Ребята не двигались с места, только тихонько подталкивая друг друга в бок и мелко хихикая.
— Эй, да вы чего? — Девушка начала злиться. — Давайте быстрее, а то мне еще к Верке идти писать физику.
— Давай, Пончик, ты ведь так хотел! — Лысый вытолкнул Пончика на середину.
— Не, я тебе уступаю, — Пончик нервно хохотнул и полез в карман за сигаретой. — Я сейчас не в форме.
— Что, не стоит? — поинтересовался прыщавый с гребнем, и все засмеялись.
— Дурак ты, Шмыга, у тебя у самого не стоит! — Пончик сплюнул на протаявший снег и покраснел. — Я… мне в кусты надо.
— Какать захотел? — Лапушка опустилась на колени и спустила джинсы.
— Именно. — Пончик отвернулся и быстро зашагал в кусты.
— Ну ладно, тогда я, — вздохнул Лысый и нехотя, как бы делая одолжение, вышел на середину поляны.
Шмыга и Жук, маленький, прилично одетый мальчик, неизвестно как сюда попавший, переглянулись. С одной стороны, то что происходило в трех метрах от них, жутко заводило, подстегивало. Но с другой стороны, было страшно. Да-да, именно страшно. Все они почему-то боялись Лапушки, этой прожженной девицы, которая по сравнению с ними была очень взрослой — уже шестнадцать, и побывала в таких переделках, которые они все могли видеть только в эротических снах, и к тому же…
— У-у-у-у! — Лысый упал на задницу и отполз в сторону, тяжело дыша. — Я… уже… все…
— Следующий! — громогласно возвестила девица, прикурив сигарету. — Ну давай, не задерживайте очередь. Сами ведь хотели.
— Да они ссут. — Лысый встал, натянул штаны и небрежно сплюнул в их сторону. — Эй, а хотите, я еще три раза, за вас? Мне не в падлу.
— Не-е, я сам! — решился наконец Шмыга и стал лихорадочно расстегивать джинсы. — Что, думаешь, самый умный? И ни фига я не боюсь. Я ей щас как задую, по самые гланды. Правда, Жук?
— То-очно! — ответил мальчик, краснея от непонятного удушья и растерянно оглядываясь по сторонам. — А че Пончик так долго?
Задуть у Шмыги не получилось, потому что с перепугу у него пропало всякое желание. Лапушка, как увидела, аж закатилась со смеху.
— Че ты прешься, че ты прешься?! — зло закричал пацан, быстро натянув трусы. — Я тебе щас как в табло накачу — зубы растеряешь!
Лысый сидел в сторонке и праздновал победу. Потягивал пивко из бутылки и гордо ухмылялся.
— Ладно, пойди пока, подрочи в кустах. — Девица посмотрела на часы. — Эй, кто там, Жук, иди сюда. У меня полчаса на вас троих осталось. Давай, пока там Пончик гадит.
— Кто, я? — Жук нервно огляделся.
— Нет, Пушкин. Давай.
— Я… — Он вдруг попятился. — Мне нельзя, я…
И, решив не объяснять, почему нельзя, развернулся и быстро побежал в лес. По дороге чуть не сшиб Пончика, который стоял за деревом и подглядывал.
— Эй, Жук, ты чего?! — кричала ему вслед Лапушка. — Жук, я тебя люблю! Я согласна стать твоей женой! Жук! Вернись, я все прощу!..
И хохот. Этот жуткий, противный хохот дружков… Да какие они ему дружки? Плевать он на них на всех хотел. И вообще, он Машку любит из второго подъезда, у нее папа директор инофирмы и «мерседес» шестисотый под окнами…
Отбежав метров на сто, Жук остановился и огляделся. Глупо все-таки получилось. Они же теперь всем в школе расскажут. Машка, если узнает, говорить с ним не захочет. И вообще, глупо. Нужно вернуться, пока не поздно, и трахнуть эту дуру Лапушкину, чтобы знала.
Жук развернулся и решительно зашагал обратно, расшвыривая ботинками серый снег вперемешку с прошлогодними листьями…
— Ну, чего ты там так долго? — спросила Лапушка у елозившего на ней Пончика, который теперь больше походил на помидор и весь покрылся капельками пота. — Мозоль натрешь… Ой, смотрите, Жук возвращается.
Жук медленно вышел из-за дерева и остановился посреди поляны, глядя на дружков широко раскрытыми от ужаса глазами. В руке у него была какая-то тряпка.
— Лапушка, — сказал он тихо, — а там баба лежит. Мертвая.
— А тут живая лежит! — хохотнул Лысый.
— Нет, правда. — Он бросил тряпку перед собой и медленно сел на снег.
— Что это? — Лысый поднял тряпку, но тут же отбросил и попятился от нее, чуть не налетев спиной на Лапушку с Пончиком.
Это были женские трусы. И они были все в сгустках бурой засохшей крови.
— Бежим! Бежим быстро! — закричал он и бросился наутек. Шмыга тут же сорвался с места и побежал за ним.
— Что, куда?! Что случилось?! — Пончик вскочил и запрыгал на одной ноге, натягивая штаны. — Да он гонит, перестаньте!
— Эй, меня подождите! — Лапушка проворно натянула джинсы и бросилась за парнями.
Жук сидел на мокром грязном снегу и не мог пошевелиться. Только растерянно смотрел на дружков.
— Подождите, а как же она? — спросил шепотом, когда остался совсем один. Потом, по-стариковски кряхтя, встал и тяжело побежал вниз по горе. Выскочил на аллею, чуть не сшиб какого-то старика с воздушным шариком, налетел животом на ограду и бросился к дороге.
Мартышка, она же Туловище, она же подруга рокеров Оля Симонова, обладала действительно большими «ушами».
Клавдия отметила этот незначительный для следствия факт, когда девчонка вошла в комнату.
Как говорится, сначала долго-долго грудь, а потом девушка. Но рокеры явно были несправедливы, когда говорили, что «уши» висят, как у спаниеля. Нет, эти «уши» торчали с вызывающей прямотой.
— Сколько ж тебе лет? — невольно ахнула Клавдия, уставившись на девчонку.
— Пятнадцать, — сказала Оля, скромно потупившись.
— А честно? — не поверила Клавдия, предполагая, что девчонке никак не меньше девятнадцати-двадцати.
Симонова еще сильнее покраснела и пролепетала:
— Четырнадцать.
«Бывает же такое, — подумала Клавдия философски. — Можно понять Худовского».
— Ну, Оля, расскажи мне, как все было на самом деле?
— Отвра-атно, — поморщилась девочка. — Эти ка-азлы полезли к тому папику, а он давай базлать.
То ли из-за того, что рот Оли был набит жвачкой, то ли по какой другой причине, эти несколько слов она произносила в течение почти двух минут.
— А чего они к нему полезли? — поинтересовалась Клавдия.
— А хер их знает, придурков. — Оля выдула розовый шар и тут же втянула его обратно. Смутилась.
— То есть они с самого начала не собирались нападать на гражданина Худовского?
— Ага, счас, собирались, конечно, — опять протянула девчонка.
— Погоди, они что, так прямо и говорили, что будут нападать на Худовского?
— Ну-у.
— А за что? Он к тебе приставал?
— Кто, папик? Ага, счас. Если бы.
— Чего ж тогда твои друзья решили его бить?
— Какие они мне, на хер, друзья.
Клавдия решила не обращать внимания на лексику Оли Симоновой. Скорее всего, та и не понимала, что лексика ее несколько ненормативна.
— Так, Оля, давай еще раз. Ты пришла с Лешенькой и Васенькой в бар гостиницы «Орленок»…
— Ну, у них бабульки завелись, поканаем, грят, чувиха. А че не поканать…
— Деньги? А откуда, не знаешь?
— Я че, нанялась, у них спрашивать?
— Так, дальше.
— А я им грю, паца-аны, не хер в этом «Орленке» ловить. А они грят, как бы молчи, будем тут.
— И что? — уже осторожнее спрашивала Клавдия.
— Ну мы побазлали малька, а они грят, будем папика бить. Он счас сюда приканает…
— За что бить?
— А хер их знает.
— Значит, ребята знали, что гражданин Худовский придет в бар?
— Ну как бы знали. А че мне будет?
— В смысле?
— Ну вот заловили, че теперь, предкам как бы сообщите?
— Вообще, не мешало бы, — строго сказала Клавдия.
— А че я сделала? Я ниче не сделала.
В советское время Клавдия нашла бы и слова и действия, чтобы эту девчонку как-нибудь привести в чувство. Она сказала бы ей про Гайдара, который командовал дивизией в четырнадцать лет, про пионеров-героев, послала бы представление в детскую комнату милиции. А теперь?
Этой девчонке дадут кое-как доковылять до аттестата или, что скорее, вытурят в ПТУ — технический колледж, кажется, теперь, — а там она не станет марать свои ручонки о станок, не навалится «ушами» на работу. Она очень скоро выйдет в бар гостиницы «Орленок» или какой другой бар. Впрочем, нет, в бар ее не пустят. Там уже все места заняты. Ей начинать придется с улицы.
«Да что это я ее отпеваю? — думала Клавдия, трясясь в троллейбусе, идущем к центру. — Может, попадется парень хороший, замуж выйдет, детей нарожает, будет их обильно кормить своей грудью… Бывают же в жизни чудеса».
Из разговора с девчонкой Клавдия заключила одно — дело с избиением депутата Худовского действительно политическое. Только вот политика эта, скорее всего, мелкая и грязная…
Постовой гаишник у моста долго ничего не мог понять. Хлопал глазами и морщил свой узкий лоб.
— Там! Там, на Воробьевых! В лесу! Лежит на правом боку! Синяя вся! — кричал Жук, тряся его за портупею и размазывая по лицу сопли. — На правом боку! И сумка красная!
— Какая сумка? — очнулся наконец милиционер. — Кто лежит?
— На правом боку! — повторял все время мальчик. — На правом! Там, в лесу! Женщина лежит! С красной сумкой!
Дальше для него все было как во сне. Милиционер запер его в будке, очень похожей на телефонную, а сам долго ругался с кем-то по рации. Кажется, Жук вырубился. Потом приехали «скорая помощь» и милицейская машина. К Жуку подскочили сразу и милиционер, и врачиха. И, схватив за руки, стали тянуть в разные стороны. Милиционер говорил, что надо показать, надо допросить, а врачиха кричала, что у мальчика нервный срыв, что у мальчика депрессия, и все время тыкала ему в грудь стетоскопом.
Потом машины начали подкатывать одна за другой. Из одной вышла красивая женщина и сказала тихо:
— Пойдем.
В машине она дала ему какую-то таблетку и увела за собой всех, оставив только молодого строгого мужчину.
— Как тебя зовут? — спросил мужчина.