ольше нас там будет, тем лучше.
Джуд не выглядит впечатленным, и я понимаю, что сейчас он впервые демонстрирует что-то помимо своего обычного бесстрастия, когда речь идет об этой работе. С ним что-то происходит, и я обязана – и полна решимости – в этом разобраться. У меня пока нет ответа, но, если последние три года меня чему-то и научили, так это тому, что всякий раз, когда с Джудом что-то происходит, в конечном итоге от этого страдаю я.
И я ни за что не допущу, чтобы это случилось снова.
– У меня есть идея получше, – предлагает он. – Как насчет компромисса?
Я смеюсь, хотя в моем смехе нет ни капли веселья. – Мое предложение – это и есть компромисс.
– Ладно. Тогда как насчет сделки?
– Сделки? – Я подозрительно щурю глаза. – Сделки какого рода?
– Я думала, что выхожу за все рамки, стараясь всегда настоять на своем, лениво комментирует Иззи. – Но вы двое превосходите в этом даже меня.
– Джуд бывает таким только с Клементиной, – говорит ей Моцарт.
Я хочу спросить, что она имеет в виду, но я слишком занята тем, что пялюсь на Джуда, стараясь заставить его отвести глаза, а он пытается сделать то же самое со мной. При этом его глаза вдруг окрашиваются множеством оттенков разных цветов – зеленого и серебристого, золотого и черного, – и все это сплелось, составив самое притягательное сочетание, которое я когда-либо видела.
Я моргаю, чтобы разрушить чары, и тут же ругаю себя за это, потому что уголки его рта дергаются в том подобии улыбки, на которое, как я теперь начинаю понимать, только и способен теперешний семнадцатилетний Джуд.
– Я займусь следующей камерой в одиночку – и, если выйду из нее, не понеся никакого ущерба, то ты не станешь мешать мне разбираться и со всеми остальными, пока вы втроем будете заниматься криклерами.
Я прокручиваю условия этой сделки в голове, ища в них лазейки и, насколько я могу понять, таковых нет, если учесть, что он никак не сможет выйти из этой клетки, не получив хотя бы нескольких царапин. Я не знаю, как он ухитрился избежать столкновения с той змееподобной тварью, но за следующей дверью содержатся два самых жутких паукообразных существа, которых я когда-либо видела, и он никоим образом не сможет уклониться от нападения, по крайней мере, одного из них.
К тому же лучше позволить ему покончить с этой его дурацкой затеей – разыгрыванием из себя одинокого рейнджера – там, чем допустить, чтобы он вошел в одиночку в клетки некоторых других тварей…
Однако не стоит слишком уж расслабляться – или слишком легко соглашаться.
– А что будет, если мне все-таки придется зайти туда тоже, чтобы спасти твою задницу?
– Тебе не придется этого делать, – отвечает он все с тем же едва заметным подобием улыбки.
– Ну, разумеется, – с сарказмом соглашаюсь я. – Но давай просто предположим, что мне все-таки придется тебя выручать. Или что ты выйдешь оттуда немного потрепанным. Что тогда?
Он пожимает плечами.
– Тогда мы будем разбираться с остальными обитателями здешних камер так, как предлагаешь ты.
– Даже с криклерами?
Он кривится.
– Да, даже с этими чертовыми криклерами.
– Тогда заметано. – Я протягиваю ему руку для пожатия и тут же жалею об этом, когда его ладонь касается моей.
Всякий раз, когда мы касаемся друг друга, мою кожу обжигают крошечные искры, и я торопливо отдергиваю руку – отдергиваю слишком быстро.
Джуд делает вид, будто он ничего не заметил, но я знаю, что это всего лишь притворство. Я вижу это и по тому, как напрягаются его плечи, и по тому, как он трет свою ладонь о джинсы, будто пытаясь стереть с нее это ощущение
Мне это вполне понятно. Я бы сделала то же самое, если бы думала, что от этого будет какой-то толк.
– Ладно, давай. – Я кивком показываю на массивную деревянную дверь, отделяющую эту парочку чудовищ, похожих на пауков, от всех нас. – Думаю, тебе лучше начать до того, как погода станет еще хуже.
Я всматриваюсь в его лицо, ища на нем хоть какие-нибудь признаки страха, но их нет. Ни сжатых губ, ни дрожания ресниц, ни даже глубокого вдоха, чтобы успокоить нервы. Никаких едва различимых проявлений чувств, которые можно было заметить, когда мы оба были детьми. Как будто теперь он окончательно превратился в настоящего уверенного в себе мужчину.
Из-за этого мне хочется изменить условия нашей сделки – конечно же не потому, что я боюсь разбираться с криклерами в одиночку, а потому что меня пугает то, что может случиться с ним, если он войдет в некоторые из этих клеток один, без моей поддержки.
Но теперь уже поздно – он уже отпирает дверь и заходит внутрь.
Когда дверь за ним закрывается, у меня сжимается сердце, и, хотя я уверена, что мое лицо остается таким же бесстрастным, как и лицо Джуда, Моцарт сразу же поворачивается ко мне.
– С ним все будет хорошо.
– Ты не можешь знать это наверняка.
Она открывает рот, чтобы ответить, но вместо этого встревоженно спрашивает:
– Эй, что ты собираешься делать вот с этим?
Я поворачиваюсь и вижу, что Иззи держит в руке еще один грозного вида нож. Она не отвечает Моцарт, а просто подходит к ближайшей двери и втыкает клинок в нижнюю часть висящего на ней амбарного замка.
– Я уверена, что это не было частью сделки, – опасливо говорит ей Моцарт.
Но она только вскидывает бровь.
– Не припоминаю, чтобы я участвовала в какой-то сделке. А если вы думаете, что я буду просто стоять и ждать, когда Не Самый Прекрасный Принц вылетит оттуда в виде клочков, то вы еще наивнее, чем кажетесь.
Она слегка вертит острие ножа в замке, затем быстро поворачивает его влево. И амбарный замок открывается, а вслед за ним отворяется и дверь.
– Ты идешь? – спрашивает она, оглянувшись и глядя на меня своими голубыми глазами, широко раскрытыми, но уже совсем не невинными.
– Ни под каким видом, – ответствую я, но она уже заходит без малейших колебаний… и, похоже, не имея никакого плана относительно того, как разбираться с той тварью, которая ждет ее внутри.
Потому что, похоже, ее инстинкт самосохранения так же недоразвит, как и у Джуда.
Я пытаюсь последовать за ней, но Моцарт преграждает мне путь.
– Ты уверена, что хочешь это сделать?
– Разумеется нет, – отвечаю я. – Но я не могу позволить ей остаться там одной.
– Что ж, ладно. – Она вздыхает. – Мы зайдем туда вместе…
Она замолкает, когда из клетки с пауками доносится душераздирающий вопль.
И, судя по ее виду, наконец начинает беспокоиться так же, как и я.
– Иди, посмотри, как там Джуд, – говорю я ей. – А я помогу Иззи.
Похоже, это ее не убеждает – во всяком случае, до тех пор, пока за воплем из-за двери не доносится странное чириканье.
– Иди, – повторяю я. Затем высвобождаю свой локоть из ее хватки и захожу в открытую дверь, меж тем как пространство вокруг нас оглашает еще один вопль, от которого стынет кровь.
Глава 32Игры с кальмарозиллой
Я закрываю за собой дверь и моргаю несколько раз, пока мои глаза не привыкают к здешнему странному красному свечению. Нам точно совсем ни к чему, чтобы эта тварь сбежала.
Я смутно припоминаю, как моя мать жаловалась на то, что ей пришлось искать особые лампочки, чтобы создать условия для этого существа, но тогда я ее почти не слушала. Но, судя по всему, этой твари не нравится обычный свет, поскольку не только все электрические лампочки здесь красные, но и крохотные окна, расположенные у самого потолка, затянуты странной красной пленкой, так что вся эта комната полна жутковатого красного свечения, от которого у меня по спине пробегают мурашки.
Однако Иззи это, похоже, ничуть не беспокоит, и она уверенно проходит в центр этой большой голой комнаты.
– Неужели тебе не хочется узнать, где прячется эта тварь прежде, чем ты вот так покажешься ей? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам и последовав за ней в центр комнаты. Мое общение с криклерами научило меня тому, что если не суетиться, то ты сохранишь в целости свои конечности и большую часть своей кожи.
Она пожимает плечами.
– Меня не пугают чудовища. По крайней мере, они честны и не пытаются ввести меня в заблуждение относительно того, кто они такие и чего хотят.
– Да, обычно они хотят заполучить какую-то часть твоего тела – плоть, кости, кровь… – Я замолкаю, вспомнив, с кем говорю.
Но Иззи только усмехается, обнажив свои очень длинные, очень острые клыки.
– Как говорится, не стоит стучать, пока не толкнешь дверь – вдруг она открыта.
– Вообще-то, это не свойственно мантикорам, – отвечаю я и кружусь на месте, пытаясь понять, где прячется это клятое чудовище. Ведь здесь не очень-то много мест, где оно могло бы скрываться.
В задней части комнаты стоят три больших дерева в кадках со стволами, покрытыми царапинами, похожими на следы от когтей. Некоторые из веток наполовину сломаны, и отломки свисают вниз, меж тем как другие оторваны полностью. По крайней мере, одно из деревьев, видимо, было яблоней, поскольку пол вокруг кадок усыпан объеденными до семечек огрызками яблок.
Остальная часть комнаты почти пуста, а ее стены исцарапаны еще сильнее, чем стволы деревьев. Здесь есть только большая лежанка, видимо, для сна, несколько корыт, заполненных водой и блестящих имеющих форму буквы Z крупинок сухого корма, которым мы кормим этих чудовищ, запертый на цепь шкаф, в котором, я думаю, хранится запас корма, и массивная цепь, идущая вдоль центра комнаты.
У меня есть всего одна секунда, чтобы смекнуть, что эта цепь, видимо, прикреплена к самой этой твари, похожей на кальмара, – и я следую за этой цепью взглядом, когда комнату оглашает рокочущий рык.
– Где эта тварь? – восклицает Иззи, когда мы обе резко поворачиваемся влево, откуда и донесся этот звук.
Там нет ничего… кроме тяжелой массивной цепи. Вот только эта ее часть не лежит на полу, вместо этого она свисает с потолка.
Да, я была права. Один ее конец однозначно прикреплен к самому этому чудовищу. Которое намного страшнее, чем я себе представляла по его описанию, данному дядей Картером, когда его только что привезли в зверинец. И которое, похоже, чрезвычайно разъярено, судя по рычанию, исходящему из его огромной острозубой пасти.