– Как это произошло? – хрипло спрашивает он.
– До уроков у меня была стычка с одним из чудовищ, обитающих в зверинце.
На его лице отражается куда больший ужас, чем того требует вид нескольких порезов, и даже рваных ран.
Я смеюсь – вернее, пытаюсь рассмеяться – несмотря на то, что у меня вдруг сдавило горло. Зато мое бешено колотившееся сердце наконец-то вернулось к своему обычному ритму.
– Похоже, этот шторм привел многие существа в весьма скверное настроение.
Джуд не отвечает, но его взгляд делается совершенно каменным, когда он окидывает им мое тело, оценивая повреждения. Мое сердце слегка трепещет от этого пристального взгляда. От его взгляда.
Я говорю себе отвернуться, говорю себе, что после всего случившегося он не имеет права смотреть на меня так. Но я не могу ни шевелиться, ни думать. Я не могу даже дышать – во всяком случае, до тех пор, пока он не говорит:
– Тебе обязательно надо обработать эти раны.
У меня все обрывается внутри. Какая же я жалкая, если от одного его взгляда, скользящего по моему телу, вся моя защита рассыпалась в прах.
– Мне надо идти, – говорю я и чуть ли не бегом бросаюсь в угол комнаты, где я оставила свой рюкзак. – Скоро сюда придет Клодия…
– Клементина, – рокочет его голос.
Я стараюсь не обращать внимания на то, как трепещет мое сердце и горят щеки и снова беру мое худи.
– Просто продолжай вымачивать свои руки в смеси целебных эликсиров, и она…
– Клементина. – На сей раз в тоне, которым он произносит мое имя, звучит предостережение, однако я не обращаю на это внимание, как стараюсь не обращать внимания на него самого.
– …она забинтует их или что там надо будет сделать. Ты знаешь, как хорошо она умеет…
– Клементина! – Теперь это уже не предостережение, а ультиматум, и звучит он намного ближе. Настолько ближе, что у меня не только трепещет сердце, но и дрожат ноги.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я, повернувшись к нему. – Тебе надо продолжить вымачивать руки в воде с эликсирами!
– Мои руки в порядке. – В доказательство он поднимает их и показывает мне. И хотя «в порядке» – это явное преувеличение, поскольку они все еще красные и воспалены – эликсиры сработали быстро, и все открытые раны уже зажили. – И теперь мне надо позаботится о тебе.
Внезапно в его голосе слышится такая печаль, что я едва могу это вынести.
– Со мной все в порядке. Укусы – это пустяки. – Я пячусь к двери.
Но он идет вслед за мной, и поскольку его шаги намного шире моих, вскоре он оказывает так близко ко мне, что мне становится не по себе.
– Перестань артачиться, – настаивает он.
– Ладно. – Я поворачиваюсь и обнаруживаю, что снова нахожусь возле шкафа. Я зажата между его дверцей, которую боюсь открыть, и парнем, прикосновений которого я боюсь еще больше. – Но я и сама могу это сделать.
Мне не нужна магия, чтобы знать, что Джуд не сдвигается с места ни на дюйм. Его взгляд обжигает мою спину между лопатками, от его большого, мощного тела исходит жар. Он стоит так близко, что я чувствую, как этот жар жжет меня, чувствую, как на меня давит груз этих долгих трех лет, давит, как чаша неисправных весов, весов, которые всегда будут несбалансированы.
Отчаянно нуждаясь в том, чтобы отодвинуться от него, в возможности подумать, в возможности вздохнуть свободно, – я протягиваю руку к ручке дверцы шкафа. Но Джуд опережает меня и мягко отодвигает в сторону в попытке – я в этом уверена – защитить меня, когда он откроет дверцу.
Однако на этот раз из шкафа ничего не вылетает. Слава Богу.
– Все в порядке? – спрашивает Джуд, и я понимаю, что он говорит не о моих ранах, а о том, что только что произошло.
– Да, все в порядке, – отвечаю я, сунув руку в шкаф и достав из него первую попавшуюся бутылку. – Но я могу позаботиться о себе сама, – добавляю я, вложив в свои слова столько твердости и уверенности, сколько могу.
Но совсем, надо признаться, не столько, сколько я бы хотела.
– Это эликсир из мяты перечной, – слышится его ответ. – Так что, если в твои планы не входит, чтобы тебя вырвало, вряд ли он тебе поможет.
Джуд забирает бутылку из моей онемевшей руки и берет с полки другую. Я пытаюсь выхватить ее у него, но он поднимает ее так высоко, что я не могу до нее дотянуться.
– Повернись.
– Мне не нужна твоя помощь. – Но даже я сама слышу неуверенность, которая звучит в моем голосе.
– Протяни ко мне руку, Клементина. – На этот раз он говорит тоном, не терпящим возражений. Как не терпит возражений и его непреклонный взгляд.
На один долгий нескончаемый момент наши взгляды упираются друг в друга, и мое сердце бьется слишком быстро, а дыхание становится поверхностным, неровным и больше не поддается моему контролю.
Мне хочется провалиться сквозь пол, но когда этого не происходит, когда ничего не происходит, если не считать того, что Джуд издает нетерпеливый глубокий горловой звук, – я наконец сдаюсь. Без всякой охоты.
– Ладно, как скажешь, – бормочу я и вытягиваю руку вперед.
Когда он наконец делает небольшой шаг в мою сторону, я говорю себе, что раз я немедля не выбегаю из комнаты, это признак того, что у меня наметился личностный рост.
– Спасибо. – Джуд произносит это слово так тихо и таким низким голосом, что я не могу быть уверена, что оно мне не почудилось, так гулко и часто бухает мое сердце.
Проходит несколько неловких секунд, когда он встряхивает бутылку и отвинчивает ее пробку. Но затем его пальцы касаются моей кожи.
По моей спине начинают бегать мурашки, но я твердо беру себя в руки. Сегодня я и так уже достаточно опозорилась перед ним и ни за что не сделаю этого снова.
Моей решимости хватает до тех пор, пока он не начинает тереть мои раны вымоченным в антисептике шариком из ваты, будто стараясь стереть пятно.
– Ой! – взвизгиваю я и, отшатнувшись, сердито смотрю на него. – Там же есть нервные окончания, и тебе это известно. – Я протягиваю руку за ватным шариком. – Просто отдай его мне.
– Я справлюсь, – говорит он, и его пальцы касаются моей руки так мягко, что его прикосновение похоже на шепот.
На этот раз, когда он начинает дезинфицировать мои раны, он делает это так осторожно, что я почти не чувствую прикосновения ватного шарика. Что создает новую проблему, потому что теперь я могу думать только об одном – о прикосновении его кожи к моей, пока он переходит от раны к ране.
Это приятно – опасно приятно, – и мне приходится напрячь всю свою силу воли, чтобы не отстраниться. Чтобы не сбежать. Но я не доставлю ему такого удовольствия – не покажу, как сокрушительно он все еще действует на меня.
Так что я продолжаю стоять на месте, заставив себя сосредоточиться на жжении антисептика, на физической боли от всего этого, а не на другой, тупой, глубоко внутри меня.
В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного. Эти четыре слова становятся моей мантрой, и повторение их снова и снова становится моим спасением. Мое дыхание выравнивается, мои колени перестают дрожать, мое сердце вспоминает, как биться нормально.
Я делаю глубокий вдох и медленный выдох. И снова говорю себе, что в этом нет ничего особенного. И мне почти удается в это поверить… пока Джуд не отпускает мою руку и, положив ладонь мне на плечо, не поворачивает меня спиной к себе. Моя рубашка поло выглядит как швейцарский сыр, так что я понимаю, что он видит многочисленные следы от укусов, усеивающие мою кожу. Его пальцы касаются раны на моей пояснице, и он говорит:
– Думаю, для обработки этого укуса тебе придется снять рубашку.
Глава 17Срезать путь
Из всех вещей, которые, как мне представлялось, Джуд мог сказать мне, это, честно говоря, никогда не приходило мне в голову. Во всяком случае, после девятого класса, когда я позволяла себе мечтать…
Я резко обрываю эту мысль и вместо этого сосредоточиваюсь на том, что происходит здесь и сейчас. И, главное, на том факте, что Джуд предложил мне раздеться посреди кабинета моей тети. Ну уж нет, я не желаю становиться еще более беззащитной, чем теперь.
– Что ты сказал? – вопрошаю я, повернувшись к нему и устремив на него изумленный взгляд.
Наверное, впервые за всю жизнь, прожитую Джудом Эбернети-Ли, на его высоких, покрытых щетиной скулах появляется едва заметный смущенный румянец.
– Или, быть может, ты просто задерешь ее? На твоей пояснице есть рана, и нельзя допустить, чтобы в нее попала инфекция.
– Что-что? – Почему-то, когда он формулирует свое предложение так, оно звучит еще хуже.
Бледно-розовый румянец на его скулах темнеет, он выглядит все более и более смущенным, пока я продолжаю смотреть на него, в его обычно непроницаемых глазах отражается паника, и он устремляет их взгляд на все что угодно, но только не на меня. Но на этот раз я не сдамся, не стану заполнять это молчание между нами успокоительными словами, чтобы он почувствовал себя более комфортно. Я поступала так все время, когда мы были друзьями, но он сам лишил себя этой привилегии давным-давно.
Так что теперь я просто смотрю на него, пока молчание тянется, тянется, с каждой секундой становясь все более неловким, пока он наконец не вскидывает руки и не говорит:
– Ты хочешь, чтобы я продезинфицировал твою спину или нет?
– Я же говорила тебе, что могу проделать это сама.
Секунду дело выглядит так, словно ему ужасно хочется отдать мне настойку эхинацеи, но в конечном итоге он просто качает головой.
– Пожалуйста, подними заднюю часть своей рубашки, хорошо? Я не собираюсь ни на что смотреть.
То, как он это говорит – как будто, с моей стороны, нелепо даже воображать, что он захочет посмотреть на меня, – заставляет меня чувствовать себя полной дурой. Конечно же, его интерес к снятию с меня рубашки носит чисто медицинский характер. Ведь это Джуд, парень, который три года вел себя со мной так, будто у меня была чума.