Возможно, эта идея не так дика, как мне казалось. Я смотрю на Джуда.
– Ты доверяешь мне? – спрашиваю я.
Я запомню этот момент навсегда, потому что Джуд, который не доверяет никому, ни мгновения не колеблясь, говорит:
– Да.
И вдруг что-то резко натягивается внутри меня
Этот внезапный рывок так силен, что я отшатываюсь и врезаюсь в Джуда, который тоже только что потерял опору.
Наши взгляды встречаются, и в этот миг мою грудь наполняет тепло, подобное которому я не чувствовала никогда, и распространяется по всему моему телу. Это тепло ощущается точно так же, как Джуд, когда он обнимает меня, и его большое тело и прекрасная душа укрывают меня от всего мира. И в это мгновение, когда я чувствую его силу, решимость и твердость глубоко внутри себя самой, мне становится ясно, что сейчас произошло.
Нас соединили узы сопряжения.
Глава 87Полезный друг
Несколько секунд я слишком потрясена, чтобы делать что-то, кроме как смотреть на Джуда с благоговейным трепетом в душе. Должно быть, он чувствует себя так же – более того, я точно знаю, что им владеет такое же чувство, потому что ощущаю это в самой глубине моей души. И он неотрывно смотрит на меня с таким же благоговением, которое, я в этом уверена, написано сейчас и на моем лице.
– Клементина, – шепчет он. – Мы что, только что…
– Вы только что что? – спрашивает Луис, высунув из-под стола голову, чтобы посмотреть, что происходит. Когда мы не отвечаем, он поворачивается к остальным. – Они только что что?
Я не обращаю на него внимания, потому что в эту минуту у меня есть намного, намного более важное дело.
– Думаю, да, так оно и есть, – шепчу я Джуду.
Выражение его лица смягчается – до сих пор такое выражение я видела у него только один раз, в танцевальном зале. А затем он протягивает ко мне руку – и, когда берет меня за руку, несколько кошмаров сползают с его кожи и ползут вверх по моему предплечью.
Джуд в тревоге пытается схватить их, вернуть обратно, но что-то подсказывает мне, что мне нечего опасаться, так что в ответ я качаю головой:
– Просто подожди.
Мы наблюдаем – причем Джуд с гораздо большей опаской, чем я, – как они по моему предплечью добираются до моего бицепса. Они не впечатываются в мою кожу, как они это делают с ним, но также не пытаются глубоко вонзиться в меня, как пытались вонзиться в некоторых остальных.
Вместо этого они обволакивают мою руку, словно обнимая, вертясь и извиваясь, пока не находят для себя самое подходящее место.
У Джуда округляются глаза, когда он наблюдает за всем этим. Когда они наконец перестают шевелиться, он бормочет:
– Они больше не могут причинить тебе вред.
– Думаю, они и не хотят причинить мне вред, – парирую я и осознаю, что подаюсь к нему. Что он для меня как магнит, притяжению которого у меня нет желания противиться.
– Офигеть, – говорит Луис, наконец уразумев, что сейчас произошло. – Вы сопряжены!
– Да, мы сопряжены, – подтверждаю я.
– Это нереально круто, – выдыхает Моцарт, широко раскрыв сияющие глаза. Я узнаю этот взгляд, потому что чувствую себя так же.
И, хотя сейчас мы заняты важным делом, от которого зависит наша жизнь, мы все же тратим несколько секунд, чтобы принять поздравления. Потому что такой момент бывает только раз в жизни, и он достоин того, чтобы тебя поздравили с ним.
Реми поздравляет меня последним, и, обняв меня, шепчет:
– Ну вот, теперь ты видишь, Кумкват? Я же говорил тебе, что с тобой все будет хорошо?
– Ты знал? – удивленно спрашиваю я.
Но он только загадочно пожимает плечами в своем духе и отходит в сторону.
Я смотрю на него, прищурив глаза, и жалею, что не могу видеть будущее так, чтобы от этого был какой-то толк, как, похоже, может он, вместо этой несуразной способности лицезреть одновременно прошлое, настоящее и будущее, которая прицепилась ко мне.
Какая мне польза от того, что мне приходится постоянно разбираться с тем, кто в комнате, где я нахожусь, находится там в настоящее время, а кто относится к прошлому или будущему? Как эта ведьма, готовящая свои зелья вон… Я замираю, вдруг осознав, что этой ведьмы там больше нет.
Что, в общем-то, пустяк, но теперь тут больше нет и сотрудника отеля, расставлявшего на полках банки с вареньем. Не говоря уже о вампире подросткового возраста из будущего, который любит использовать этот погреб для поцелуев и обнимашек с девушками. Они все исчезли.
Я снова поворачиваюсь к Джуду, который улыбается мне, продолжая разбираться с кошмарами. Я вижу его в одном экземпляре, но так было всегда. Я не хочу впадать в сентиментальность, но не могу отделаться от мысли, что это потому, что он моя пара. Он мое прошлое, мое настоящее, а теперь и мое будущее, причем таким образом, как никто другой – ни теперь, ни когда-либо потом.
Он протягивает мне еще несколько кошмаров, я помещаю их на другую мою руку и одновременно поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Луиса. И не тут-то было – я по-прежнему вижу три его версии: Луиса-ребенка, нынешнего Луиса и очень тусклую и неясную версию Луиса из будущего. На секунду я возвращаюсь мыслями к тому моменту в общежитии, когда я видела его с раной в груди, из которой текла кровь. Но я подавляю это воспоминание, отгоняю его. Потому что сейчас я абсолютно ничего не могу с этим поделать, так что мне придется просто оставить все как есть.
– С тобой все в порядке? – спрашивает Джуд, вытянув из гобелена еще два кошмара и протянув их мне.
Я оборачиваю их вокруг моего бицепса и отвечаю:
– Да. Со мной все просто отлично.
После последних нескольких дней, после последних нескольких лет – это необычное чувство. Но очень приятное.
Пару минут спустя Джуд протягивает мне еще примерно дюжину кошмаров – теперь, когда он занимается этим уже некоторое время, он приобретает все большую и большую сноровку. Но чем быстрее он распускает гобелен, тем быстрее заканчивается свободное место на моем теле.
Но тут я вспоминаю ту идею, которая пришла мне на ум за мгновение до того, как в нас возникли узы сопряжения. Я понятия не имею, выйдет из этого что-то или нет, но, если учесть, как хорошо кошмары теперь реагируют на меня, я склонна попробовать.
Я снова поворачиваюсь к Джуду и внимательно наблюдаю за тем, что он делает, распуская гобелен. Разобравшись, в чем тут суть, я беру два из тех кошмаров, которые он дал мне, и вешаю их в воздухе перед собой. И изо всех сил стараюсь сделать так, чтобы сплести их вместе.
Они переплетаются друг с другом, но добиться этого мне было нелегко, и то, что у меня получилось, определенно смотрится весьма неприглядно.
– Что ты делаешь? – спрашивает Моцарт, подойдя достаточно близко, чтобы наблюдать, но все же сохраняя изрядное расстояние между кошмарами и собой.
– У нас заканчивается место для них. Я пытаюсь сплести их вместе опять, но получается у меня из рук вон плохо.
– Хочешь, я тебе помогу? – спрашивает Реми, подойдя достаточно близко для того, чтобы дотронуться до кошмаров.
– Я не знаю, будут ли они реагировать на тебя, – отвечаю я.
– Но попробовать все-таки стоит. – Он машет рукой, и я с изумлением вижу, как эти два кошмара переплетаются самым безупречным образом.
– Как ты это сделал? – спрашиваю я, пораженная. Даже Джуд перестает делать то, что он делает, чтобы посмотреть на работу Реми, – и, разумеется, одобрить ее.
Реми пожимает плечами.
– Кошмары и сны существуют вне времени, – объясняет он. – Поэтому людям, которые могут существовать в промежутках между временем, бывает легче манипулировать ими, чем тем, которым это не дано.
– Значит, вот что ты делаешь? Существуешь в промежутках между временем?
Он улыбается.
– Мы делаем это, Клементина. Я в этом не один.
– Ну, думаю, в этом мне придется с тобой не согласиться, если учесть, что тебе удается сплетать кошмары намного лучше, чем мне.
– Возможно. – Он берет у Джуда еще один кошмар, но странное дело – пожалуй, это самое странное, что я видела за сегодняшний день, – а это немало, – тот уносится от него так быстро, что в конце концов врезается в противоположную стену. – А может быть, тебе и мне просто достались в этой ситуации разные роли.
Он кивком показывает на две нити-кошмара, уже сплетенные вместе:
– Брось сюда еще пару кошмаров, и посмотрим, что мы можем сделать вместе.
Я делаю, как он просит, затем в изумлении смотрю, как он сплетает их легче и ловчее, чем любой мастер по изготовлению гобеленов. Но, когда Джуд пытается протянуть ему еще несколько кошмаров, они убегают от него и вместо этого обвивают мою руку.
Реми бросает на меня взгляд, как бы говорящий: «Я же тебе говорил», и я, схватив их, передаю ему.
– Какую картину ты создаешь? – спрашивает Иззи, продолжая держаться на своем прежнем месте, на безопасном расстоянии – непонятно, то ли от Реми, то ли от кошмаров.
– Я ее не создаю, – отвечает он. – Картинка на гобелене создается сама.
– Ее создаешь не ты? – удивленно спрашиваю я.
– Я волшебник времени, а не художник.
Его ответ еще больше разжигает мое любопытство, потому что он напоминает мне, что гобелен мог сделать до того, как он вышел из строя. Прежде я никогда не видела ничего, что могло бы менять то, что на нем изображено, по прихоти, вот так легко.
– Послушайте! – вдруг говорит Моцарт. Я смотрю на нее и вижу, что на ее лице написано несказанное облегчение. – То противное и пугающее чувство, которое я испытывала с тех самых пор, как мы явились сюда, совершенно прошло.
– Какое противное чувство? – недоуменно спрашивает Саймон.
– Такое, будто кто-то ходит по моей могиле. – Она содрогается. – Оно бросало меня в дрожь.
– Какое-то время здесь находился вампир-тинейджер, – объясняю я ей, – который с тех пор, как мы оказались здесь, приводил сюда новую девушку чуть ли не каждые пять минут. Ты стоишь на том самом месте, где ему больше всего нравилось целоваться и обниматься.