– Принцесса Флавия!
– Поклянитесь мне вашей верностью, честью и страхом живого Бога, что вы не покинете ее до смерти, убьете ту гадину, а ее посадите туда, где я сижу теперь!
– Клянусь верностью, честью и страхом Бога! И пусть всемогущий Бог сохранит ваше величество, потому что вы, по-видимому, идете на опасное предприятие!
– Надеюсь, что опасности не подвергнется ничья жизнь, более драгоценная, чем моя, – сказал я, вставая. Потом я протянул ему руку. – Маршал, – сказал я, – в будущее время, может быть, – не знаю… вы услышите странные вещи о человеке, который говорит с вами теперь. Пусть он будет, чем хочет и чем может, но что скажете вы о его жизни за то время, когда он был королем в Стрельзау?
Старик, держа меня за руку, отвечал:
– Я знал многих Эльфбергов и видел вас. Что бы ни случилось, вы были мудрым королем и хорошим человеком; вы показали себя благородным джентльменом и доблестным влюбленным, как любой из царственного дома.
– Пусть это будет моей эпитафией, – отвечал я, – когда наступит время другому занять престол Руритании.
– Дай Бог, чтобы то время было отдаленное, и чтобы я не видел его! – сказал он.
Я был очень тронут, а изнуренное лицо старого маршала нервно подергивалось. Я сел и написал приказ.
– Я едва могу писать, – сказал я, – мой палец еще плохо повинуется!
В действительности же я в первый раз пытался написать что-нибудь длиннее простой подписи; несмотря на старанье, которое я приложил, чтобы изучить почерк короля, я не вполне мог ему подражать.
– Действительно, государь, – отвечал он, – я замечаю разницу с вашим обыкновенным почерком. Это очень жаль, так как может возбудить подозрение в подлоге.
– Маршал, – возразил я со смехом, – какая польза в стрельзаузских ружьях, если они не могут уменьшить подозрения?
Он мрачно улыбнулся и взял бумагу.
– Полковник Зант и Фриц фон Тарленгейм едут со мной! – продолжал я.
– Вы хотите захватить герцога? – спросил он тихо.
– Да, герцога и еще кого-то, кто мне нужен и находится в Зенде! – отвечал я.
– Я бы хотел отправиться с вами, – вскричал он, потянув себя за седые усы. – Мне хотелось бы подраться за вас и вашу корону!
– Я оставлю вам то, что дороже моей жизни и дороже моей короны, – сказал я, – потому что вы человек, которому я доверяю более всех в Руритании!
– Я верну вам ее здравой и невредимой, – отвечал он,– а если это будет невозможно, сделаю ее королевой!
Мы расстались; я вернулся во дворец и рассказал Занту и Фрицу о своих посещениях. Зант нашел возможным слегка покритиковать и слегка поворчать. Я ожидал этого, так как Зант любил, чтобы с ним советовались заранее, а не объявляли о совершившемся; но, в общем, он одобрил мой план, и его энергия увеличилась, когда время действовать стало приближаться.
Фриц также был готов; хотя он рисковал большим, чем Зант, будучи женихом, счастье которого лежало на весах. Как я завидовал ему! Торжествующее окончание, которое должно было венчать его счастьем и соединить его с невестой, успех, на который мы были обязаны надеяться, стараться и бороться, означал для меня горе, более верное и огромное, чем если бы я был обречен на неуспех. Он понял чувства, волновавшие меня, и, когда мы остались одни (включая старого Занта, который курил в другом конце комнаты), просунул свою руку под мою, говоря:
– Вам тяжело. Не думайте, что я не доверяю вам; я знаю, что в вашем сердце нет ничего, кроме верности!
Но я отвернулся от него, радуясь, что он не может видеть, моего сердца, а может только быть свидетелем того, что я собирался совершить.
Но даже и он не мог вполне меня понять, так как он никогда не осмелился поднять глаза до принцессы Флавии, как осмелился я.
Наши планы были все обдуманы так, как нам удалось привести их в исполнение, и как это будет видно дальше. На следующее утро мы должны были отправиться на охоту. Я сделал все распоряжения на время своего отсутствия, и теперь мне оставалось одно… самое трудное, самое печальное. При наступлении вечера, я поехал по шумным улицам к дому Флавии. Народ меня узнал и сопровождал громкими криками. Я продолжал играть свою роль и старался казаться счастливым женихом. Несмотря на свою грусть, меня почти позабавили холодность и гордая величавость, которыми моя кроткая возлюбленная встретила меня. Она слыхала, что король покидает Стрельзау и едет на охоту.
– Мне жаль, что мы не умеем занять ваше величество здесь, в Стрельзау, – сказала она, слегка постукивая о пол ногой. – Я могла бы предложить вам более развлечений, но я была так глупа, что думала…
– Что? – спросил я, наклоняясь над ней.
– Что день или два после – после вчерашнего вечера – вы могли быть счастливым без увеселений; – и она капризно отвернулась от меня, прибавив: – надеюсь, что вепри будут занимательнее нас!
– Я еду на очень большого вепря, – сказал я, и, не выдержав, стал играть ее волосами, но она отодвинула голову от меня.
– Неужели вы обижены? – спросил я с притворным удивлением, так как трудно было устоять против искушения помучить ее слегка. Я никогда не видел ее гневной, а каждый новый ее вид был для меня очарованием.
– Какое право я имею быть обиженной? Правда, вы говорили вчера вечером, что каждый час, проведенный вдали от меня, погибший час. Но очень большой вепрь! Это, конечно, лучше всего!
– Может быть, вепрь нападет на меня, – предположил я. – Может быть, Флавия, он убьет меня!
Она не отвечала.
– Вас не беспокоит такая возможность?
Тогда она заговорила очень тихо:
– Вот таким вы были раньше; но не с тех пор, как стали королем… королем, которого… которого я научилась любить!
С внезапным, громким стоном, я прижал ее к своему сердцу.
– Прелесть моя! – вскричал я, забывая все, кроме нее. – Неужели вы поверили, что я покидаю вас для охоты?
– Для чего же, Рудольф? Неужели вы едете…
– Это своего рода охота. Я еду накрыть Михаила в его логовище!
Она стала очень бледна.
– Вы видите, дорогая, что я не такой жалкий жених, каким вы меня считали. Я не долго буду в отсутствии!
– Вы будете мне писать, Рудольф?
Я был слаб, но не смел сказать ни одного слова, могущего возбудить ее подозрение.
– Мое сердце будет с вами все время, – отвечал я.
– И вы не станете подвергаться опасности?
– Ненужной – нет!
– А когда вы вернетесь? О, как долго вас не будет!
– Когда я вернусь? – повторил я.
– Да, да, – не оставайтесь долго в отсутствии, не оставайтесь! Я не буду спать спокойно во время вашего отсутствия.
– Я не знаю, когда вернусь! – отвечал я.
– Скоро, Рудольф, скоро?
– Бог знает, моя прелесть. Но если не вернусь никогда…
– Молчите, молчите! – и она прижала свои губы к моим.
– Если никогда не вернусь, – прошептал я, – вы должны заменить меня; вы будете единственной представительницей царствующего дома. Вы должны царствовать, а не плакать обо мне!
На секунду она гордо выпрямилась, как настоящая королева.
– Хорошо! – сказала она. – Я буду царствовать, и исполню свои обязанности, хотя вся моя жизнь будет пуста, и сердце мертво; но я буду царствовать!
Она остановилась и, прижавшись ко мне, тихо заплакала:
– Возвращайтесь скорее! Возвращайтесь скорее!
С горячим увлечением, я громко вскричал:
– Истинно, как верю в Бога, я… да, я сам… увижу вас еще раз перед смертью!
– Что хотите вы сказать? – воскликнула она, с удивлением во взгляде; но я не мог отвечать, а она смотрела на меня своими удивленными глазами.
Я не смел просить ее забыть меня, она бы сочла это оскорблением. Я еще не мог сказать ей, кто и что я такое. Она плакала, и мне оставалось только осушать ее слезы.
– Неужели я не вернусь к самой прелестной даме во всем великом мире, – сказал я. – Тысяча Майклов не удержат меня вдали от вас!
Она прижалась ко мне, немного утешенная.
– Вы не станете подвергаться опасности быть раненым Майклом?
– Нет, прелесть моя!
– Или быть удержанным вдали от меня?
– Нет, прелесть моя!
– И не забудете меня?
И снова я ответил:
– Нет, прелесть моя!
Существовал один человек, – но не Майкл, – который, если останется жив, удержит меня вдали от нее; и за его жизнь я теперь готовился рисковать своей. Его фигура, – гибкая, стройная фигура, которую я встретил в Зендовском лесу, – тяжелая, неподвижная масса, которую я оставил в погребе охотничьего павильона, – казалось, вставала передо мной в этой двойной оболочке и становилась между ею и мной, закрадываясь даже туда, где лежала она, бледная, утомленная, безжизненная, в моих объятиях, и откуда она смотрела на меня глазами, полными такой любви, какой я никогда не видел раньше. Глаза эти мерещатся мне и теперь и будут мерещиться, пока земля не покроет меня, – и (кто знает?) может быть, и долее.
XII Я ПРИНИМАЮ ГОСТЯ И ЗАКИДЫВАЮ УДОЧКУ
Милях в пяти от Зенды, на противоположной стороне от той, на которой построен замок, тянется широкая полоса леса. Почва здесь повышается, и в середине имения, на вершине горы, стоит красивый современный дом, принадлежащий отдаленному родственнику Фрица, графу Станиславу фон Тарленгейму. Граф Станислав был человек ученый и нелюдимый. Он редко посещал этот дом и, по просьбе Фрица, очень любезно и охотно предложил в нем гостеприимство мне и моему отряду. Это и было целью нашей поездки, выбранной как бы ради охоты на вепря (так как лес тщательно охранялся, и кабаны, когда-то находившиеся во всей Руритании, жили здесь еще в значительном количестве); в сущности же, потому, что дом этот являлся для нас ближайшим соседством к более великолепному местопребыванию герцога Стрельзауского по ту сторону леса. Многочисленные слуги с лошадьми и багажом пустились в путь рано утром; мы выехали в полдень, проехали по железной дороге миль тридцать, а затем сели на лошадей, чтобы проехать оставшееся до замка расстояние.
Отряд наш был щегольской. Кроме Занта и Фрица, мне сопутствовали десять молодых людей; каждого из них тщательно выбрали и не менее тщательно изучили мои два друга, и все они были искренно преданы королю. Им поведали часть истины: попытка в беседке лишить меня жизни была открыта им, в виде поощрения в верности и побуждения против Майкла. Им было также сообщено подозрение, что одного из друзей короля насильственно держат заключенным в Зендовском замке. Его освобождение было одной из целей нашего похода; но при этом им было сказано, что главное желание короля было приведение в исполнение одного плана против изменника-брата, но что подробности плана еще трудно было сообщить им. Они должны были довольствоваться тем, что король требовал их услуг и надеялся на их преданность, когда случай в ней представится. Молодые, верные и храбрые, они большего не требовали: они готовы были доказать свое почтительное повиновение и мечтали о сражении, как о самом лучшем и самом веселом способе доказать его.