Джуд стоит в расслабленной позе, расставив ноги и слегка отставив руки от тела. Татуировки на его груди и руках начинают светиться и изгибаться волнами, извиваться и распространяться по всей его коже, пока весь его торс не начинает сиять, излучая магическую силу и мощь тысяч и тысяч кошмаров. По щелчку его пальцев к нему из ниоткуда прилетает порыв ветра, приводит воздух вокруг него в неистовое бурление, и температура во всем зале мгновенно падает градусов на двадцать. И тут Джуд делает так, что кошмары слетают с его кожи и, крутясь, разлетаются в стороны.
Он бы ни за что этого не сделал до того, что произошло в погребе, никогда не решился бы понадеяться на себя настолько, чтобы использовать кошмары как оружие, коим они и являются. Но что-то случилось, когда он осознал, что сделали Жаны-Болваны, что-то внутри него переключилось, и я знаю – эта демонстрация силы есть прямой результат этого.
Должно быть, чудовища видят это тоже, потому что они пятятся и недовольно ревут. Но теперь для них уже поздно. Джуд взял их на прицел, и очевидно, что он полон решимости разобраться с этим раз и навсегда.
Словно дирижер, дирижирующий какой-то мрачной симфонией, он совершает сложные движения руками, сплетая в воздухе вокруг нас защитные чары из нитей кошмаров.
Я ожидаю, что они немедля вылетят из зала, даже напрягаюсь, приготовившись к тому, что может произойти. Но вместо этого они образуют своего рода перистый барьер, кружащий вокруг нас двоих, набирая с каждым витком скорость и мощь, пока они не начинают светиться так ярко, что освещают весь зал.
И тут Джуд наносит удар.
Он машет рукой, крутит ей – и кошмары разлетаются в сотне разных направлений. Они заполняют весь зал, окружают каждое чудовище – и обвивают чудовищ, подобно кандалам.
Чудовища корчатся, извиваются, царапают пол когтями и скрежещут зубами, отчаянно пытаясь освободиться от своих астральных оков. Но кошмары сковывают их крепко. Затем Джуд описывает рукой в воздухе круг и рывком отводит ее назад. И не проходит и нескольких секунд, как кошмары начинают медленно, неуклонно подтягивать чудовищ все ближе и ближе к Джуду.
Гобелен лежит в углу зала. Реми подбегает к нему и бегом приносит его Джуду. Саймон и Моцарт, выглядящие весьма и весьма потрепанными, берут его у него и расстилают на полу у его ног.
И, хотя каждая мышца в моем теле болит, и мне отчаянно хочется остаться лежать на месте, я заставляю себя встать и подойти к Джуду. К моей паре.
Он даже не смотрит на меня – концентрация его внимания слишком велика, чтобы сделать это, – и продолжает подтягивать рычащих свирепых разъяренных чудовищ прямо к себе.
Но он все же ухитряется во второй раз спросить, в порядке ли я.
Как я уже говорила прежде, «в порядке» – это относительное понятие, тем более что я уверена в том, что несколько моих ребер сломано. Так что я отвечаю тем единственным словом, которое соответствует истине.
– Со мной все полный улет, – говорю я ему и вижу, как его глаза темнеют от беспокойства.
– Как я могу тебе помочь? – спрашивает он.
– Загони этих чудовищ в гобелен, чтобы мы могли покончить с этим. Ты знаешь, как надо это делать?
– Понятия не имею, – мрачно отвечает он.
Этого я и боялась. Мы не можем рисковать, не можем допустить, чтобы оставалась возможность, что хотя бы одно чудовище нападет на нас снова или сбежит, поэтому я делаю то единственное, что приходит мне на ум.
Я подхожу к ближайшему чудовищу, не обращая внимания на возражения Джуда. Это тварь, похожая на кальмара, от которой отбивались Иззи и я. Затем я погружаюсь в свое сознание и нахожу витражное окно, которое оно сотворило для нее.
Я открываю створку из зеленого стекла, но у этой твари нет будущего. Никакого.
Тогда я перехожу ко второй створке – сделанной из красного стекла и скрывающей прошлое. Возможно, если я смогу увидеть, как это чудовище было создано, то сумею понять, как перенести его в гобелен.
Я напрягаюсь, готовясь увидеть нашу схватку с его точки зрения. И прокручиваю все назад, прокручиваю его нападение на Иззи и меня в его камере. Затем прокручиваю дальше, видя день за днем, когда оно было полно жажды крови и больше в нем ничего не было. Кручу дальше, пока наконец не вижу свою мать.
Я замедляю прокручивание, как при воспроизведении видеозаписи, пытаясь найти тот момент, когда это чудовище появилось.
И на секунду останавливаюсь, пытаясь осмыслить, что – и кого – я только что видела на экране. Мою мать, да. Кальмарообразное чудовище, да. Но также человека, который – я в этом уверена – является не кем иным, как отцом Жан-Люка. Он однозначно темный эльф, однозначно принадлежит к мафии и у него такие же оранжевые глаза, как у Жан-Люка.
Но какого черта он делает в Школе Колдер? И на кой черт ему могли понадобиться эти чудовища? Это совершенно непонятно.
Я машу рукой, и воспроизведение видео прошлого начинается снова. Я смотрю, как он и моя мать открывают кейс, полный денег, смотрю, как за пару секунд до этого отец Жан-Люка отдает его ей и как несколько секунд спустя они пожимают друг другу руки.
Внезапно все фрагменты, которые я видела раньше, начинают обретать смысл.
Вот только… инстинкт заставляет меня прокрутить видео прошлого немного вперед, чтобы посмотреть, что произошло сразу после этого рукопожатия. И я вижу, как Камилла вдруг замечает Каролину, прятавшуюся в темном углу, пока они заключали эту сомнительную сделку.
Я вижу, что женщина, которую я считала своей матерью и бровью не ведет, как она ничем, даже движением глаз не выдает того, что знает – они здесь не одни. Но я также вижу ярость в ее глазах – и страх.
Но что-то здесь н так. С Каролиной что-то не так. Я ставлю «видео» на паузу и всматриваюсь, всматриваюсь в него. И наконец вижу его – странное свечение, следующее за каждой мерцающей сущностью. Моя мать видела не Каролину. Она видела мерцающую сущность из будущего, в котором она могла увидеть Каролину.
И тут мне все становится ясно.
Это было тем вечером, когда Джуд поцеловал меня в девятом классе. Тем вечером, когда он так боялся, что на волю вырвется кошмар. Но не было никакого кошмара – и никакой ошибки.
По крайней мере, не с его стороны.
Мы поцеловались, и на несколько мгновений время дало трещину. Я увидела свою родную мать. А Камилла увидела то, чего она вообще не должна была увидеть, то, что могло бы так никогда и не произойти. И Каролина заплатила за это самую дорогую цену.
Все хотят контролировать ситуацию – контролировать себя самих, свои жизни, иметь какой-то контроль относительно школы, в которой они учатся и мира, в котором они живут. Но грань между контролем и хаосом тонка, и ты не всегда можешь знать наверняка, где окажешься в конечном итоге.
К моим глазам подступают слезы – слезы горя, ярости, душевной муки. Я подавляю их, по крайней мере пока, потому что передо мной уже разворачиваются другие сцены.
Потому что все происходит в обратном порядке. Я прокручиваю прошлое назад и дохожу до того момента, когда это кальмарообразное чудовище куда-то увозят. Предварительно завернув его в некое подобие смирительной рубашки.
Затем я прокручиваю эту сцену еще раз, чтобы убедиться, что я действительно вижу то, о чем думаю.
Просмотрев все это дважды, я осознаю несколько вещей. Во-первых, что существо, за историей которого я наблюдаю, это не та тварь, которая находится передо мной. Я вижу прошлое ее глазами. А значит, моя мать создала не одно такое кальмарообразное чудовище, а больше. Это во‑вторых. Я была очень наивна – как и Джуд. И в‑третьих – моя мать лгала. И о многом – об очень многом.
Потому что она никогда не переносила этих чудовищ в гобелен. Нет, с тех самых пор, когда Джуд был маленьким мальчиком, она обманом заставляла его давать ей возможность создавать из собираемых им кошмаров этих чудовищ, чтобы затем продавать их самой опасной организации сверхъестественных существ в стране, а может быть, и во всем мире.
Когда все это доходит до меня, к моему горлу подступает тошнота, и мне приходится сделать над собой неимоверное усилие, чтобы меня не вывернуло наизнанку прямо здесь и сейчас.
Подавив рвотные позывы, я сосредоточиваюсь на текущей проблеме. А она состоит в том, что нас окружает чертова уйма чудовищ и что мы понятия не имеем, как перенести их в гобелен. Мы не знаем даже, возможно ли их вообще перенести в этот гобелен. Теперь я понимаю, что это могло быть просто еще одной ложью, которую моя мать скармливала Джуду.
Не зная, что еще предпринять, я прокручиваю прошлое этого чудовище все дальше и дальше, но так и не нахожу никаких подсказок.
– Ты смогла что-нибудь обнаружить? – спрашивает Джуд, и до меня впервые доходит, что он понимает, чем я занимаюсь.
– Нет, – отвечаю я, потому что сейчас не время объяснять, что я только что видела. – Но я не думаю, что чудовища могут войти в этот гобелен в своем нынешнем виде, в виде полностью сформировавших существ.
– Что ты имеешь в виду? – Он растерянно смотрит на меня. – Ведь так было всегда.
– Нет, это просто то, что тебе всегда говорили.
Он начинает задавать вопросы, но как только его концентрация ослабевает, чудовище, стоящее прямо перед ним, начинает рвать свои путы.
– Так что же нам теперь делать? – спрашивает он, снова сосредоточив внимание на чудовищах, которых он сковал.
– Думаю, мы должны сделать с ними то же самое, что ты сделал с гобеленом, – говорю я ему потому, что каких-либо других идей, лучше, чем эта, у меня нет. – Думаю, нам надо распустить этих чудовищ, один кошмар за другим.
От моих слов плечи Джуда немного никнут, и мне кажется, что это потому, что он понимает, что что-то здесь не так, ужасно не так. Что, даже если мы сумеем уничтожить этих чудовищ, за всем этим кроется нечто куда большее, чем то, что произошло сегодня.
Я успокаивающе кладу ладонь на его спину, хотя, по правде говоря, я не знаю, кого я пытаюсь успокоить – его или себя саму.