— Но твои люди все равно при ней?
— Конечно. Под видом слуг, причем даже сами они не знают, кого именно охраняют. Сообщают голубиной почтой, что барышня здорова, ладит с семьей Хранителя замка, хотя и держится несколько замкнуто. Никто не пытался с ней встретиться. Уверен, мы сбили заговорщиков со следа. И все же… разгадка — в ней!
— Аджузар? Дядюшка?
— Да, государь. Высокородный Аджузар — самый близкий родственник принцессы Виалесты. Если кто-то решил выдать принцессу замуж прямо сейчас, не дожидаясь ее совершеннолетия, благословение дяди сделает этот брак законным!
— И кого Шадхар прочит Виалесте в мужья? — мрачно поинтересовался король.
Ответом было тяжелое молчание.
Тореол вздохнул. Все правильно. Что отвечать, если и так все ясно…
— И все же этот гад получит то, что требует, — угрюмо подвел он итог разговору. — Талисман слишком важен для меня…
Алнат, вволю наревевшись, свернулся калачиком на широкой кровати и заснул — тяжело, тревожно, время от времени вздрагивая всем маленьким тельцем и коротко, по-щенячьи поскуливая. Отец лежал рядом, касаясь малыша плечом — чтоб сынишка даже во сне чувствовал, что он не один. Чтоб не боялся.
К самому Тиршиалу сон не шел. Стоило закрыть глаза — и вокруг начинали извиваться злобные ветви, вцеплялись в одежду, рвали кожу… а потом сплетались в страшную башку — трехглазую, клыкастую…
Нет. Лучше разглядывать в полумраке дощатый потолок. Лучше думать о том, как повезло в этом безумном водовороте событий…
Тиршиал никому не рассказал о резном цветке. Бессвязно поведал своим спасителям о безумце, который избил его и зачем-то увел Хшеу.
А уже в комнате, с облегчением подчинившись ловким, добрым рукам хозяйки, прикладывающим к его ушибам какую-то распаренную траву, Тиршиал бросил взгляд в угол, где были сложены вещи. Сундучок с инструментами никуда не делся. Значит, Хшеу не сумел незаметно пробраться на постоялый двор.
Но это ничего не меняет. Хшеу управится и простым ножом. Как уртхавенские китобои. Работа и впрямь пустяковая. Сточить края лепестков… превратить василек в некое подобие лотоса… Безликие, но зачем?!
Впрочем, это не его, Тиршиала, забота. Ему можно заранее радоваться возвращению домой. Встрече с женой, сочувствию знакомых, новому всплеску славы. («Великий мастер, который больше не возьмет в руки резец, распродает последнее, что успел сотворить!»)
А потом — спокойная жизнь, уверенность в завтрашнем дне, торговля, скромное и простое семейное счастье…
Так почему же не приходит радость? Ведь все худшее уже позади!..
Угу. Как у птицы, из которой уже набили чучело.
Что пережил Тиршиал на той поляне?
Страх, отчаяние, стыд и… и облегчение?
Ну да, облегчение — оттого что можно во весь голос выкрикнуть свою позорную тайну. Освободиться. Очиститься.
Не получилось.
Тайна осталась тайной, позор — позором. Они поднялись из глубины души, но не выплеснулись наружу. Запеклись, как запекается кровь на ране.
Теперь так будет всегда. До конца дней своих Тиршиал будет пользоваться славой — и знать, что она незаслуженная. Что восхваляют совсем другого человека, нелепо погибшего много лет назад на лесной тропе.
Никогда и никому Тиршиал ни слова об этом не скажет.
Потому что он — трус.
6. Лотос-целитель
— Осень, а гости прутся, как летом! — раздраженно сказал Кринаш жене. Та рассеянно кивнула, продолжая мыть в корыте свое чадо, которое после вчерашних событий не отпускала от себя ни на шаг.
Казалось бы, с чего хозяину постоялого двора быть недовольным? Дом набит битком: нагрянули еще два десятка путников, переночевать хотят, ужин требуют…
Но Кринаш и не думал радоваться. Потому что эта нежданная орда — стражники из Замка Трех Ручьев. И платить «черно-синие» не намерены: мол, обращайся, хозяин, в замок, там тебе расходы возместят.
В замок-то как не обратиться, это уж обязательно… а только Кринаш не очень-то надеется получить деньги с прижимистого Спрута. А если и стряхнется денежка, то такая мелочь, что и доброго слова стоить не будет.
Потому хозяин гостей не баловал. На ужин — кислое вино и каша из репы, а ночевать — на лавках. Кому лавок не хватит — на сеновал!
Гости не буянили, не требовали мяса и наррабанского вина. Мрачные, злые, они сгрудились за столом, тихо обсуждая какие-то свои невеселые дела.
Здесь и застал их Арби.
Певец откровенно скучал. Этим вечером никто не хотел слушать баллады. Гости рано разошлись по комнатам. Вчерашние события словно припугнули их, сделали задумчивыми и рассеянными. Каждый словно глядел сквозь бревенчатые стены постоялого двора — и видел угрюмый, враждебный человеку лес…
Потому Арби, оставшийся без слушателей, устроился неподалеку от «черно-синих» и, притворяясь, будто настраивает лютню, слушал сам. В оба уха. Просто так, из бескорыстного любопытства. Кое-кого из ведущих неспешную злую беседу стражников певец знал в лицо: бродяжья судьба этой весной завела его в Замок Трех Ручьев. Арби не спешил напомнить парням о былом знакомстве. Зачем?..
Со стуканьем опускались на стол опустошенные кружки, с бульканьем лилось в них вино…
— Туда хоть тропа какая-нибудь есть? — угрюмо спросил наррабанец по имени Дэрхи.
— А им зачем? — рассудительно прогудел пожилой наемник со сломанной переносицей (его имени Арби не знал). — Этим разбойным мордам проезжий тракт — только чтоб купцов там подкарауливать. А так-то они волчьими тропами шастают…
— То-то и есть, что волчьими, — хмыкнул его сосед. — Говорил один нищий — а эта братия везде бродит и все знает! — что новая атаманша, стерва ненашенская, с волками уговорилась. Они шайке провожатыми служат. И сторожами. А платит она им человечиной!
Все разом замолчали, словно колдунья-ксуури, возникнув из пламени очага, шагнула к их столику.
Арби, заслышав про «ненашенскую стерву», напрягся, перестал терзать несчастную струну.
— А где-то в той стороне — болото, да? — полувыговорил, полувсхлипнул молодой голос.
— Есть болото, — авторитетно подтвердил тот, что со сломанным носом. — Называется — Смрадная Трясина. Еще Козьей Погибелью мужики зовут. Объяснить — почему?
— Обойдемся! — передернулся жилистый наемник по прозвищу Комар.
— Здесь-то, у берега, потверже. И скалы, — продолжал знаток здешних мест. — Дальше речушка Безымянка впадает в Тагизарну. Через ту Безымянку — мостик. А за реку… да подальше в лес… самая топь и будет!
— Она вроде сказала — в скалах… — осторожно вставил наррабанец.
— Угу. Болота западнее будут.
— Ей хорошо, сверху-то, — зло протянул Комар. — С неба все видать… А мы ломай ноги по чащобам, ищи, где ущелье…
— Ну чего бы им промеж себя не разобраться? — несчастным голосом сказал молодой наемник. — Один на один, а? Они ж друг дружки стоят! А нас бы в свои свары не впутывали.
И вновь над столом нависло опасное, трусливое молчание.
Арби положил лютню на скамью.
Ему вдруг привиделось, что посреди комнаты встали лицом к лицу две женщины. Одна — как луч молочно-фарфорового света. Вторая — как язык черного пламени.
Нет, поэт не считал, что эти женщины друг друга стоят!
Арби встал, подошел к стражникам и небрежно оперся о столешницу. Его встретили неприязненные взгляды, но это не смутило менестреля.
— Загрустили, охотнички? — бодро поинтересовался он. — У разбойницы в провожатых волки ходят, а у вас в лесу хвостатых дружков нету! Угадал, а?.. Да вы не горюйте! За хорошую плату я сам готов встать на четвереньки, завилять задницей и завыть на луну. Вот разве что клыками не вышел…
— Кто таков? — грозно спросил пожилой наемник наглеца, влезшего в чужую беседу.
— Бродяга я! — с веселой готовностью откликнулся Арби. — Еще и певец, но для вас главное, что бродяга. Все места здешние истоптал, хоть Кринаша спроси! И до Безымянки, и за Безымянкой! А что вы искать собирались, то я уже нашел!
— И показать можешь? — сощурился Комар.
— А смотря сколько заплатят! — обрадовался Арби.
Стражники переглянулись. Самый младший неуверенно протянул:
— Ой, парни… может, и впрямь, а? Платить-то не из своего кошелька, из хозяйского!..
Большое гребное судно поднималось по реке медленно, тяжело. Могучее осеннее течение упорно старалось утащить его обратно в устье.
Тагизарна приняла в себя идущие в верховьях ливни, вобрала бодрые осенние притоки. И теперь, исполнившись могучей силы, не желала терпеть на себе жалкие деревянные скорлупки, набитые людишками.
Но на этом корабле гребцами сидели не прикованные к банкам рабы, а воины, сменявшие друг друга и без надсмотрщиков гнавшие корабль против течения. Они шли в это плавание, как в поход, и налегали на рукояти весел с азартом, зная, что их рвение оценит сам король Силурана.
— Да ручаюсь! — вскинул руку к груди хозяин «Жареного петуха». — Даром, что ли, я туда бегал? Мол, соседи дорогие, жена животом мается, знахарка велела черничный кисель варить, нет ли у вас ягоды сушеной?..
— Мне плевать, под каким предлогом ты навестил Кринаша! — нетерпеливо перебил его Шадхар. — Что в «Посохе чародея» говорят про вчерашнее?
— Да только про это и говорят! И про детишек пропавших, и про ящеров, и про колдуна, который ими командовал!
— А про резной цветок?
— Ни словечка! Вот как колдун бил Тиршиала — это да… руки, говорят, у него покалечены. И что наррабанца ящеры уволокли…
— Ну уж и бил… так, разок врезал. А про цветок, стало быть, ума хватило не болтать?
— Да ежели б он хоть словцо ляпнул, сейчас бы даже куры в курятнике спорили — что, мол, за цветок такой, зачем да почему… Пусть господин не тревожится попусту. Никто не знает, из-за чего вчера суматоха поднялась. А резчик так и сказал Кринашу: мол, я того колдуна со страху совсем не запомнил. Еще раз подойдет, морду набьет — не узнаю!