— Отлично придумано.
— Дневные ватерклозеты расположены поодаль, возле ограды.
— Прекрасно! Осмотрим один из таких ночных ватерклозетов.
Министр поднялся на несколько ступеней; перед ним была железная дверь без запора. Внутренность строеньица освещал газовый рожок; и там был словно исток реки запахов. Министр отворил дверь.
— Не так уж грязно. А педали в исправности?
Полковник поспешил лично привести их в действие.
— Лохани очищаются каждый месяц?
— Каждую неделю, господин министр.
— В жаркое время вам бы хорошо каждое утро немного поливать нефтью.
Министр вышел.
— У ваших людей понос, насколько я могу судить.
— У некоторых, господин министр, именно у тех, которые пользуются ночными ватерклозетами. Но смею утверждать, что в дневных ватерклозетах состав отбросов в общем превосходный.
Во дворе шествие построилось вновь.
— Сколько у вас в лазарете больных?
— Нормальное количество… человек тридцать, кажется.
— Заразных болезней нет?
— Чесотка, господин министр.
— Много случаев?
— О, нет… пять или шесть.
— Известен источник этой заразы?
— Схватывают в городе… знаете.
Министр выразил желание осмотреть лазарет.
Когда они выходили из лазарета:
— Ваше впечатление, дорогой директор? — спросил Брудье.
— Мое впечатление, господин министр? Оно не слишком неблагоприятно. Разумеется, эти полковые лазареты далеки от совершенства, — и нос директора рассекал воздух сверху вниз и снизу вверх, — но здешний содержится сравнительно хорошо. Правда, жаль, что чесоточные не снабжены маленькими приспособлениями, которыми они пользуются в современных больницах.
— Какими приспособлениями, господин главный директор?
— Чесалкой из твердого дерева с ручкой для спинной области: и теркой из стеклянной бумаги для остальных областей тела. Таким образом, люди могут чесаться, сколько им угодно; и это чище, чем ногтями.
Шествие вышло на середину двора.
Брудье остановился, кашлянул, сделал паузу и изменившимся голосом:
— Господа, я не успею осмотреть кухню. Нечто более важное потребует нашего внимания и вашего рвения.
Он помолчал.
— Вы знаете, я поставил себе непреложным правилом поведения никогда не переступать пределов своей компетенции. Я предоставляю другим испытывать степень боевой подготовки и строевые качества частей, вверенных вам правительством Республики. У вас есть первоклассные начальники, вышедшие из ваших же рядов… технические начальники… я полагаюсь на них…
Он снова помолчал, потом, понизив голос:
— Но то, что нам от вас потребуется, отвечает текущей заботе, я бы сказал даже — неотложной заботе Совета Министров. Но это, господа, не подлежит ни малейшей огласке. Предстоящий маневр, разумеется, не может пройти совершенно незамеченным со стороны населения. Но необходимо, чтобы оно не догадывалось об его истинном смысле. Повторяю, у правительства есть некоторые соображения, касающиеся внутренней политики, и оно хочет быть готовым ко всяким неожиданностям. Ваша лояльность нам известна. Вам вменяется в обязанность сохранить в строгой тайне инструкции, которые вам будут даны. А чтобы ваше молчание не показалось слишком загадочным, я разрешаю вам говорить, что к вам неожиданно явился инспектор и приказал произвести ночную тревогу. И ни слова больше. Позаботьтесь также о том, чтобы своевременно были напечатаны опровержения, если бы местные газеты стали говорить о приезде министра или сообщать какие-нибудь подробности.
Офицеры, взволнованные и в то же время гордые, уверили министра, что ему нечего беспокоиться и что все будет сделано так, как он желает.
— Теперь мне нужен будет фонарь; но только отошлите этого солдата.
Человека с фонарем лишили его главного атрибута и отослали в караульню.
— Мартэн, дайте мне портфель!
Мартэн подал министру портфель, тот его открыл и достал большой конверт с красными печатями.
Печати были тут же сломаны.
— Вот задание для маневра, при котором мне поручено присутствовать и который вы благоволите исполнить:
«Ночью группе вооруженных заговорщиков удалось, с помощью различных сообщников, завладеть, посредством ряда налетов, подпрефектурой, ратушей и особой мэра, которого они арестовали у него на дому. Чтобы захватить в свои руки все средства связи, они пытаются овладеть почтой и вокзалом. Но они наталкиваются на упорное сопротивление со стороны дежурных служащих и вынуждены начать осаду обоих этих учреждений.
Полковник, которому сообщено о происходящем, немедленно подымает на ноги войска; он посылает их в те места, где необходимо их присутствие, и велит действовать решительно и быстро.
Солдатам раздаются холостые патроны. Человек пятьдесят, с повязкой на кепи и вооруженные, чем попало, изображают заговорщиков».
— Вы видите, господин полковник, в отношении способа выполнения вам предоставлена широчайшая инициатива. Мы будем судить только о результатах. Мне нет надобности подчеркивать слова «решительно» и «быстро», содержащиеся в бумаге, или повторять те указания, которые я только что сделал. Дайте вашим подчиненным лишь необходимый минимум объяснений.
По моим часам два часа сорок минут. Светать начинает около половины пятого, как будто. Я бы хотел, чтобы все было кончено на заре.
Около четверти третьего Бенэн сказал:
— Не пойти ли нам? Отряд Брудье не замедлит обнаружить свое могущество. Я даже боюсь, как бы нам не пропустить первые ракеты.
Бенэн, Лесюер и Юшон вышли из комнаты, затем из отеля.
Земля и ночь были плотно пригнаны друг к другу. Дома, городские улицы, их выступы и углубления казались попросту шипами и гнездами этой пригонки.
Такая чистая тишина, что малейший шум блестел в ней, как камешек в воде.
Юшон заговорил:
— Амбер менее реален, чем Пикпюсское кладбище. Мы были слишком высокого мнения об этом городе. Нам не удастся заставить его родить событие… Вот!.. Вы только прислушайтесь… Посмотрите на этот сон. Соприсутствуйте этому небытию… Нет, нет! Я никогда не допускал творчества exnihilo.
Мы здесь, не правда ли… хотя, в конце концов, в этом перестаешь быть уверен, и подобное отсутствие всего, ужасно похожее на некоторые сны, не вызывает никакого представления о месте… мы здесь… мы чего-то ждем… Ну, так вот! Ничего не случится, ничего не может случиться.
И он добавил, подымая руки:
— Нет даже газового фонаря!
— Но есть городовой, — сказал Бенэн. — Есть блюститель тишины, этой тишины, которая тебя устрашает. Ты не отважишься утверждать, что нет блюстителя амберской тишины.
— Молчи! Это сам сатана. Грубое воображение средневековья поместило сатану в царство пламени и криков. Сатана царит у антиподов бытия. Он властитель того, чего нет. Он блюдет небытие. Он поистине блюститель амберской тишины.
Они вышли на небольшой перекресток, еще чернее улиц, еще безмолвнее, быть может. В глубине души они радовались тому, что их трое.
— Нам бы следовало остановиться здесь. Мы, кажется, совсем близко от казарм. Мы будем знать все, что произойдет, а нас никто не заметит.
— Который час по вашим часам?
— Половина третьего… или тридцать пять минут.
— Я начинаю беспокоиться.
— Я тоже, чуточку.
— Собственно, еще не поздно… им надо было одеться… пройти туда и сюда…
— Я все-таки беспокоюсь.
Они умолкли и стали слушать. Каждый посмотрел на часы. Бенэн высморкался. Юшон, чтобы лучше слышать, вынул вату, которую носил в ушах. Лесюер сделал себе из старого конверта слуховой рожок. Потом они снова погрузились в угрюмое ожидание; и ощущали только чуть-чуть зябкое удовлетворение тем, что их трое.
Вдруг:
— Солдат, вставай, солдат, вставай…
Они разом подскочили.
Звон трубы пропылал, как молния, изломами, совсем рядом, словно среди них. Это был громовой удар.
— Солдат, вставай, солдат, вставай…
Они ликовали; они хлопали друг друга по плечу; они взялись за руки.
— Черт возьми! Это здорово! Никогда в жизни я не был так счастлив.
Трубы звенели по всем углам казармы.
И смолкли.
Прошло несколько минут черной, вихревой тишины, бездна, куда что-то должно было рухнуть.
— Рапортуй, сержант! Рапортуй, сержант!
Снова трубные звуки спешки и тревоги.
Трое приятелей дрожали, как парижский дом при проходе автобуса.
И вот послышался неровный, но беспрерывный шум, ряд глухих звуков, словно раскаты и бурчания, признак многолюдного движения.
Нетерпение приятелей было такое острое и вместе с тем такое настороженное, что времени для них не существовало.
Они прильнули к шуму; они ощущали малейшие его колебания; они им дышали.
— Все вниз! Все вниз! Все, все, все вниз!
Шум возрос, стал крепче и зернистее. Это был шум обвала, чего-то рушащегося и словно идущее вширь подземное сотрясение. Потом сигнал к сбору и крики команды, смытые расстоянием.
— Они двинулись; они сейчас выйдут. Остаться нам здесь?
— А куда нам идти?
— К казармам.
— Хорошо, но только чтобы нас не заметили. Три человека, бродящих сегодня ночью, это покажется подозрительным.
— Нам легко укрыться. Надо только избегать главных улиц.
Они углубились в переулок.
Напрягая слух, крадучись вдоль стен, они шли походкой взломщиков. Они дважды свернули влево.
После одного поворота они увидели впереди довольно широкую улицу, что-то вроде бульвара, которую им предстояло пересечь.
— Хм! Какая гадость! Перейдем?
— Послушайте!
Они остановились. Слышалось равномерное и частое скрежетание, вроде звука, который бывает при подъеме в гору у некоторых паровых трамваев.
— Тш! Приближается.
— Это, должно быть, они, но это странно.
Они забились в углубление стены.
— Движется по бульвару. Мы сейчас увидим, что это такое.
И вот появился ряд склоненных людей, потом второй, потом третий, подвигавшиеся толчками.
— Смотрите… и идут гимнастическим шагом!