Я: Ты закончил дела в зверинце?
Я: Тут происходит что-то странное, и я рассчитывала, что смогу с тобой об этом поговорить.
Я: Я имею в виду – что-то еще более странное, чем то, что уже произошло.
Когда он не отвечает, я сую свой телефон обратно в карман и снова трогаюсь с места.
– Вероятно, он до сих пор отсыпает корм для тамошних чудовищ, – говорит Ева.
Теперь уже я сама закатываю глаза, когда мы выходим из относительно безопасного крытого патио и, сделав поворот, идем по дорожке, ведущей к нашему бунгало.
– Знаю. Все в порядке.
– Я знаю, что все в порядке. Я просто хотела сказать, что…
Она замолкает, когда дверь первого бунгало, стоящего у дорожки, вдруг распахивается и чья-то худая мускулистая рука втаскивает ее внутрь.
Глава 43Привет, Джуд
Она вопит, затем замолкает. Я бегу за ней с колотящимся сердцем, и свернутый гобелен бьет меня по плечу. И оказываюсь лицом к лицу с ухмыляющейся Моцарт.
– Добро пожаловать в наше скромное пристанище, мое и Эмбер, – объявляет она, картинно взмахнув рукой.
– Мы высматривали вас, – добавляет Саймон, закрывая за нами дверь.
– Вы это серьезно? – визжит Ева. – А вы не могли просто написать нам в личку?
– А где бы тут был кайф? К тому же как я могу сохранять свои прежние навыки, если не применять их на практике?
– Если учесть, что твои прежние навыки заключались в том, чтобы с помощью твоего обаяния соблазнять жертв и отбирать у них все ценное, что при них имелось, то меня не очень-то заботит, можешь ты применить их на практике или нет, – парирую я. – Хотя, по-моему, соблазнение отлично удается тебе и здесь.
– Я знал, что ты нравилась мне не зря – для этого была причина, – говорит он мне и заводит нас внутрь бунгало, где Реми, Иззи и Эмбер сидят и болтают между собой, пока из колонки несется песня Люка Коумза «Fast Car»[24]. – Ты всегда знаешь, что делаешь и говоришь, не принимаешь нытья и выражаешься прямо – и перед таким отношением к жизни трудно устоять.
– Я не очень-то понимаю, о чем ты. Есть люди, которым не составляет труда передо мной устоять.
– Ты будешь удивлен, – отвечает он, затем показывает на журнальный столик, на котором выставлены пакеты чипсов, а также несколько видов сладкой газировки и газированной минеральной воды.
– Ага, у вас штормовая вечеринка! – отзывается Ева, подходя к журнальному столику. – Я обожаю эту песню.
– Это ремикс одной старой песни Трейси Чепмен, – говорит Реми. – Если он тебе нравится, то тебе стоит послушать оригинал.
– В самом деле? – У нее делается заинтригованный вид, и она тянется к чипсам. – Тогда вруби его сразу после!
– Мы что действительно занимаемся вот этим? Устраиваем вечеринку в то время, когда нам нужно собирать вещи?
– Собирать вещи? Тоже мне задачка! – Саймон машет рукой, и его глаза цвета освещаемого луной океана опять вспыхивают тем самым блеском, от которого мне становится чертовски неуютно. – Достаточно кинуть в спортивную сумку школьную форму и пару джинсов, и дело в шляпе. Мы же не собираемся отсутствовать долго.
– Это если ураган не сдует всю эту школу к чертям, – сухо замечает Иззи.
Саймон пожимает плечами.
– Тогда положи в сумку побольше нижнего белья и носков. И все будет путем.
Части меня ужасно хочется остаться, хотя я и понимаю, что мне не стоит этого делать. Шторм может усугубиться в любую минуту, и мне совсем не хочется застрять в это время в чужом бунгало. Хотя, с другой стороны, это, кажется, было бы куда приятнее, чем тоскливо слоняться по моей комнате на протяжении следующих нескольких часов. К тому же, пока я буду находиться здесь, Джуд, скорее всего, напишет кому-то из них на телефон, и я хотя бы смогу убедиться, что с ним все в порядке…
– Джуд закончил работу в зверинце и идет сюда, – сообщает Моцарт, протянув мне полотенце. – Так почему бы тебе не бросить эту тряпку, что бы она собой ни представляла, в угол – и не вытереться? Я выложила на кровать спортивные брюки и футболки и для тебя, и для Евы. И попей чего-нибудь, пока ты будешь ждать его.
– Я пришла сюда не в поисках Джуда! – огрызаюсь я, и мне не нужно зеркало, чтобы понять, что мои щеки залил румянец.
– Ты вообще не приходила сюда, – успокаивает меня Реми. – Мы затащили тебя внутрь силой.
А, ну да.
– Мне надо…
Моцарт поворачивает меня в сторону спальни.
– Иди, переоденься, Кумкват.
– Как ты меня назвала? – резко спрашиваю я, подозрительно сощурив глаза.
– О, извини. – Она всплескивает руками. – Я не знала, что старина Сержант Пеппер – это единственный человек, который может называть тебя так. Ошиблась, такое бывает.
Мои щеки тут же из розовых становятся ярко-красными, и я быстро опускаю голову, чтобы скрыть свое смущение. Теперь мне хочется одного – смыться, но если я сбегу, то буду выглядеть еще хуже – еще слабее. Так что пошли они все в жопу.
Я закрываю за собой дверь спальни, затем вытираюсь и торопливо переодеваюсь. Моцарт еще выше, чем я, и округлостей у нее немного больше – так что мне приходится немного подвернуть ее спортивные штаны, чтобы не спотыкаться. Но они сухие и теплые и кажутся просто роскошными после той мокрой дряни, в которой я проходила так чертовски долго. Меня даже не напрягает тот факт, что они красные, как вся форменная одежда Школы Колдер.
Я плюхаюсь рядом с Реми, который берет со столика пакет чипсов со вкусом маринованного укропа и, шевеля бровями, протягивает его мне.
– Откуда ты знаешь, что это мои любимые? – спрашиваю я. Затем, прежде чем он успевает ответить, отвечаю себе сама: – Каролина.
Он улыбается, и на сей раз в его улыбке чувствуется только чуточка грусти.
– Когда вы оказываетесь заперты в одной тюремной камере и проводите там несколько лет, то говорите обо всем. В том числе и о виде чипсов, которые предпочитаешь как ты сама, так и твоя любимая кузина.
– Ясен пень, – бормочу я, и меня охватывает печаль при мысли о том, сколько всего Каролина, должно быть, ему рассказала о нас, чтобы скоротать время в тюрьме, но я стараюсь не поддаться этому чувству. Мне сейчас и без того хватает мучительных эмоций, которые бушуют во мне.
– Кстати, а почему твою кузину вообще упекли в Этериум? – спрашивает Иззи. – Обычно четырнадцать лет – это слишком ранний возраст, чтобы загреметь в такую тюрьму.
– Полно, – отвечает на это Реми, напустив на себя оскорбленный вид, хотя я ясно вижу, что он просто пытается отвести этот вопрос – и внимание – от моей персоны. За что я ему благодарна. Очень. – Я вообще провел там всю мою жизнь.
– Вот именно, – соглашается Иззи, с притворной невинностью глядя на него своими большими голубыми глазами. – И только посмотри, каким ты стал.
– А что? Если говорить без ложной скромности, то, по-моему, результат получился просто отличный.
Она качает головой.
– Ты невыносим.
– О, ты же знаешь, что я привязался к тебе.
– Ага, как привязываются бородавки, – ворчит она.
– Всем нам надо с чего-то начинать. – Он улыбается мне – я в этом уверена – своей самой чарующей улыбкой. – Собственно говоря…
И осекается, когда мимо его головы пролетает нож и втыкается в стену, находящуюся прямо за нами.
Ева, которая только что вышла из спальни, переодевшись, вскрикивает, а все прочие, включая меня, вздрагивают. Но Реми относится к этому спокойно и посылает Иззи воздушный поцелуй, одновременно выдернув нож из стены.
Она в ответ ощеривается, но я замечаю, что она не метает в эту сторону еще один нож и что он не отдает ей тот нож, который она уже метнула.
Я отпиваю глоток газировки «ЛаКруа» чтобы унять тошноту, ожидая, что теперь их разговор вернется на круги своя. Но оказывается, что все они по-прежнему смотрят на меня, ожидая, что я отвечу на вопрос Иззи.
И я отвечаю, хотя не понимаю почему. Наверное, потому, что неким странным образом я чувствую облегчение, говоря о том, что моя родня никогда не обсуждает. – Я понятия не имею, что сделала Каролина. Когда я ложилась спать, все было нормально, но, проснувшись, я обнаружила на своем телефоне несколько пропущенных звонков и текстовых сообщений от нее. Однако было уже поздно. Ее уже отправили в тюрьму, и никто не хотел сказать мне за что.
– А о чем говорилось в ее сообщениях? – спрашивает Эмбер, заговорив впервые после того, как я здесь оказалась.
– Она написала мне, чтобы я позаботилась о Джуде, что ему это будет необходимо. – Я невесело улыбаюсь, потому что мы все знаем, что из этого вышло. – И чтобы я верила, что у нас всегда будет достаточно времени. Вот только оказалось, что это не так. Ее время закончилось слишком быстро.
После этих слов Реми издает какой-то чуть слышный непроизвольный звук, и, повернувшись к нему, я вижу, что его руки сжаты в кулаки так крепко, что костяшки его пальцев побелели. И понимаю, что он винит себя.
Я кладу ладонь на его руку. И ничего не говорю, потому что у меня еще нет слов и я не знаю, появятся ли они у меня когда-нибудь. Но я понимаю – как бы мне ни хотелось винить его, на самом деле он не виноват в том, что Каролина погибла.
Это моя мать отправила ее с острова в тюрьму, хотя в четырнадцать лет она никак не могла сделать ничего, чтобы заслужить такое. Но моя мать упекла ее в Этериум все равно, и вот теперь Каролины больше нет.
У нас с моей матерью произошла крупная ссора, самая худшая из всех, которые у нас когда-либо были, после того, как проснувшись утром, я обнаружила, что Каролина пропала, что моя мать отправила ее в тюрьму. Я умоляла ее вернуть мою кузину, умоляла ее отменить свое решение. Говорила ей, что она вынесла Каролине смертный приговор.
Моя мать была не согласна, она заявила, что сделала то, что должна была сделать, чтобы уберечь тех, кто ей дорог, и что вся эта ситуация – не мое дело. Она вела себя со мной так, чтобы однозначно заставить меня зарубить себе это на носу, прежде чем позволила мне уйти. И, когда все стало совсем скверно, с минуту мне казалось, что она и меня отправит в тюрьму, вслед за моей кузиной. Но вместо этого она – кроме всего прочего – заставила меня после уроков в течение месяца обихаживать криклеров, что продолжила делать и потом.