– Я не русал, я сирена, – многозначительно возражает он. – Это не одно и то же.
– У тебя есть хвост, жабры, и ты обитаешь в воде, – парирует она. – По мне, так это одно и то же.
Саймон больше не произносит ни слова, но продолжает смотреть на нее. Сперва мне кажется, что это потому, что он раздражен, но затем я гляжу на его лицо.
И не могу отделаться от мысли о том, как хорошо он смотрится со своими темными глазами и мерцающей кожей. И о том, как восхитительно от него пахнет. Я подаюсь вперед, пытаясь лучше разобрать этот запах, и понимаю, что он состоит из всех моих любимых ароматов. Ароматов ванили, кардамона, меда, лимона, слившихся воедино таким образом, что мне хочется поспешно придвинуться к нему еще ближе. А когда он произносит:
– Я сирена, – у меня возникает такое чувство, будто эти слова проникают в самые поры моего тела.
Я делаю глубокий вдох, втягиваю его аромат в себя еще глубже, и…
– Брось это, – рычит Джуд и вдруг оказывается уже не на другом конце комнаты, а рядом со мной. Его рука ложится на мое плечо и мягко тянет меня назад, пока я не перестаю подаваться вперед и снова не распрямляюсь.
Сперва я чувствую себя оскорбленной, мне кажется, будто он приказывает мне, приказывает остановиться, хотя я и так ничего не делаю. Но, когда он склоняется ниже, я улавливаю его собственный запах, аромат меда и кардамона, и понимаю, что запах, исходящий от Саймона, – это всего лишь жалкая имитация.
Я непроизвольно делаю глубокий вдох и внезапно чувствую, что Джуд прямо здесь, внутри меня самой. Заполняя собой все закоулки моего существа, которые пустовали, которые спали все эти три года. Затем он поднимает голову, смотрит мне в лицо, и я падаю в его разные глаза, похожие на калейдоскоп. И продолжаю падать, падать и падать.
– Вот в этом, друзья мои, – говорит всем нам Саймон, щелкнув языком, – и заключается разница между русалом и сиреной – даже такой, чьи магические способности заблокированы.
Эти слова напоминают мне, где я нахожусь, и я отрываю свой взгляд от взгляда Джуда. И вижу, что все остальные, находящиеся в комнате, медленно моргают, будто пробуждаясь от транса. Я смотрю на Саймона, который шевелит бровями, и до меня наконец доходит, что сейчас произошло. Эмбер попыталась поднять его на смех, и он отреагировал, показав ей, что может сделать сирена.
Эмбер бормочет:
– Какой же ты придурок! – и кидает в него чипс.
Саймон ловит его и ухмыляется.
– Полно, я просто проводил наглядную демонстрацию, – мурлычет он и кладет чипс в рот.
– Думаю, следующим должен стать ты сам. В наказание за эту твою «наглядную демонстрацию». – Я пальцами изображаю в воздухе кавычки.
Он пожимает плечами.
– Но сначала Еве придется сказать мне, в чем именно состояла ее ложь. Это касалось природных стихий, да?
– Собственно говоря, речь шла о страхе высоты. Я нисколько ее не боюсь.
– Значит, тебе нравится летать? – спрашивает Эмбер, внезапно заинтересовавшись этим разговором.
– Нет, мне никогда это не нравилось. В моей прежней жизни, до того, как я оказалась здесь, я даже не была знакома со многими перевертышами.
– Я возьму тебя в полет, – предлагает Эмбер. – Когда мы закончим школу. Я хочу сказать, в том случае, если ты этого захочешь.
Ева оживляется.
– Да, мне бы этого хотелось.
– Тогда мы сделаем это. – Эмбер выглядит счастливой как никогда. Но как только она понимает, что мы смотрим на нее, ее всегдашний хмурый вид возвращается. – Кто следующий?
– Я побывала в сорока семи странах. Собственно говоря, мне сейчас сорок восемь лет. И я никогда никого не убивала. – Иззи зевает, запустив руку в свои длинные рыжие волосы, и по выражению ее лица ясно, что ей все равно, понимаем ли мы, лжет она или нет.
– Э-э-э, это было… – На лице Саймона отражается растерянность, как будто он понятия не имеет, что сказать. И я его не виню. Это нелегко уложить в голове… и если попытаться уразуметь, что из этого является ложью, то у тебя просто может снести крышу.
Я смотрю на Джуда, пытаясь понять, что он думает, но, похоже, он даже не слышал Иззи. Он сидит рядом со мной, но его взгляд не отрывается от свернутого гобелена в углу, глаза прищурены, и он постукивает ногой, как делает всегда, когда пытается что-то понять.
– Я голосую за сорок семь стран, – говорит Моцарт, подавшись ко мне и протянув мне бутылку минеральной воды «Топо-Чико».
Я приподнимаю бровь, но она только ухмыляется и шепчет:
– У тебя такой вид, будто тебя мучает жажда.
Мое лицо смущенно вспыхивает – я понимаю, что она говорит не о газированной минералке, – и отрываю взгляд от Джуда.
– Она говорит правду? – с любопытством спрашивает Ева. – В скольких странах ты побывала на самом деле?
– Это все вранье, – говорит Реми и откидывается назад, вытянув ноги и опираясь на локти.
– Все? – верещит Ева, и я понимаю, что она думает о последней лжи Иззи. – Но по правилам нашей игры…
– Я вас умоляю. – Иззи закатывает глаза. – Я только-только познакомилась с вами, ребята. Вы же не думаете, что я и впрямь расскажу вам что-то о себе, разве не так?
– Но кое-что ты о себе сейчас все-таки рассказала, – говорю я, потому что эта игра всегда доказывает мне, что ложь о человеке говорит о нем не меньше, чем правда. И Иззи не единственный человек в этой школе, которому случалось убивать других людей – будь то нечаянно или нет. Одно то, как ловко она пускает в ход ножи, говорит, что это правда, и притом совсем не удивительная.
Но что удивляет и заставляет меня задуматься, так это то, что она солгала об этом. Вопрос вызывает только одно – что эти три утверждения такое: просто ложь, брошенная невзначай, или же она выбрала их потому, что ей хотелось бы, чтобы они были правдой?
Следует неловкое молчание – и это молчание напоминает мне, что несмотря на то, что мы с Иззи пережили вместе, я на самом деле совсем не знаю ее. Я не знаю никого из присутствующих в этой комнате, кроме Евы… и, возможно, Джуда.
О, когда-то я знала его. Но теперь? Он все время то смотрит на этот гобелен, то выглядывает в окно, как будто ему хочется находиться где угодно, только не здесь. Что же я пропустила за эти последние три года?
Мы все переглядываемся, пытаясь понять, что нам сказать и сделать в следующую минуту? А затем Саймон, должно быть, решает, что пошло оно все в жопу, и говорит:
– Похоже, сейчас моя очередь.
Он дает нам выбор между Я потопил две дюжины кораблей, мне нравится искать затонувшие сокровища, и я пишу стихи о неразделенной любви — и все эти три утверждения кажутся мне вполне похожими на правду.
Но Эмбер только смеется.
– Ты же сирена. Так что твоя любовь никак не может быть безответной.
Я ожидаю, что он скажет что-то о своем явном увлечении ей, но вместо этого он только качает головой.
– По-моему… – начинает Саймон, но Эмбер перебивает его.
– В самом деле? Кого в этой школе ты не можешь обаять, если захочешь? Особенно если принять во внимание ту наглядную демонстрацию, которую ты только что нам показал. – Она явно не готова оставить это, и части меня хочется спросить ее, как она может быть такой тупой. Тем более что Саймон продолжает смотреть на нее, пока Джуд и Моцарт смотрят куда угодно, только не на нее.
Потому что я определенно не единственная, кто понимает, что он так явно пытается ей сказать. А она так же явно не понимает к чему он клонит. Что касается меня, то я просто не могу взять в толк, потому ли это, что она действительно такая непонятливая, или потому, что она не хочет ничего понимать.
Моцарт прочищает горло, но Эмбер не обращает внимания и на нее, явно ожидая ответа от Саймона, который тот однозначно не собирается облекать в слова. Так что Моцарт прочищает горло опять. И опять. И опять…
– Ты собираешься отхаркнуть комок шерсти или нет? Ты же дракон, а не какой-то там чертов человековолк! – восклицает Эмбер, оторвав свой взгляд от взгляда сирены.
– Я хотела дождаться своей очереди, – говорит она, досадливо прищурив глаза.
Эмбер вскидывает руки:
– Ну тогда чего же ты ждешь? Давай!
Моцарт секунду раздумывает – я не могу сказать о чем, то ли о том, что именно она сейчас скажет, то ли о чем-то другом, но тут она продолжает:
– Я дракон. Я пробыла на этом острове три года. И… я вегетарианка.
В течение нескольких секунд ответом ей служит гробовое молчание. А затем мы все одновременно разражаемся смехом.
– Эй, что тут смешного? – озадаченно спрашивает она.
– Ты… – начинает Саймон, но затем принимается так хохотать, что не может закончить свою реплику.
– Я что? – Ее замешательство превращается в обиду.
– Мы просто не можем решить, – говорю я ей, подавляя смех, все еще пузырящийся во мне, – совсем ты не умеешь играть в эту игру или же ты, наоборот, настоящий гений.
После этих слов Моцарт охорашивается:
– Я гений, ясен пень.
– Думаю, ложь – это то, что ты вегетарианка, – иронично говорит Эмбер. – Если учесть, что на обед ты умяла три сэндвича с индейкой.
– Выходит, я для вас открытая книга. – Моцарт пожимает плечами. – Что ж в этом нет ничего плохого.
– Да, совсем ничего, – соглашаюсь я, но при этом продолжаю ухмыляться, как и все остальные.
Очередь в игре доходит до Реми и меня, но ни он, ни я не произносим ничего, что могло бы кого-то потрясти, – вероятно, потому, что нас с ним объединяет общая проблема. Нам никогда не представлялся случай что-либо предпринять, потому что мы всю свою жизнь провели взаперти.
И вот теперь настает черед Джуда. И я невольно затаиваю дыхание, гадая, что же он в конце концов собирается сказать.
Глава 45Четыре Жана-Болвана и ложь
По какой-то причине Джуд нисколько не беспокоится о том, что теперь очередь дошла до него, хотя это нисколько не отличается от того, что говорят все остальные. Но прежде чем он успевает что-то сказать, раздается стук в дверь.