Началось это, когда Юрику было лет восемь, они сидели вечером и ждали маму, каждый по-своему. Отец курил на кухне, Юрик играл сам с собой в войнушки и прыгал с дивана.
Докурив, отец вернулся в комнату. «Кажется, я их видел», – сказал, присев на раскуроченный диван.
«Кого видел?» – Юрик застыл с автоматом.
Отец поднялся, вытянул с полки какую-то книгу, полистал.
«Вот! – подозвал Юрика. – Мельхиты!»
«А… бабочки…» – протянул Юрик, разглядывая черно-белый рисунок.
«Не просто бабочки! Ты знаешь, что они могут писать письма?»
«Какие еще письма?»
«Военные, – ответил отец, глянув на Юркин автомат. – Военные шифрованные письма».
Через пару дней Юрик обнаружил у себя в ящике с игрушками заклеенный конверт; засунув его под рубашку, бросился к отцу.
Из вскрытого конверта выпало крыло бабочки.
«А где письмо?» – насторожился Юрик.
«Вот…»
Отец поднес лупу, на крыле стали видны какие-то знаки. Два слова.
Целый час они ломали голову над этим шифром. Наконец отец предположил, что первое, из шести знаков, следует читать как «привет».
«Они же должны с нами как-то поздороваться».
«А это, второе, пап? Второе?»
Второе слово состояло из четырех знаков.
«Смотри, пап, вот этот и вот этот тут одинаковые…»
«Да, мы ее расшифровали как “эр”».
«Р-р, – задумчиво порычал Юрик. – А, я понял: “др-р-руг”. “Привет, друг!”»
Отец улыбнулся, похвалил, но версию не принял.
«Нет. Мы им не друзья. Запомни, они ведут с людьми войну…»
«Почему?»
Отец приблизил к Юрику лицо.
«Потому что, – понизил голос, – они хотят покорить нас».
«Как американцы?» – еще тише спросил Юрик.
Отец задумался.
«Ну почти… Поэтому они ни за что не напишут “друг”. Понял?»
Юрик кивнул. Да уж, какая тут дружба.
«Потом, – отец снова разглядывал крыло, – смотри, тут еще один знак совпадает с первым словом. Вот этот…»
«“При-и-вет…” Буква “и”, что ли? Тогда тут – р-р… и-и… ри… Привет, ри…»
Он поглядел на отца. «“Привет, Юрик”, да?»
Они долго скакали по комнате, хлопали в ладоши, а Юрик пускал короткие очереди из своего автомата. А потом вернулась мама и накормила их вкуснейшими сосисками.
Это была их тайна, их с отцом. Маме они решили на военном совете ничего не сообщать.
Письма приходили где-то раз в месяц. Писали мельхиты разное. «Мы близки к мировому господству. Подтяни математику». Предсказали войну в Заливе, развал Союза и очередной папин уход из семьи. Требовали помириться с соседским Сережкой – тем самым, который потом станет кришнаитом.
Иногда мельхиты сообщали что-то о себе. Как раз то, что интересовало Юрика. Например, как они, бабочки, могут своими лапками заклеивать конверты?
«Превращаемся в людей», – писали мельхиты.
«Понимаешь, – тихо говорил отец, – их крылья могут принимать любую окраску… смотря под каким углом отражают свет…»
Юрик не понимал, но слушал и доедал суп.
«…Они могут так соединиться друг с другом, так сбиться вместе, что тебе будет казаться, что это какая-то часть человека, например рука…»
Отец глядел на свою жилистую руку и двигал пальцами. И Юрка сразу всё себе представлял.
«Или даже целый человек?» – спрашивал тихим от ужаса и восторга голосом.
Отец кивал, а Юрик уже полным ходом думал, как теперь отличать обычных людей от этих… которые из мельхитов? Ну, мама, она, конечно, обычная, человеческая. Но дальше уже уверенности не было. Например, с учителями в школе, особенно с новой математичкой. Вот-вот, казалось, и разлетится на сотни маленьких злобных бабочек.
Даже отец… Нет, он был настоящим, его можно было потрогать, пощипать его майку, и никакие мельхиты не вылетали. Но иногда что-то менялось в отце, какая-то рябь по лицу шла, и Юрик боялся его больше, чем когда тот ругал его за что-то и воспитывал.
Иногда Юрик брал ту книгу, в которой отец показал ему тогда картинку с мельхитами, атлас бабочек. Разглядывал желтых сатурний, парусников, страшноватых бражников. Но про мельхитов, как ни листал, в ней ничего не было. А потом исчез и сам атлас. «Выкрали, – задумчиво предположил отец. – А что ты хотел о них узнать?»
Юрик хотел узнать, чем они питаются. Где они обитают. И – Юрик потупил глаза – как они размножаются.
– А помнишь, я тебя спрашивал, в классе четвертом… – Юрик перенес посуду к раковине и открыл воду.
– А? – переспрашивал за спиной отец.
– Помнишь, говорю! спрашивал! чем питаются мельхиты!
– Да-да, не кричи… Помню всё. И как ты с Сережкой этим тогда дрался…
– …А ты мне еще ответил, что они питаются человеческой памятью! А я не понял!
– Не надо мыть, отойди, я сам… Отойди, – отец подергал Юрика за тельняшку.
Юрик подчинился, вздохнул и вернулся за стол.
– Чего ты помоешь, бать? – склонил голову набок.
– Посуду.
– Хочешь посудомоечную машину? Удобно.
– Не…
– У тебя там посуда уже в несколько слоев лежит. Археологов, блин, вызывать пора, раскопки делать. И в раковине, и в холодильнике твоем доисторическом…
Отец плохо слышал, что говорит Юрик, но, видно, чувствовал, что что-то обидное. Выждав, когда губы сына перестанут шевелиться, сказал:
– Это для тебя всё это грязь. Грязь и мусор. А для меня – память. Ты и сейчас не понимаешь. А они из меня всю память… съели. Не помню. Вчера делал что, не помню. Даже ел или нет. А погляжу в раковину или на доску со шкурками, что-то вспоминаю… Как там… твоя Ирина? – спросил вдруг.
«А имена всех моих баб помнит», – подумал Юрик и хмуро улыбнулся:
– Расплевались с ней. Полгода.
– Как? – отец застыл, точно вспоминая что-то.
– Кверху какой. Собрал вещи и ушел… Повторяю твой славный боевой путь.
– У меня уже дети были.
– А я их не хочу!.. – Помолчал. – Земля покрыта человечеством, как слизью. Я тебе тогда свои взгляды говорил… что насчет увеличения количества этой слизи думаю.
– Люди – это не…
– Слизь! Мерзкая слизь, убивающая всё… хуже твоих мельхитов. Сокращать нужно ее, а не увеличивать. – Юрик прислонился к стене. – Разумно, по плану. Белую расу – через контрацепцию, остальных через массовую стерилизацию, как у китайцев. Через управляемые локальные конфликты.
– В России и так рождаемость низкая.
– Нормальная. Не в России низкая, а по периметру высокая. В Средней Азии, на Кавказе… В Китае. Там только войнами и стерилизацией. А в России – взять излишки населения из городов и обратно в деревни, сразу и рождаемость будет. Там и жизненное пространство, в деревнях, и экология. Здоровыми рождаться будут, не то что мы тут, под выхлопной трубой.
Отец молчал и глядел куда-то вверх. Юрик перехватил его взгляд, поднялся и снял с полки слегка выцветшую фотку. Протер большим пальцем.
На ней был он, Юрик, с полной выкладкой. В одной из южных республик, где контрактил недолго. За спиной его была глиняная стена и пыльный куст мальвы.
– Последняя твоя фотография, – тихо сказал отец.
– Почему «последняя»?
– Ты больше не присылал…
Юрик задумался и поковырял лоб ногтем.
– Присылал, – усмехнулся. – Наверное, мельхиты перехватывали.
С какого-то момента он перестал верить в них. Как, вырастая, перестают верить в инопланетян, Дед Морозов и прочую хрень. Вопросы? Не верил в Кришну, которым пытался заразить его Серега, пока снимали вместе хату… Не верил.
А отец, наоборот, чем дальше, тем больше уходил в этих своих мельхитов.
С другой стороны, это была, кажется, единственная тема, на которую они еще могли общаться. Как только съезжали на что-то не про мельхитов, сразу шли непонятки и обидки. Потом забывалось, конечно.
Один раз он и сам был готов снова в них поверить.
Была одна ночь, в той самой южной республике. День был жарким, их блокпост еще и обстреляли… По-дурацки обстреляли, двух ребят попортили, хоть местные, а всё равно. Ночью тоже ждали «гостей», но было тихо, слишком даже. Юрик лежал один в пустой комнате, раньше школьным классом была. Пахло пылью и еще каким-то местным запахом, к которому Юрик уже почти принюхался, как когда-то к отцовскому. Луна лезла в комнату, и Юрик не пытался уснуть, потому что знал, что не уснет.
Или он всё-таки заснул? Лунный свет чуть ослабел, и он увидел человека, стоявшего в окне, не из местных.
Потом увидел, что сам он, Юрик, поднимается и идет к окну. Видел свои медленно идущие ноги где-то внизу и руки, вскинувшие автомат. И человека в окне, прижавшегося к стеклу, побелевшие подушечки его пальцев. Но главным было лицо.
Это было лицо как бы всех, кого Юрик видел в своей жизни. Немного от матери, немного от отца, от самого Юрика, от шести или семи баб, с которыми недолго жил; еще от каких-то лиц, школьных, армейских, просто знакомых; и всё это было в одном лице.
Он выскочил во двор.
Никого у окна не было, чисто. Только несколько мелких бабочек брызнуло. И еще несколько продолжало кружить возле окна. Может, просто так летали. «А бабочка крылышками…»
Нет, к траве он не притрагивался. Да она и поганая в тех местах, судя по отзывам. Он вообще держался за свое здоровье, так что траву мысленно исключаем.
На следующий день… В общем, это уже неважно. Рассказывать никому не стал: дурка не входила в его планы. Даже отцу не стал, держал этот случай в себе.
Снова ненадолго заинтересовался этими… бабочками. В Сети порылся, френдов поспрашивал. «Мельхиты», не слыхали? Ноль. Слово означало каких-то монахов у арабов, но монахами Юрик не интересовался.
Сдать эти крылышки на анализ? Хорошо бы, да только нечего. Отец после расшифровки сжигал их, как секретные письма. Юрик помнил этот запах, от сожженных крылышек. Сладковатый такой.
– Постараюсь приходить чаще, – громко сказал Юрик.
Отец устал. Глядел в пол пустыми глазами, тер левый бок.
– Сердце? – поднялся со стула Юрик. – Сиди, сам сделаю…
– Корвалол… В моей комнате.
Юрик кивнул. Чуть приволакивая затекшую ногу, пошел в отцовские покои.