На «русский язык» Рахим чуть улыбнулся.
– Разные тут люди бывают. С одним туда ходили, тоже с камерой приехал, едем, тормозят. «Снимай штаны». А он, как ты: зачем, почему, туда, сюда… как маленький.
– Ну?
– Необрезанный… Права отняли. Ладно, пошли. Ужин готов уже.
Суннат поставил перед ним тарелку с лагманом.
– А туда что, только мусульман пускают? – спросил Никита.
Он всё думал о том. Даже голод куда-то ушел.
– Всех пускают, не всех выпускают, – ответил Сурат, он уже приступил к лагману.
– Зачем гостя пугаешь? – строго сказал Рахим.
Сурат промолчал и стал с шелестом втягивать лагманную лапшу.
– Просто там свои порядки.
– А крестик сойдет? – спросил Никита и запустил пальцы в горловину.
– Да ты ешь, ешь, остывает, – сказал Рахим.
Рядом на курпачу присел Суннат и тоже занялся лагманом. Вкусный лагман.
– Я вот так понимаю, – говорил Рахим, водя пиалой по клеенке, – обрезание – это что? Это боль. Когда очень больно. Правильно?
Сурат уже откинулся к стене, и на лице его ничего, кроме пищеварения, происходившего внутри его, не отражалось. Суннат мыл во дворе посуду.
– Мужчина должен пройти через боль. Именно там, где больнее всего. С этого становится мужчиной. С этого идет его путь… Спать уже будешь?
– Наших подожду.
– Да работают сейчас твои «наши», говорю. Ездят, снимают.
– Ночью?
– Не волнуйся, не пропадут. У нас тут не Бермудский треугольник. Наоборот…
– Мой папа там остался, – быстро сказал Суннат. Он уже вернулся и лежал чуть подальше, со смартфоном.
– Сам захотел потому что, – нахмурился Рахим. – Зато сколько тебе подарков присылает. Покажешь гостю альбом?
Взяв пиалу Никиты, помотал и выплеснул остатки остывшего чая. Налил горячего.
– Говорю, там всё как у нас. Небо, земля, законы природы. Просто – не наши.
– А государство? – спросил Никита.
– Что – государство?
– Ну… оно как на это смотрит? Оно же у вас – ого! – сжал кулак.
– У вас тоже – ого, – подал голос Сурат и тоже сжал кулак без пальца. – Я вон, когда в Мытищах на стройке работал…
– В советское время овраг мусором засыпали, стеклом, – сказал Рахим. – Потом через полгода сами всё вычистили.
– Зачем? – поднял брови Никита.
– Они же только днем – государство. А ночью спят, как все.
– Лет десять назад проволокой перегородили, – сказал Сурат. – Посты поставили. А люди всё равно ходили.
Никита смотрел на Сунната. Тот сидел неподвижно.
Комната была на втором этаже. Никита выключил кондиционер и снял брюки. От непривычной пищи потягивало в животе, голова была тяжелой и чужой.
Для чего он сюда приехал? Он не знал. Думал, что найдет ответ здесь.
Постоял в ванной у зеркала, разглядывая голову, рот, зубы. Включил воду, протер ладонью скользкое лицо.
Вернувшись в комнату, достал из рюкзака местный сладковатый коньяк, повертел бутылку.
Сделал пару глубоких вязких глотков.
Лег и неожиданно быстро заснул. И всё повторилось.
«Спрашивай».
«Я потерял женщину. Ищу и не могу найти. Что мне делать, учитель?»
«Если ты потерял какую-то вещь, оставь поиски. Ищи то, что поможет тебе ее забыть».
Проходит время.
Лицо Никиты покрывается бородкой, бородка снова исчезает, над переносицей возникают морщины.
«Спрашивай».
«Мне казалось, я нашел женщину, которая помогла мне забыть первую. Но я ее тоже потерял. Что мне делать?»
«Если ты теряешь две вещи, и первую, и вторую, оставь поиски. Ищи самого себя».
Проходит время.
Лицо Никиты тяжелеет, волосы становятся реже, морщины глубже.
«Спрашивай».
«Я не могу найти себя, что мне делать?»
«Если ты не можешь найти себя, оставь поиски. Возможно, тебя просто нет».
«Но я есть, учитель!.. Я ем, сплю, я думаю, мне плохо, в конце концов!»
«Если ты так уверен, что ты есть, – ищи другого учителя».
Он разлепил веки, было темно, он потянулся за смартфоном.
Выдохнул, лег на бок. Еще двенадцати нет, и сна тоже нет. Нащупал брюки и майку, вышел. Может, во двор спуститься? Да, во двор. Его мелко трясло, первая жена называла это внутренним землетрясением. Нужно выйти, постоять, походить между деревьями, погладить их ладонью, на звезды поглядеть. Да, поглядеть на звезды, как его учили.
Слабый свет пробивался из-под двери, мимо которой он шел.
Суннат лежал в комнате один, быстро спрятал что-то под одеяло.
– Здравствуйте.
Суннат сидел на кровати и спокойно смотрел на него. Как будто даже ждал. Никита сел рядом:
– Играешь?
– Не, – Суннат вынул из-под одеяла смартфон. – Картину смотрю.
Никита наклонился.
– Что это?
– Картина.
– Пятна какие-то.
– Облака, – Суннат потер пальцем, уменьшая масштаб.
Да, теперь облака…
– А теперь? – Суннат еще потер.
– «Сикстинская мадонна», – узнал Никита.
Суннат снова увеличил, экран заволокло желтовато-серым туманом.
– Странный способ, – сказал Никита.
Суннат поднял стриженую голову.
– Один гость научил. Говорит, вот так нужно. Скачать дал, в хорошем разрешении. Надо только долго смотреть.
– Зачем?
– Он потом там остался, этот гость. Камень там нашел. Сидит и только на него глядит, каждую трещинку, каждое всё. Придет сюда, поест, поспит, и снова к своему камню.
– А что он его сюда не?..
Суннат поджал под одеялом ноги и помотал головой:
– Это как из речки камешки вытаскивать. В воде он красивый, интересный, а когда достанешь…
Никите захотелось спросить про обрезание – он же должен помнить эту боль, как его, наверное, перед этим уговаривали, объясняли. Или просто, без уговоров, раз-раз…
– А что ты смартфон спрятал… когда я зашел?
– Думал, Рахим-ака.
– Ругает?
– Да, ночью надо спать, им помогать.
– В смысле?
– У них там день сейчас.
– И что?
– Сейчас не будем спать – они там засыпать начнут, работать не смогут… Они спят – мы работать можем.
Никита потер спину. Наверное, надо уйти. Во двор или к себе спать. «Я не дрыхнул – я помощь оказывал!», надо использовать, когда вернется. Если вернется.
Он встал. И снова сел.
– А ведь это ты всё придумал, скажи? – посмотрел в упор на Сунната. – И весь этот конец мира, и тех, которые там… Это же ты просто всё придумал, да?
Он пытался говорить спокойно, но голос дрожал и похрипывал.
– Я за тобой весь вечер слежу. Они же всё, что говорят, это ты им… И Рахим этот… Они же только рот открывают, я понял. А ты – всё придумал, всё вот это, всё…
Резко мотнул головой – окно, Суннат, кровать, всё поплыло и смазалось.
– Ничего этого нет. Ни Рахима, ни пещеры… Или она есть?
Суннат, приоткрыв рот, смотрел на него.
– Скажи, – Никита сжал его руку, – скажи, а я – есть? Я… существую?
Это было почти шепотом, он закашлялся. Суннат слегка дернул рукой:
– Больно.
Никита разжал пальцы.
– Извини, – сказал он и поднялся. – Извини!
Дверь закрылась.
Суннат глядел на уже почти не болевшую руку. Потом вдруг быстро заплакал.
Отдышавшись, Никита решил не идти во двор. Его знобило, он поднялся к себе и забился под одеяло.
И снова очень быстро накатил то ли сон, то ли непонятно что.
…В ту ночь он вернулся пьяным. Не так чтобы… Но было. Стараясь не попадаться на глаза, закрылся в ванной, почистил, держась за раковину, зубы и лег спать. Ночью проснулся от холода, мерзости во рту и стыда; он лежал голый и раскрытый, протянул руку и нащупал Лесю. Попытался погладить ее, но она что-то промычала и отползла на другой конец кровати. Никита поймал на полу одеяло, втащил его на себя и попытался провалиться в сон, было стыдно, за вечер и за всё. На следующий день проснулся в опустошенной хате, на мобильнике – тогда еще были просто мобильники – желтела эсэмэска от Леси. Ему показалось, что солнце стало черным и надо что-то срочно делать, он должен что-то сделать, чтобы доказать, что он есть, он существует, что с ним нельзя так.
Она называла его Лягушонком.
Он не обижался. Даже когда валялись в постели, изображал иногда самца лягушки, раздувал щеки и поквакивал, и она смеялась и гладила его по мокрой спине. И вообще, с детства любил эту сказку, про двух лягушек, упавших в кувшин с молоком. Где вторая, перебирая ножками, взбила под собой маслице и выбралась. И он так, всю жизнь, всё перебирал, бултыхал конечностями, только вот вместо маслица взбивалось почему-то что-то неприятное и склизкое…
Он резко сел на кровати и натянул на себя майку. Оранжевые, неправдоподобно яркие полосы рассвета дрожали на стене. Он припал к окну.
Двор был весь в этом свете, в резких зеленых, синих и лиловых тенях. Среди всего этого стоял Суннат, опершись о черенок лопаты. Никита вспомнил ночной разговор и отодвинулся от стекла. Снова посмотрел, увидел двух птиц, он не разбирался, опустились неподалеку от Сунната. И Суннат тоже смотрел на них и что-то говорил им.
Никита улыбнулся. Он хотел открыть окно и поздороваться с Суннатом, но вместо этого потянулся, снова опустился на постель и с той же широкой улыбкой заснул.
– Доброе утро, – отвечал Рахим.
Он вскапывал яблони, утро уже было в самом разгаре. Никита успел умыться, позавтракать лепешкой с каймаком и остывшим омлетом, которые обнаружил у себя на столе под марлей.
– Сейчас ваши приедут, – Рахим поставил лопату. – Как спал?
– Странно, – ответил Никита.
Рахим продолжал глядеть на него.
– Не надо тебе туда идти.
Никита промолчал. Он и сам об этом всё утро думал. И когда встал, и в ванной перед зеркалом.
– А Суннат где? – спросил, глядя на руки Рахима, сжимавшие лопату.
– За ним оттуда друзья пришли. С ними убежал.
Лопата со скрипом вошла в землю.
– Рахим…
– Да?
– Можно спросить?
– Спрашивай.
– Что мне делать?
– Перекусить на дорогу. Лагман будешь?