Я вспоминаю все те разы за последние несколько дней, когда случались те или иные странные вещи.
Нас с Джудом свели в пару, ради учебного проекта по творчеству Китса, и я впервые начала видеть мерцающие сущности.
Он поцеловал меня, и лес словно сошел с ума.
Он сказал мне, что любит меня, и я начала видеть прошлое, настоящее и будущее одновременно.
И все это время происходили эти маленькие смещения во времени, все усугубляясь и усугубляясь всякий раз, когда мы снова расставались. Всякий раз, когда наше сопряжение так и не происходило.
Потому что мы всегда были предназначены друг для друга.
Всего несколько дней назад мне казалось, что Джуд это картинка-головоломка, пазл, многих фрагментов которого мне не хватало. Но теперь я понимаю, что этот пазл намного, намного обширнее, чем я думала вначале. Потому что все события последних нескольких дней, все фрагменты – все, что я видела, все, что узнала, все, что сделала, – все это находится перед моими глазами. Мне нужно только собрать картинку.
И что-то подсказывает мне, что этот гобелен поможет мне в этом.
Джуд передает мне последние нити-кошмары, и я передаю их Реми. Затем он подходит ко мне, обвивает руками мою талию, и мы смотрим, как все это сходится вместе.
Но как бы пристально я ни всматривалась в этот новый гобелен, я не могу разглядеть, что на нем изображено.
Пока внезапно у меня это не получается.
Реми заканчивает вплетать последнюю нить, и, когда он отходит назад, мы все уставляемся на портрет улыбающегося мужчины, находящийся прямо в середине нового гобелена.
– Как ты думаешь, кто это? – спрашивает Саймон Реми.
– Понятия не имею, – отвечает Реми, качая головой. – Но вид у него немного мутный и неопрятный.
– Точнее, весьма мутный и неопрятный, – поправляю его я.
– И что теперь? – спрашивает Эмбер. – Как вы собираетесь попытаться поймать всех этих…
Она осекается, широко раскрыв глаза, когда мужчина на портрете вдруг сходит с гобелена и оказывается в погребе среди нас. У него нечесаные каштановые волосы, длинная борода, темно-фиолетовая домашняя куртка, знававшая лучшие времена, и самые старые стоптанные тапочки, которые я когда-либо видела.
И он явно смотрит на нас свысока, потому что первое, что он нам говорит, это:
– Ну наконец-то. У вас, ребята, определенно ушло на это слишком много времени.
Глава 89Еще не все потеряно
Над нами раздается еще один оглушительный раскат грома, а затем воцаряется тишина. Дождь прекращается. Ветер стихает. Молнии и гром мгновенно сходят на нет.
– Какого хрена? – восклицает Луис. – Шторм что, просто… прекратился?
– Это моя вина, – говорит мужчина с гобелена. – Мои друзья иногда могут проявлять чрезмерный энтузиазм, и какое-то время они искали меня.
– Что все это значит? – спрашивает Эмбер.
– Вы же не думали, что это, и правда, ураган, не так ли? – Он цокает языком, затем поворачивается к Саймону. – Мне казалось, что русал сообразит, что к чему.
Саймон сжимает зубы.
– Я сирена.
Мужчина машет рукой.
– Те же яйца, только в профиль, – говорит он, быстро пройдя мимо нас.
– Э-э-э, простите… – начинает Моцарт, но мужчина не удостаивает ее вниманием.
Тогда в дело вмешивается Иззи и, преградив ему путь, резко спрашивает:
– Кто вы такой, вашу мать?
– Полно, Изадора. – Он качает головой с видом отца, разочарованного в своем чаде. – Трудное детство – это не повод для сквернословия.
– Ага, а появление из гобелена – это не повод для того, чтобы быть жлобом, но вас это, похоже, не беспокоит, – парирует она.
Он только смеется.
– Ты никогда не лезла за словом в карман.
Я ожидаю, что он скажет что-то еще, но вместо этого он просто проходит к столу, стоящему в центре погреба и, взяв с него рюкзак Луиса достает из его бокового кармана бутылку воды и одним долгим глотком выпивает ее.
– Я приношу свои извинения. – Он бросает на Луиса невеселый взгляд. – Прошло уже десять лет с тех пор, как я в последний раз пил воду. Или, если уж на то пошло, пил и ел хоть что-то.
– Десять лет? – повторяю я. – Вы так долго были заперты в этом гобелене?
Его лицо становится задумчивым, когда он оглядывает меня с головы до ног. Сперва я думаю, что это из-за вопроса, который я ему задала, но затем он делает шаг вперед, протянув руку:
– Вот ты где, моя дорогая Клементина. Я давно тебя ждал.
– Давно? Может, десять лет? – сухо спрашиваю я. Но не пожимаю его руку. Можете назвать меня излишне подозрительной, но нечесаные типы, выскакивающие из гобеленов, не занимают высокого места в моем списке людей, которым можно доверять. Справедливости ради стоит заметить, что этот список никогда не был длинным и быстро сокращался еще до того, как появился этот тип.
– Возможно. – Он оглядывает лица всех остальных, но дольше всего его взгляд останавливается на Джуде. – Я рад видеть тебя, мой старый друг.
Я ожидаю, что Джуд будет так же сбит с толку, как и все мы, но он кажется из всех нас самым хладнокровным. А может быть, лучше было бы сказать – наименее обеспокоенным.
– Та картинка с мантикорами, играющими в покер была просто гениальна, – говорит он ему.
– В самом деле? – Мужчина смеется. – Жаль, что я не могу поставить это себе в заслугу. Это целиком была идея Клементины. Она умница. – Он улыбается мне, как учитель улыбается особенно блестящей ученице.
Я вообще не знаю, как на это реагировать, так что просто продолжаю наблюдать за ним. Справедливости ради стоит заметить, что мы все наблюдаем за ним.
Минуту спустя он говорит:
– Извините, я отойду на минутку.
– В этом погребе только одна комната, – говорю я ему. – Здесь не так уж много мест, куда можно было бы отойти.
Он только улыбается и, отойдя в угол, исчезает. Ну, не совсем исчезает. Точнее, он скрывается за туманной завесой.
Через несколько секунд слышится звук открываемого водопроводного крана.
– Какого. Хрена? – Саймон смотрит то на угол, загороженный туманной завесой, то на Джуда. – Кто, черт возьми, этот тип? И какого хрена он полощет там горло?
– Понятия не имею, – отвечает Джуд.
– Как это? Он же только что назвал тебя своим старым другом, – говорю ему я.
– Похоже, мы с ним делили этот погреб все последние десять лет. Что до того, кто он такой, то я понятия не имею. Думаю, он тот парень, который все это время управлял этим гобеленом. Когда я был маленьким, он изображал на нем смешные картинки, чтобы смешить меня. Когда я стал старше, они сделались уже не такими смешными. – Он пожимает плечами. – Кроме этого я не имею ни малейшего представления, кто он такой и что он там делал.
– Я могу назвать тебе одну вещь, которой он не делал, – замечает Эмбер, когда за туманной завесой включается душ. – Он не принимал душ.
Уж это точно.
– И тебе никогда не приходило в голову спросить его? – Похоже, Моцарт так же изумлена этим, как и я сама.
– По правде говоря, я его никогда не видел. Мне было известно только одно – что этот гобелен постоянно меняется. Насколько я знал, картинки на нем создавали сами кошмары.
– Знаете, что? Я в этом не участвую, – изрекает Иззи, подойдя к последней полке и потянув на себя банку, которая открывает верх погреба. – Позовите меня, когда он закончит приводить себя в порядок.
– Я иду с тобой, – говорит Моцарт.
Я смотрю, как Луис поднимается по лестнице вслед за ними и пытаюсь не паниковать при виде того, каким бледным и размытым выглядит сейчас Луис из будущего.
– Послушайте, что не так? – спрашивает Джуд, когда все, кроме Реми, поднимаются по лестнице.
Я не хочу высказывать этого вслух – определенно не здесь, где это может услышать Луис, – так что я просто качаю головой.
– Иногда то, что я вижу все и вся в трех версиях, ужасно мучает меня.
– Вероятно, я могу помочь тебе с этим, – предлагает Реми. – Когда я только что получил способность видеть будущее, я тоже не мог заблокировать его. Оно оставалось перед моими глазами все время, и из-за этого – как ты наверняка и сама знаешь – трудно что-либо делать.
– Очень трудно, – соглашаюсь я. Он определенно завладел моим вниманием.
И вниманием Джуда тоже, судя по тому, как внимательно он прислушивается к нашему разговору. Реми кивает, как будто он все понимает, потому что однозначно так оно и есть.
– И теперь я проделываю одну штуку, которая помогает мне блокировать то, что мне не хочется видеть. Если хочешь, я мог бы научить тебя, как это делать.
– Ты можешь научить меня, как перестать видеть всех в этом погребе в трех версиях одновременно? – спрашиваю я. – Да, конечно!
Он кивает, затем тянет меня за собой в угол, противоположный тому, который скрыт туманной завесой.
– Я предпочитаю думать об этом как о создании двери между мной и будущим, – поясняет он. – Двери, которую я могу открывать, когда и как захочу.
– Понятно. – Что ж, это звучит разумно. – И как ты это делаешь?
Он невесело смеется.
– На самом деле я никогда раньше никого не учил, как это делать, так что будь терпелива. Но я бы посоветовал тебе выбрать что-то или – раз речь идет о твоем случае – кого-то, кого ты видишь одновременно в прошлом, настоящем и будущем.
– Я вижу так всех, кроме Джуда.
– Ясно. Тогда ты могла бы начать с меня. – Он немного отходит назад, чтобы я могла лучше видеть все три его версии: Реми, которому на вид лет четырнадцать, нынешнего Реми и наконец Реми, выглядящему лет на тридцать.
– Ты видишь сейчас три версии меня, и я хочу, чтобы ты представила себе, как закрываешь дверь либо перед прошлой моей версией, либо перед будущей.
Я начинаю делать то, что он предлагает, ведь это кажется довольно легким делом. Но даже после четырех или пяти попыток у меня все так же ничего не выходит.
– У меня ничего не получается, – разочарованно говорю я.
– Пока, – уточняет он с улыбкой. – У тебя ничего не получается пока.