И она не просто попыталась бы сделать это сейчас, она уже пыталась сделать это, опять и опять, до тех пор, пока эта стена только не укрепилась, став чем-то постоянным.
Ну нет, я ни за что не стану делать этого опять, как бы сексуально он ни выглядел с этими капельками воды, стекающими по его мускулистой рельефной груди, и этими завитками татуировок на его теплой коже.
А он действительно выглядит сексуальною. Очень, очень сексуально. Но сейчас мне на это плевать. И я не позволю себе обращать на это внимание. Только не после того, как он признался, что разрушил весь мой мир, потому что, по его мнению, если мы сойдемся, у нас ничего не получится, хотя он даже не дал нашим отношениям ни единого шанса. И почему-то от этого все становится еще хуже, намного, намного хуже, чем было до сих пор.
– Что заставляет тебя думать, что у нас ничего не получится? – Я поймала кураж, и теперь меня уже не остановить. – Ты что, прочел это в журнале? Или тебе это сказала какая-то ведьма, сидящая верхом на саламандре? Или ты просто это придумал?
Полные губы Джуда плотно сжимаются, став тоньше. Это старый хорошо знакомый мне признак того, что он начинает раздражаться, но мне плевать. Я рада, что он раздражен. Если он поднимет градус этого своего чувства на два миллиона процентов, то, быть может, сравняется со мной. Потому мои собственные эмоции переросли рамки простого раздражения еще примерно пять вопросов назад и в ближайшее время к ним не вернутся.
– «Я бы стал твоим худшим кошмаром», передразниваю его я. – Немного прямолинейно для онира, тебе так не кажется? И между прочим, к тому же лишенного своих магических способностей…
Он перебивает меня.
– Я не лишен ма…
Ну уж нет, я больше не стану этого терпеть.
– Ты думаешь, это должно меня отпугнуть, как будто я какая-нибудь кисейная барышня? Большой, страшный Джуд Эбернети-Ли – это мой худший кошмар, – язвлю я. – Если ты не хотел встречаться со мной, ты просто должен был мне об этом сказать! Вот и все, что тебе надо было…
– Хватит, Клементина! – голос Джуда заполняет собой все пространство вокруг нас. Он не кричит, но это ему и не нужно. Голос у него низкий, звучный и достаточно повелительный, чтобы завладеть даже моим вниманием, – но не заставить меня уступить.
– Хватит? – парирую я. – Да я еще только начала разогреваться. Собственно говоря…
На сей раз, взяв меня за руку выше локтя, он не дает мне возможности вырваться, а вместо этого просто с силой притягивает меня к своей груди.
У меня есть одна секунда, чтобы осознать, что мое тело прижато к его телу, одна секунда, чтобы в моем сознании возникли такие слова, как горячее, твердое, сильное, а затем его ладони ложатся на мои щеки и его губы впиваются в мои.
Прошло три долгих года с тех пор, когда я почувствовала, как губы Джуда коснулись моих, но я помню это так ясно, будто это происходило час назад.
Осторожное прикосновение его губ к моим.
Его волосы, легко щекочущие мою щеку.
Тепло его объятий, пока он нежно притягивал меня к себе.
Это был совсем легкий поцелуй, но я все равно, лежа ночью в кровати, проигрывала этот момент – этот поцелуй – в своей голове опять, опять и опять, тщась понять, что же было не так. И каждая его крохотная деталь впечатана в мой мозг навсегда.
Так что, когда я говорю, что этот нынешний поцелуй совсем непохож на своего предшественника, я знаю, о чем толкую. Более того, этот поцелуй не похож ни на что из того, что я испытывала когда-либо прежде. Я никогда даже не представляла себе, что такое возможно.
Я чувствую жар, такой жгучий жар, передающийся от его тела моему.
Я чувствую энергию, мощь, много-много энергии и мощи в его руках, нежно обхватывающих мои щеки.
А еще я чувствую его потребность во мне. Такую могучую, такую острую потребность – она ощущается в его губах и языке и зубах, властно подчиняющих себе мои собственные.
И я упиваюсь всем этим, стараясь прочувствовать все это как можно глубже. Потому что, если мне придется жить этим поцелуем всю мою оставшуюся жизнь, я не хочу пропустить ни одной его крошечной секунды.
Более того, я собираюсь запомнить каждую из них без изъятия.
Я запомню, как ладонь Джуда скользит по моему плечу, по всей длине моей руки, по моей талии, пояснице, пока он притягивает мое тело к своему все ближе… ближе… ближе.
Я запомню, как его пальцы гладят мои плечи и зарываются в мои мокрые волосы, как он держит в ладони мой затылок.
И я буду помнить – и помнить крепко, – как его теплое пахнущее лимоном дыхание обдает мою щеку за мгновение до того, как его губы накрывают мои.
И на сей раз это не просто легкое прикосновение его губ к моим.
Нет, на сей раз между нами пролегли три года страданий, одиночества и предательства. Три года моей неудовлетворенной тяги к нему, потребности в нем и всепоглощающего желания, которое поднимается откуда-то из глубин моего существа – из места, о существовании которого я даже не подозревала до этого момента. До этого поцелуя.
И есть Джуд – всегда Джуд – ведущий меня сквозь этот водоворот и это волшебство с помощью своей нежности и своей силы.
Его рот нежный и теплый, его тело чудесно и офигительно. А его поцелуй… его поцелуй – это все.
Это тайна и волшебство.
Это мощь и убежденность.
Это правильно и, о боже, так неправильно во всех лучших и самых значимых отношениях.
Это все мои мечты о том, чтобы сбежать отсюда. Все желания, которые я когда-либо загадывала. Это все волны глубокого и бескрайнего океана, которые разбились о здешние берега.
Я задыхаюсь от страстности этого поцелуя, от его всепоглощающей силы, которая притягивает меня к себе и тянет вниз, снова и снова. Он окутывает меня своим совершенством, подавляет своей мощью, угрожает разорвать на миллион крошечных кусочков. Но Мне. Все. Равно.
Да и как может быть иначе, когда каждый удар моего сердца – это его имя, а каждый вздох моего тела – это зов моей души к нему.
Мир, в котором мы живем, может быть, и являет собой кошмар, но этот момент – этот поцелуй – воплощение мечты. И я хочу, чтобы это никогда не кончалось.
Я выдыхаю его имя, и, хотя это всего лишь прерывистый шепот на сладком неистовом ветру, пронизывающем воздух вокруг нас, Джуд слышит меня. Более того, он чувствует меня и мгновенно, отчаянно и восхитительно пользуется этим.
Он покусывает мою нижнюю губу, проникает языком в мой рот, проводит им по моему языку, пока я не тону в чудесном офигительном жаре, который исходит от него, разливается по моим жилам и проникает в каждую клеточку моего тела.
Он похож на океан, а его вкус подобен солнцу, встающему на утренней заре – и мне никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас.
Мои руки сжимают его плечи, пальцы зарываются в мокрые непокорные пряди его волос, и мое тело тянется к нему, как цветок к солнцу, мои объятия сжимаются, тело выгибается, и все внутри меня жаждет большего.
Большего от него.
Большего от нас.
И, безусловно, большего от тех ощущений, которые Джуд так легко вызывает во мне каждым прикосновением своих пальцев к моему бедру и каждым скольжением своего тела по-моему.
Я прижимаю его к себе, упиваясь тем, как он обнимает меня, как меня обволакивает его теплый медово-кардамонный аромат. Но прежде чем я успеваю углубить этот поцелуй, прежде чем я могу полностью отдаться его объятиям, затишью в буре приходит конец.
Небо снова разверзается, и вокруг нас начинает с шумом лить дождь.
И Джуд медленно отстраняется от меня.
Я отчаянно цепляюсь за него, полная решимости удержать его. И на секунду, когда он утыкается лицом в мои волосы и шепчет: – Я всегда был без ума от тебя, Танжело[11], – мне даже кажется, что это сработает.
Я снова прижимаю его к себе, прижимаю так крепко, что ощущаю быстрое гулкое биение его сердца рядом с моим собственным.
– Тогда почему? – шепчу я сквозь вой ветра. – Почему ты сейчас отстранился от меня?
Глава 25Старый добрый поцелуй и бегство
– Потому что это единственный способ обеспечить твою безопасность. – Я скорее чувствую слова Джуда – на моей коже, в моей душе, – чем слышу их. – А это всегда будет для меня важнее всего, что бы ни случилось.
– Это не твоя забота – обеспечивать мою безопасность, – отвечаю ему я.
Взгляд, который он устремляет на меня, говорит о том, что он не согласен.
– Возвращайся в общежитие, Клементина. Здесь тебе делать нечего.
Я протягиваю к нему руку прежде, чем успеваю остановить себя.
– Джуд, не надо…
Но он уже отстраняется – уже бежит прочь, – наклонив голову и сгорбив плечи, чтобы защититься от ветра.
О нет. Нет, нет.
Мне уже не четырнадцать лет, и ему тоже. Он не может сказать мне такое и просто уйти от меня. Не на этот раз.
Поэтому вместо того, чтобы просто дать ему уйти, я бегу за ним, продираюсь сквозь кустарник и вбегаю в лес, как зверек, бегущий, чтобы спасти свою жизнь. И, быть может, я действительно спасаю свою жизнь – или, по крайней мере, свой рассудок, потому что я не могу провести следующие три года так же, как я провела последние три.
Однако Джуд уже исчез, просочившись у меня между пальцев, как этот дождь, который все льет и льет. Но я все равно продолжаю бежать, все равно продолжаю пытаться догнать его, полная решимости не позволить этому проблеску надежды исчезнуть так же легко и бесследно, как это сделал он.
Но где бы я ни искала – в старых хижинах, у забитого досками колодца, в который когда-то бросали монетки, загадывая желания, в окружающем их лесу – я не могу его найти. Мое сердце словно тяжелеет в груди, когда я осознаю, что он действительно ушел. Опять.
Вдалеке слышится звук сирен. Должно быть, сила шторма опасно возросла, раз моя мать решила использовать старые сирены, предупреждающие об урагане, которые она обычно держит под замком в домике садовника, чтобы призвать всех учеников немедля возвратиться в общежития. Сейчас я слышу их вой только в третий раз за всю мою жизнь.