам лучше делаю. А то сам он не скажет, мучиться будете оба. Ах да, вот еще что! — Она хлопнула себя по лбу. — Он у меня трикотажных трусов не носит. Любит только семейные. Помните, раньше продавались во всех галантереях, такие цветастые. Так вот, теперь таких не найдешь. Но ничего, на первое время там у него есть несколько пар. А потом вам шить придется. Вы мне тогда позвоните, я вам выкройку дам.
— Какая выкройка? Какие трусы? — Жанна беспомощно посмотрела на Федора.
— И самое главное: ни в коем случае не ругайте при нем коммунистов — можете серьезно поссориться. И вообще, о политике с ним лучше не говорить, особенно когда он выпьет.
— Как?! — воскликнула Жанна с ужасом в голосе. — Так ты не за Явлинского?!
— За Явлинского, за Явлинского! — застонал Федор. — Не слушай ее, Жанна.
— Это он только сейчас так говорит. Потом сами увидите. — Клава встала. — Ну вот, пожалуй, и все. Вы не стесняйтесь, звоните, если что. Я вам расскажу, что он любит, чего не любит. Дело житейское, правда? — Она повернулась к мужу: — Феденька, свои вещи можешь в любой момент забрать.
— Нет, подождите, — остановила ее женщина. — Я уже в каком-то фильме это видела. Вы хитрая, да? Вы хотите нас с Федей поссорить? Вы специально так говорите! Так вот — вы нас не поссорите! Потому что все это ложь от первого до последнего слова.
— Очень жаль, — спокойно ответила Клавдия. — Очень жаль, что вы мне не поверили. А, вот в чем дело — я не перечислила его достоинства. Но ведь вы их и так знаете. Мне показалось, что это будет бестактно. И потом, любят ведь не за достоинства, правда?
Жанна не ответила.
— Всего вам хорошего. Рада была познакомиться. — Клава еще раз улыбнулась и бодро зашагала прочь. Потом вдруг остановилась. — Да, кстати, чуть не забыла. Вот. Упали мне в сапог. Держи. — Она протянула Федору ключи от машины. Не дожидаясь, пока он возьмет, уронила в снег и быстро пошла к метро.
— Как ты мог с ней жить? Точно — прокурор! Расстреляет и не поморщится!
Клавдия не могла остановиться. Ей совали под нос какие-то пузырьки, стаканы с водой, еще что-то, успокаивали как могли, даже хотели отвезти в больницу.
А она сидела на лавке и громко ревела, никого и ничего не видя вокруг. Слезы текли ручьем, рыдания вырывались из груди, и постепенно становилось легче.
Только одного она не могла вспомнить потом — где это происходило. То ли в вагоне метро, то ли в каком-то гастрономе…
…Это она!
Даже в толпе ее не трудно было узнать. Меня так и ударило — она! Ах, как же долго пришлось ждать этой встречи! Какое терпение понадобилось! Но, милая, сколько веревочке ни виться…
А она красивая. Теперь это видно. Теперь понятно… Она красивая. Как там говорилось? — в человеке все должно быть прекрасно — и душа, и одежда, и лицо…
Как странно устроены люди — лицо и одежда прекрасны, а душа…
Нет, не буду торопиться. Торопиться не стоит. Во всем должна быть справедливость. Надо посмотреть ей в глаза. Внимательно и серьезно посмотреть в глаза — тогда и про душу все будет ясно.
Жаль, что сейчас так рано темнеет. Глаз почти не видно. Даже цвет трудно различить.
— Этот автобус куда идет, не подскажете?
— До «Университета». А вам что нужно?
Это уже ближе — глаза серые…
— А вы где выходите?
— На Ленинских горах… Теперь Воробьевы…
— Живете там?
— Да.
Это она! Это точно она!
— Сейчас все домой едут, — говорю я.
— Мгм, — кивает она и отворачивается.
— А вы с работы?
Она вежливо кивнула. Но даже не повернулась в мою сторону. Мы молчим так довольно долго. Я лихорадочно придумываю, о чем бы ей сказать.
— Темно уже, — говорю наконец.
Она снова кивает.
Нет, ничего не получается. Я даже начинаю на себя злиться. Даже представить было нельзя, что вот как раз в этот момент, когда я встречу ее, мне вдруг станет так скучно. Прямо хочется все бросить и бежать. Что за чепуха?! Мы уже должны были весело болтать, словно старые друзья. Уже должна была между нами протянуться какая-то связь, нить, напряжение.