– Не можешь же ты действительно думать, что все будет именно так, не так ли, Бунгало Билл?
Он на секунду останавливается при этой моей ссылке на классическую песню «Битлз» – и напоминании о постоянно меняющихся прозвищах, которые мы давали другу, когда были детьми. Он обращался ко мне, используя названия разных цитрусовых фруктов, как популярных, так и малоизвестных, вместо того, чтобы звать меня Клементиной. И поскольку он носит то же имя, что и одна из самых знаменитых песен «Битлз», я вместо этого имени называла его именами из всех остальных их песен.
Я знаю, что он это помнит – сегодня он уже однажды оговорился и назвал меня Кумкват, – и мне кажется, что, возможно, сейчас самое время. Возможно, именно здесь, под проливным дождем, мы наконец сможем выяснить отношения.
Но затем он снова идет прочь, и это приводит меня в ярость. Я иду за ним и, схватив его за руку выше локтя, пытаюсь развернуть его ко мне лицом. Когда из этого ничего не выходит, я обгоняю его и преграждаю ему путь.
Он смотрит на меня глазами, которые сделались совершенно пустыми.
– Что ты делаешь?
– А что делаешь ты? – отвечаю я, вытирая лицо в тщетной попытке стереть с него воду. – Ты не разговаривал со мной три года – три года, Джуд, – и вот сегодня ты наконец прерываешь это молчание и…
– У меня не было выбора. Мы с тобой состояли в одной группе.
Я ожидала этих слов – черт побери, я отлично знаю, что это правда, что так оно и было, – но они все равно причиняют мне боль. Вся боль и весь гнев, которые я испытала только что, сливаются с болью и гневом, которые копились во мне с девятого класса, и я бросаю ему в лицо целую россыпь моих собственных слов. Слов, которые в любое другое время, в любом другом месте никогда не слетели бы с моих уст.
– И это все, что ты можешь мне сказать? – вопрошаю я. – После того, как ты полностью прекратил общение со мной, после того, как ты не ответил ни на одно сообщение, которое я тебе отправляла, после того, как ты притворялся, будто исчезновения Каролины из наших жизней просто не было – после всего этого «мы с тобой состояли в одной группе» — это самое лучшее, что ты можешь мне сказать?
На его челюсти ходят желваки, его чересчур полные губы плотно сжимаются, и он, не мигая, смотрит на меня сквозь хлещущий дождь.
Текут томительные секунды, и я знаю, что он ждет, чтобы я отвела глаза, ждет, чтобы я просто сдалась. Это и есть то, что сделала бы прежняя Клементина, та, которую он знал – и бросил.
Но с тех пор я повзрослела. Мне пришлось многое пережить. И я слишком долго ждала этого момента, чтобы просто оставить эту тему – тем более что я достаточно хорошо его знаю, чтобы понимать, что, если я сейчас уйду, то никогда не получу ответы, которые ищу.
Поэтому вместо того, чтобы дать задний ход, вместо того, чтобы отступиться, – я не сдаюсь. Я продолжаю пристально смотреть ему в глаза, пока он наконец, наконец не отвечает:
– Это правда.
– Это жалкая отговорка, и ты это знаешь, – парирую я, и меня захлестывает гнев. – И ты отлично знаешь, что я спрашиваю тебя не о том, почему сегодня ты наконец заговорил со мной. Я спрашиваю тебя о том, почему ты три года не разговаривал со мной. Я спрашиваю тебя о том, почему ты поцеловал меня, почему ты заставил меня думать, что я тебе дорога, а затем выбросил меня из своей жизни, как будто я была мусором. И даже хуже мусора – о мусоре ты хотя бы думаешь, когда берешь его, чтобы выбросить. А я не удостоилась даже такого внимания с твоей стороны.
– Ты думаешь, мне было легко это сделать? – шепчет он и каким-то образом я слышу его слова, несмотря на шум этой бури. Но, возможно, это просто потому, что они отдаются во мне, скребут мою кожу и выскабливают меня изнутри, как тыкву, чтобы затем вырезать в ней отверстия.
– Ты действительно думаешь, что уход от тебя не был самым трудным поступком в моей жизни? – Он закрывает глаза и, когда открывает их, в их глубинах таится что-то, очень похожее на муку. – Ты же была моим лучшим другом.
– Но ты же все-таки ушел от меня, бросил меня! И теперь у тебя есть другие лучшие друзья, так что ничего страшного, все хорошо, что хорошо кончается. – Я делаю судорожный вдох, и теперь я рада этому дождю, потому что, благодаря этим потокам воды, он не может видеть слезы в моих глазах. – Но надо полагать, это нормально, потому что другие лучшие друзья есть и у меня.
Он отводит взгляд, и я несколько секунд наблюдаю, как он с усилием сглатывает, прежде чем снова смотрит на меня и говорит:
– Я понимаю, что это тяжело – жить без Каролины.
– Ты понимаешь, что это тяжело? – выкрикиваю я, сама не своя от потрясения, глядя на него округлившимися бешеными глазами. – Ты понимаешь, что это тяжело? Это и есть то, что ты можешь сказать мне сейчас?
Джуд издает раздраженный рев, от которого в любое другое время по моей спине забегали бы мурашки. Но сейчас это просто разъяряет меня еще больше. Как и его вопрос:
– Чего ты хочешь от меня, Клементина? Чего, черт возьми, ты хочешь от меня?
– Того же, чего я хотела от тебя с девятого класса! – кричу я в ответ. – Правды. Почему тебе надо было взять и изменить все? Когда мы были друзьями, нам было хорошо – очень хорошо. Так почему тебе понадобилось поцеловать меня? Почему тебе надо было впервые в моей жизни дать мне почувствовать что-то прекрасное только для того, чтобы тут же это отнять? Я что, так плохо целовалась? Или дело в том, что ты об этом пожалел? Может, ты просто понял, что такая я тебе не нравлюсь, и вместо того, чтобы сказать мне об этом, выбрал самый легкий путь и стал полностью игнорировать меня, вести себя так, будто я не существую? Так в чем же было дело, Джуд?
К тому времени, как я заканчиваю бросать ему в лицо вопросы и обвинения, я тяжело дышу. Часть меня охвачена ужасом – та часть, которая не может поверить, что я действительно высказала вслух все, что за последние три года проносилось в моем мозгу столько раз, что и не счесть. Но есть и другая часть меня, более значительная, которая чувствует себя освобожденной благодаря тому, что я наконец-то высказалась открыто.
Смущает ли это меня? Да, но разве небольшое смущение не стоит того, чтобы наконец получить ответы на мои вопросы? Вы чертовски правы, это того стоит.
Во всяком случае, до тех пор, пока Джуд не смотрит мне прямо в глаза и не говорит:
– Мы учимся в одной школе. Так что я никак не могу вести себя так, будто ты не существуешь.
Теперь уже я сама реву в раздражении, хотя у меня это больше похоже на истошный крик.
– Ты опять об этом? Опять сводишь все к обыденным деталям вместо того, чтобы дать ответ на вопрос, на который я чуть ли не умоляю тебя ответить?
– Клементина…
– Не смей называть меня Клементиной, – со злостью бросаю я. – Ты так жалок, что не можешь ответить даже на простой вопрос. А может, дело не в том, что ты жалок, а в том, что ты говнюк.
Я выложила ему про себя все, обнажила перед ним свою душу. Взбешенная и более уязвленная, чем мне хотелось бы признать, я отворачиваюсь. Черт возьми. Черт, черт. И черт бы его побрал. Он не стоит того, чтобы…
Джуд останавливает меня, мягко сжав мой локоть и снова повернув меня к себе лицом.
– Ты целовалась потрясающе! – кричит он мне в лицо. – Вкус твоих губ был как ананас. Мне хотелось обнимать тебя вечно. И я никогда в своей жизни ничего не желал так сильно, как знать, что ты принадлежишь мне. Что ты моя.
Я не свожу с него глаз, потрясенная до глубины души, и его слова повисают между нами. Даже шторм унимается ради его признания, ветер стихает, а дождь прекращается, так что мы стоим и смотрим друг на друга, и между его губами и моими нет ничего, кроме нескольких дюймов воздуха.
– Тогда почему? – шепчу я, когда мне наконец удается хоть что-то произнести. – Почему ты ушел? Почему полностью выбросил меня из своей жизни? Выбросил так жестоко?
– Потому что… – начинает отвечать он, и его голос срывается на последнем слоге.
– Потому что, – повторяю я, затаив дыхание и чувствуя, как мое сердце бешено бьется в груди, пока я жду, когда он снова обретет дар речи.
– Потому что я тебе не пара. – Он судорожно сглатывает. – Если бы мы с тобой были вместе, я бы стал твоим худшим кошмаром.
Глава 24Создание истории поцелуев
При этих словах ветер начинает выть так, что листья деревьев над нашими голосами шелестят еще громче, а двери погреба дребезжат.
Но я этого почти не замечаю.
Я все смотрю, смотрю на Джуда, и я слишком поглощена тем, что пытаюсь осмыслить его слова, чтобы обращать внимание на такое банальное явление, как шторм – даже такой мощный и неистовый, как этот.
Он смущенно ерзает под моим взглядом.
– Клементина…
– Я не понимаю.
– Я знаю, но…
– Я. Не. Понимаю.
– Я не могу это тебе объяснить. – Он сжимает мою руку выше локтя. – Ты должна поверить мне…
– Поверить тебе! – Я смеюсь, вырвав свою руку из его хватки. Каким бы мягким ни было пожатие его пальцев, я не хочу, чтобы он касался меня сейчас, когда смятение и ярость бушуют во мне, только и ожидая повода, чтобы вырваться наружу. – Не говори со мной туманными загадками, если ты хочешь, чтобы я поверила тебе. И не выражайся так нелогично.
Я заставляю себя не повышать голос, раз уж теперь мне нет нужды перекрикивать гром. Но это нелегко, когда я так растеряна, так рассержена, так уязвлена. Я не знаю, каких слов я ожидала от него, когда он наконец дал мне ответ, но это определенно не «Я стал бы твоим худшим кошмаром».
Между тем на лице Джуда читается только разочарование. Он делает один шаг прочь от меня и опускает руку. Я вижу это по его глазам – вижу, как, сделав этот физический шаг, он одновременно делает огромный мысленный шаг назад.
Мое сердце начинает неистово бухать, полное протеста и паники, но я унимаю его. Прежняя Клементина попыталась бы сломать эту его эмоциональную стену, обрушить ее кирпич за кирпичом. Потому что испугалась бы, что потеряет его навсегда, потеряет, отдав его собственной внутренней тьме.