Мне приходилось иметь дело с разъяренными перевертышами, но прежде они при этом никогда не находились в своих животных обличьях, поэтому я вытягиваю перед собой руки ладонями вперед в попытке успокоить и отпугнуть их.
– Послушайте, мы можем просто мирно разойтись… – говорю я им, затем осекаюсь, наткнувшись на одну из других их версий – я не могу определить, прошлую или будущую. Я знаю только одно – соприкосновение с этой их версией причиняет мне такую же боль, как тогда, когда я сталкиваюсь с мерцающими сущностями. Впечатление такое, будто все клетки моего тела вдруг начинают вибрировать, сталкиваясь друг с другом, и обжигающий жар вкупе с острейшей болью захватывают меня всю, так что я едва могу дышать, едва могу думать.
В отчаянии я отшатываюсь вперед от – я оглядываюсь – старика с повязкой на глазу.
Боль немедля проходит, но одновременно я создаю еще одну проблему. Потому что леопарды не знают, что здесь присутствуют также их версии, относящиеся к прошлому и будущему. Так что, когда я резко подаюсь вперед, они, ясное дело, воспринимают это, как проявление агрессии.
И реагируют соответственно.
Один из леопардов прыгает на меня, широко раскрыв пасть, оскалив зубы и метя в мою яремную вену. Я пригибаюсь, но поскольку Клементина-мантикора на несколько дюймов выше Клементины-человека, дело кончается тем, что леопард вцепляется в мое лицо.
Меня пронзает адская боль, когда его острые как бритвы зубы вгрызаются в мои щеку и лоб. Отчаянно испугавшись, что сейчас он откусит мне голову, я поднимаю руки и с силой отталкиваю его.
Как только я отпихиваю его от себя, он громко визжит, и быстрый взгляд на него, когда он падает на землю, показывает мне почему. Мои накрашенные зеленым львиные когти оставили длинные глубокие борозды на его груди.
Я знаю, что теперь, когда он лежит на земле, мне, вероятно, следовало бы пнуть его, но это не про меня. Поэтому я начинаю отступать к внешнему краю пляжа, молясь о том, чтобы они поняли намек и отстали от меня. Но через считаные секунды леопард, которого я ранила, вскакивает, ревя от боли и ярости. И бросается на меня снова, только на этот раз на меня прыгает и второй леопард.
Внезапно меня атакуют две разъяренные крупные кошки, а я понятия не имею, как защититься от них.
Я снова поднимаю руки, чтобы отбить их атаку. Мои когти полностью вытянуты отчасти для защиты, а отчасти потому, что я без понятия, как надо втягивать их. Я готовлюсь ударить ими первого леопарда, но мой неуправляемый хвост – тот, над которым у меня нет абсолютно никакого контроля, – решает тоже вступить в схватку.
Он поднимается над моим плечом в тот самый момент, когда первый леопард натыкается на мои лапы и жалит его прямо в глаз.
Он истошно визжит и пытается перевернуться в воздухе, чтобы сдать назад. Но, похоже, хвосты мантикор работают не так, потому что имеющиеся на нем шипы вонзились намертво, и этот леопард не может освободиться от них.
Он начинает метаться, бить лапами, полный решимости убрать мой хвост из своего глаза. Я бы тоже хотела, чтобы мой хвост оказался где угодно, только не в его глазу. Но тут второй леопард врезается в мои лапы.
Только на этот раз он успел приготовиться, и его мощные челюсти с острыми зубами смыкаются вокруг одной из моих лап.
Теперь кричу уже я сама, поскольку меня, как ножом, пронзает боль, и из моей головы разом вылетают все мысли о том, как попытаться не ранить его. Сейчас я могу думать только об одном – что надо сделать, чтобы прекратить эти адовы муки.
Он вцепился в меня крепко, и если попытаться стряхнуть его, его зубы только вонзятся в меня еще глубже.
Сама не своя от страха лишиться руки, я делаю то единственное, что приходит мне в голову в этой ситуации – максимально вытягиваю пальцы и вонзаю когти в мягкое нёбо, расположенное в самой задней части его пасти.
Он пронзительно визжит, но не ослабляет хватку. Тогда я вонзаю свои когти еще глубже в его мягкое нёбо и раздираю ими верхнюю часть его горла и пасти.
Его глаза вылезают из орбит, он давится, поскольку из его пасти сразу же начинает хлестать кровь. Его челюсти мигом разжимаются, он отпускает мою лапу, и я вижу, что шерсть на ней пропитана его кровью.
Между тем второй леопард все еще мечется взад и вперед, и с каждым отчаянным рывком его головы ущерб, который жало и шипы моего хвоста наносят его глазу и морде, только усугубляется.
Поскольку я так же хочу высвободить свой хвост, как он хочет освободить от него свою морду, я делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться на своем хвосте. Это нелегко, потому что в отличие от моих лап я в своей человеческой ипостаси не имею соответствующей ему части тела. Я могу управлять своими лапами, как управляю руками – за минусом отстоящих больших пальцев, – но я не имею ни малейшего представления, что мне надо делать, чтобы мой хвост работал так, как я того желаю.
Мы угодили в порочный круг, который становится чем дальше, тем кровавее и опаснее. Так что мне необходимо найти способ сделать так, чтобы мой хвост подчинялся моей воле.
Я мысленно рисую перед собой свой хвост и сосредоточиваюсь на том, что я чувствую, когда он движется взад и вперед, затем делаю все, что в моих силах, пытаясь двигать им осознанно. Сначала вправо, потом влево. Вправо, влево.
Поначалу ничего не происходит, по крайней мере, ничего такого, что мой хвост, как мне кажется, не делает сам. Но где-то на седьмой или восьмой попытке он движется вправо, то есть туда, куда ему приказываю двигаться я. Говоря по справедливости, я не знаю, совпадение это или я действительно смогла сделать это, поэтому я пытаюсь еще раз.
Как только я думаю о движении влево, мой хвост движется именно туда. А затем снова вправо.
Отлично, стало быть, этому я научилась. Теперь я пытаюсь думать о шипах на моем хвосте, причем о каждом из них в отдельности.
Это оказывается намного труднее отчасти потому, что я потратила недостаточно времени, разглядывая свой хвост, чтобы знать, где находится тот или иной шип. А отчасти потому, что боль в моей руке – моей лапе – чертовски отвлекает меня.
Я пытаюсь отделить главное от второстепенного, пытаюсь забыть про боль и сосредоточиться только на том, что мне нужно сделать, чтобы втянуть шипы.
Сосредоточиться на шипах.
Что я и делаю, начав с тех из них, которые находятся ближе всего к концу хвоста. Втянитесь. Втянитесь, втянитесь, втянитесь.
Но они не сдвигаются с места ни на йоту.
Я делаю еще один глубокий вдох и сосредоточиваюсь. И медленно, один за другим, ухитряюсь заставить шипы втянуться.
Как только последний из них выскальзывает из морды леопарда, мы разделяемся с хлюпающим звуком, от которого к моему горлу подкатывает тошнота, и леопард отлетает назад.
Я мигом разворачиваюсь, готовая, если придется, сразиться с ними обоими – и тут до меня доходит, что они находятся подо мной и меня от них отделяет несколько футов. Потому что где-то в процессе всей этой хрени мои крылья заработали.
И теперь я лечу.
Глава 66Наглядное представление
Мой испуг длится только секунду – потому что находиться здесь, наверху, намного, намного лучше, чем на земле с этими леопардами.
Я понимаю, что мой полет неустойчив, как ходьба малышки, только что научившейся ходить, – отчасти из-за отсутствия опыта, а отчасти из-за сильного ветра. Но мне необходимо понять, как пользоваться моими крыльями, прежде чем я налечу на что-то – или на кого-то.
Внизу леопарды описывают круги и прыгают, пытаясь схватить меня за ноги или за хвост или какую-то другую часть тела, до которой они сумеют добраться. И поскольку сейчас я летаю лишь ненамного выше, чем они могут прыгнуть, перспектива того, что скоро они смогут достать меня не так уж и маловероятна.
Я сосредоточиваюсь на том, чтобы махать крыльями одновременно, чтобы лететь по прямой. И, летя, невольно замечаю, что отсюда чертовски хороший обзор. Но это и страшно, потому что океан я тоже вижу сразу в трех версиях. Прекрасный солнечный день из прошлого. Кошмарный шторм в настоящем. И звездную ночь из будущего.
Это сбивает с толку мой мозг, вызывает у меня боль в глазах и в голове, когда я стараюсь сосредоточиться и видеть только настоящее. И все, кто способен летать или плавать – драконы, русалки, сирены, фениксы, – пытаются сбежать, и я с ужасом смотрю, как они летят или плывут прямо в шторм, но лишь для того, чтобы он отшвыривал их обратно опять, опять и опять. Они падают в океан, врезаются в землю, их затягивает под воду, и они не выплывают.
Те, кто может оклематься, приходят в себя и пытаются снова. А те, кто не может… Я не позволяю себе думать о них сейчас.
Впервые меня начинают одолевать сомнения относительно природы этого шторма. Все это время, с самого его начала мне казалось, что это просто обычный нормальный ураган – хотя и очень мощный, – но сейчас, когда я вернулась сюда и наблюдаю, как он отказывается позволить кому-нибудь выбраться отсюда, я не могу отделаться от мысли, что здесь действует какая-то сила помимо матери Природы. Особенно когда я думаю о том, как портал, который под контролем моей на редкость добросовестной и ответственной матери был сработан на совесть и имел наивысшие качество и крепость порвался прежде, чем эвакуация была завершена.
В глубине моего сознания звучит сигнал тревоги.
Но прежде чем я успеваю углубиться в размышления обо всем этом, налетает мощнейший порыв ветра, врезается прямо в меня и кувырком мчит меня обратно по небу.
Но, когда начинаю падать на пляж неподалеку от леопардов, к нам подлетают три огромные красно-золотые птицы. У меня есть одна секунда, чтобы понять, что на самом деле это только одна птица, что остальные две – это ее прошлое и будущее воплощения – до того, как она раздирает морду одного из леопардов своими когтями.
Эта птица Эмбер в своей ипостаси феникса, и она пришла мне на помощь.
Я приземляюсь – точнее падаю – на землю недалеко от леопарда, чье горло и пасть я недавно разодрала своими когтями. У него все еще идет кровь, но он твердо стоит на своих лапах. Он прыгает, приземляется в нескольких ярдах от нас и несется к нам, но путь ко мне ему преграждает Джуд с таким свирепым выражением на лице, какого я у него никогда не видела.