– Что в лоб, что по лбу.
Он смеется.
– Начни с малого.
– Я и так начинаю с малого. Этот метод не работает.
Он склоняет голову набок и несколько секунд пристально смотрит на меня. Затем спрашивает:
– Какого рода дверь ты себе представляешь?
– Не знаю. Просто дверь.
– Этого недостаточно. Чтобы этот метод работал, ты должна точно знать, как выглядит дверь, которую ты закрываешь. Черная с затейливой резьбой? Коричневая деревянная с глазком? Белая с висящим на ней маленьким веночком? Как ты вообще можешь рассчитывать, что сможешь закрыть дверь, если не знаешь, как она выглядит.
С минуту я думаю о том, что он сказал, затем закрываю глаза и пытаюсь сделать, как он просит. Но всякий раз, когда я пытаюсь представить себе простую белую дверь, мое сознание заменяет ее окном – и не абы каким, а витражным с тремя различными цветами. Красным, лиловым и зеленым.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что каждый из этих цветов должен соответствовать определенному периоду времени, так что я произвольно решаю, что красный у меня будет соответствовать прошлому, лиловый – настоящему, а зеленый – будущему.
А затем пытаюсь закрыть это окно так, чтобы стали не видны все три версии Реми.
На это уходит несколько попыток, но в конечном итоге мне удается сделать так, чтобы не видеть его совсем, – то есть я могу заблокировать нынешнего Реми так же легко, как прошлого или будущего. И всякий раз, чтобы увидеть одного из них снова, я приоткрываю соответствующую часть моего окна.
– У тебя получилось! – восклицает Реми, когда я пытаюсь объяснить ему, что я сделала. – Это блестяще.
– Спасибо, – благодарю его я, когда звук работающего душа наконец затихает.
Джуд зовет остальных. И, когда они начинают спускаться по лестнице, я поворачиваюсь к ним и пытаюсь проделать то же самое, что только что проделала с Реми. Это требует чуть больших усилий – для каждого из них требуется свое собственное окно, – но в конечном итоге у меня все получается, так что теперь я вижу только нынешнюю версию каждого из них.
Это потрясающее чувство – как будто ужасную сенсорную перегрузку, изводившую меня, просто отключили. Я еще никогда в жизни никому не была так благодарна.
Поблагодарив Реми еще раз, и прижимаюсь к Джуду, и в этот момент раздается звук работающей электробритвы.
– Какого черта? – говорит Луис, и на лице его отражается недоумение.
– Гигиена прежде всего, – отзывается Джуд с улыбкой – с настоящей полноценной улыбкой, от которого по моему телу разбегаются электрические искры.
Да, я совершенно точно могла бы привыкнуть к этому новому Джуду.
Я поворачиваюсь к Реми, желая еще раз поблагодарить его за то, что он научил меня оставаться сфокусированной на настоящем, когда речь идет о моих друзьях. Но, повернувшись к нему, я обнаруживаю, что он тут не один.
Глава 90Вот идет сын
Прямо за спиной Реми появилась мерцающая сущность, парнишка лет семнадцати, одетый в джинсы и поношенную черную футболку. Он высок – так же высок, как Джуд, но не так мускулист, – с черными волосами торчком, серьгами-гвоздиками в ушах и россыпью веснушек на носу.
Заметив, что я смотрю на него, он широко улыбается.
Инстинктивно я подхожу к нему ближе и замечаю, что у него разные глаза – один голубой, а другой серебристо-зеленый. И тут до меня доходит еще кое-что – я вижу его полностью в цвете в отличие от большинства других мерцающих сущностей, которые предстают передо мной частично черно-белыми. И не только это – я к тому же осознаю, что видела его и раньше, два раза. Это мальчик, которого я видела сначала в подземелье, а потом снова, уже немного подросшего, на центральной аллее под дождем, когда он был одет в пижаму с изображением тираннозавров.
Я поднимаю руку, чтобы помахать ему, и его улыбка становится еще шире.
– Похоже, ты нашла его, – говорит он мне, быстро вскинув брови.
– Кого? – недоуменно спрашиваю я.
– Ясен пень, отца. – Он кивком показывает на Джуда и на мужчину из гобелена, который только что вышел из-за своей туманной завесы.
На секунду меня парализует шок, и я шепчу:
– Как тебя зовут?
Хотя это казалось мне невозможным, его улыбка делается еще шире.
– Китс. Я был назван так в честь того самого поэта. Ну, знаешь, о нем шла речь на уроке, с которого все и началось. – Затем он машет рукой и исчезает.
– Простите, но у меня очень долго не было возможности привести себя в порядок. И должен признаться, что кожа у меня на лице стала ужасно сухой, – говорит тип из гобелена, пока я потрясенно смотрю туда, где только что стоял Китс. – Ни у кого из вас случайно нет лосьона после бритья? Он бы мне очень пригодился.
Мне хочется рассказать Джуду, что произошло, но я знаю, что для этого еще будет время. Поэтому я поворачиваюсь к мужчине из гобелена и удивленно моргаю, потому что он выглядит совсем, совсем не так, как тот, который явился сюда несколько минут назад.
Куда подевались его нечесаные космы – их сменила стильная стрижка «тейпер». Грязная выцветшая домашняя куртка уступила место деловому костюму-тройке в тонкую белую полоску с ярко-розовым галстуком с тканым узором, а место старых домашних тапочек заняли броги с декоративными вставками. О, и от его бороды не осталось и следа.
Я не знаю, как ему удалось проделать все это за пятнадцать минут, находясь в углу погреба, но магия есть магия не просто так.
– Спасибо за терпение, – говорит он нам с благодушной улыбкой, но я не могу избавиться от неловкого ощущения, что в основном он смотрит на меня.
И я не единственная, кто это заметил. Джуд явно уловил это тоже, и, хотя он и не делает никаких комментариев, но становится так, чтобы немного заслонить меня.
Мужчина из гобелена замечает это, и на лице его появляется чуть заметная недовольная гримаса. Что заставляет меня еще больше ценить стремление Джуда меня защитить. Если этот тип и впрямь полон благих намерений, то почему ему есть дело до того, где стоит моя пара?
Иззи, которой надоело его молчание, говорит:
– Так вы вообще собираетесь сказать нам, кто вы такой, или мы так и должны теряться в догадках?
– Не говоря уже о том, почему ваши друзья решили, что наслать на нас этот шторм было хорошей идеей? – добавляет Моцарт.
– Нет, вам не придется гадать, – отвечает он, слегка улыбнувшись. – Я Анри, Оракул Монро.
– Оракул? – впервые подает голос Реми. В его тоне звучит сомнение, но, когда я смотрю на него, его лицо ничего не выражает, что совершенно на него непохоже. – Вы оракул?
– Да, он самый. – Он учтиво снимает стильную шляпу, появившуюся на его голове ниоткуда, затем опять надевает ее. – И, если вначале я проявил невежливость, прошу вас простить меня. Мне очень давно не доводилось общаться с людьми. Что же до того, почему мои друзья отправили на мои поиски самонаводящийся шторм, то дело в том, что у меня не было возможности дать им о себе знать целых семнадцать лет. Думаю, им надоело искать меня обычными путями.
– Семнадцать лет? – повторяю я, подозрительно сощурив глаза. – Мне показалось, что в гобелене вы, по вашим словам, были заключены десять лет?
– Это долгая история, и я пока не готов об этом говорить. Само собой разумеется, что к этому приложила руку твоя тетя Камилла.
– Тетя? – с недоумением повторяет Луис. – Я не уверен, что вы такой уж хороший оракул, приятель. Камилла – это ее мать.
– Так ли это? – На его лице мелькает ярость, но исчезает так быстро, что я не уверена, не почудилась ли она мне.
Мне хочется спросить его, откуда он это знает, если сама я выяснила это только сейчас. Но я не хочу заводить об этом речь при всех – тем более что я еще не рассказала об этом даже моей паре, – поэтому я прикусываю язык, даже когда Анри подходит ко мне ближе.
– Не могла бы ты уделить минутку старому оракулу, Клементина?
– Думаю, это зависит от того, для чего вам нужна эта минутка, – отвечаю я, приподняв брови.
– Могу ли я пожать твою руку? – Он протягивает мне свою – и это либо жест, выражающий его расположение ко мне, либо ловушка. Но раз при этом он ни о чем меня не попросит и не делает попытки заключить со мной какую-то сделку, мне следует исходить из предположения, что это все-таки первое. Возможно.
Но как только его ладонь касается моей, мое сознание заполняет образ моей матери – матери, которая меня родила. Она на сносях, держит одну руку на своем животе и, отступив назад, любуется фреской, которую она только что написала на стене спальни.
Эта фреска – мое имя, и каждая его буква заполнена изображениями волшебных, фантастических вещей. Мне хорошо знакома эта фреска – она украшала стену моей спальни на протяжении почти десяти лет, пока мы в конечном счете не закрасили ее. Но я понятия не имела, что ее написала для меня моя родная мать.
Моя нижняя губа начинает дрожать, но я прикусываю ее. Я ни за что не позволю себе расклеиться из-за этого сейчас – только не в присутствии этого чужака.
– Я прошу прощения за то, что так резко показал тебе правду, – говорит он мне. – Однако оракулы должны разбираться со своими собственными проблемами прежде, чем пытаться принести пользу другим.
– Как это может быть вашими проблемами? – спрашиваю я. – Ведь она была моей матерью.
– Верно подмечено. – Он чуть заметно кивает. – И это заставляет тебя задуматься, не так ли?
В любое другое время да, наверняка. Но сейчас? Я устала стараться во всем разобраться и еще больше устала узнавать то, что переворачивает мой мир вверх дном. Поэтому вместо того, чтобы строить догадки относительно того, что он имеет в виду, я довольствуюсь тем, что знаю наверняка.
– Я не оракул, – говорю я ему. – Я мантикора.
– А ты в этом уверена? – Он вопросительно наклоняет голову набок. – Потому что…
Он резко замолкает, когда снаружи, прямо возле дверей погреба раздаются пронзительные скрипучие звуки.
– Черт! – Джуд немедля начинает действовать и хватает гобелен. – Реми, нам надо убраться отсюда прямо сейчас.