взлетать поперек полосы. И они взлетели. Уже над морем порывом ветра самолет бросило вниз, потом вверх. Оглянувшись, Николай увидел жуткую картину — крышка гроба свалилась в сторону, и в нем с закрытыми глазами и распущенными волосами, как живая, сидела бурятка. А рядом сопровождающие, пугливо озираясь на гроб, хлопотали вокруг роженицы. Она кричала, у нее начались схватки.
— Что востребует дух, то осуществит природа, — философски заметил Борзов. — Разворачивай на Еланцы и держи штурвал покрепче. А я пойду посмотрю, что там.
Ох, непрост был командир! Было чему поучиться у Борзова — несмотря на все трудности, искать и находить выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.
Колокольцев, как и обещал, свозил их на берег Байкала, где размещался лагерь подростков. Они окружили приехавших, тут же начали показывать песчаные барханы, с которых скатывались, как со снежных горок, другие предлагали сыграть в футбол. Из палатки вышел отец Дионисий, и Порогов тут же признал в нем Леонида Кирсанова. Был он помладше Николая и жил в рабочем предместье, на соседней улице. Когда учились в школе, то часто встречались на футбольном поле. Как спортсмен Кирсанов подавал большие надежды, но после школы пошел в университет. Позже они почти не встречались. Николай мельком слышал, что Леонид после университета поступил в Загорскую духовную семинарию. Тот тоже узнал Николая, обнял и, щекоча седою бородой, троекратно поцеловал. Тут же на мотоциклах прикатили буряты, привезли омуль, и отец Дионисий дал команду девочкам сварить для гостей уху. В заливчике, где располагался лагерь, Байкал был тих и приветлив, волн почти не было, а если и были, то редкие, чтобы напомнить, что они существуют. Сырой песок был упруг и тверд, как асфальтовая дорога, но выше лез к обрыву золотисто-белыми подушками. Кое-где из него, как бивни проглоченных песком мамонтов, торчали обглоданные водой корни деревьев. Ольга разделась и, несмотря на то, что вода была холодной, — московский форс мороза не боится, — со всего маху бросилась в Байкал и тут же с криком выскочила на берег.
— Ну вот и прошла ты крещение Байкалом, — сказал Николай, подавая ей вафельное полотенце. — Здесь вода святая. Сейчас будем тебя отогревать ухой.
Когда летели обратно, она, прислонив к Николаю все еще мокрую голову, показала камни, которые подобрала на берегу Байкала, и несколько шишек с той самой лиственницы, на которой торчал полосатый конус, и сказала, что это она везет показать сыну Антону.
— Он сейчас остался на даче с мамой. Я ему всегда что-нибудь привожу из командировок. В следующий раз я его обязательно привезу сюда к отцу Дионисию. Мы уже с ним договорились. Какие у него хорошие глаза! Добрые, печальные, но кажется, что они тебя насквозь просвечивают.
Шура встретила их на джипе в Оёке, решив сама показать Ольге город. По просьбе Николая остановила машину возле устья Ушаковки, там, где был расстрелян адмирал Колчак. Ангара, голубоглазая и солнечная, обдавая свежим запахом морковной ботвы, под напором Иркута делала здесь крутой отворот на восток к Веселой горе, там, где у ее подошвы разместился островерхий зеленоголовый Знаменский монастырь. Возле его стен она правым своим боком по ходу загибала и укладывала желтоватую, бурливую прядь мелководной Ушаковки в свое русло и, сделав большую дугу, уходила свободным вольным потоком на север под далекий бетонный мост. Место гибели адмирала было отмечено лиственничным крестом, его установили иркутские казаки, вкопав его прямо в речную гальку. Поперечные плечи креста были усеяны белым пометом, скорее всего, это монастырские голуби облюбовали их для своих бесед. На берегу реки в маленьком затоне находилась лодочная пристань, далее по берегу в длинных резиновых сапогах стояли рыбаки. Свой улов они продавали тут же у дороги, вывесив серых с темной спинкой хариусов на длинном кукане. К кресту не было даже тропинки. Оставив машину, они пошли по крупной, хрустящей гальке.
Пораженная увиденным, Ольга вертела по сторонам головой, должно быть, она хотела понять, уж не подсовывают ли ей какую-то местную подделку. Но возле креста успокоилась и неожиданно сказала:
— А это хорошо, что вот так все просто. У нас ведь как, завалят бетоном и камнями. А здесь только этот знак. Да есть еще память Анны Тимиревой…
Услышав имя возлюбленной Колчака, Шура быстро и удивленно глянула на Ольгу. Когда они уже шли к машине, она, поравнявшись с Николаем, неожиданно тихо, точно для себя, прочитала уже слышанные им стихи Анны Васильевны Тимиревой:
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе…
Порогов хотел поймать Шурин взгляд, но она, должно быть, чувствуя это, быстро пошла вперед к дороге. Сделав на машине круг, подъехали к белым стенам Знаменского монастыря. Мимо нищих у входа, ссыпая в подставленные шапки мелочь, прошли вовнутрь двора, перекрестились на купола, постояли у могилы Екатерины Трубецкой, затем подошли к могиле Шелехова.
— Вот кто был первооткрывателем АЛСИБа, — сказал Порогов. — Приплыл и утвердил русское присутствие в Америке. В составе Иркутского генерал-губернаторства был Американский уезд: Аляска, Алеутские острова, Калифорния. Из нашего города уходила первая и вторая экспедиции Витуса Беринга. И товары в то время везли отсюда, а не сюда… Здесь же, в этом монастыре, находился штаб гидроавиаотряда, в котором работал твой прадед Кальвиц. Он поднимал с воды в воздух летающие лодки, как раз с того места, где Ушаковка впадает в Ангару.
— Где теперь стоит крест Колчаку? — спросила Ольга.
Порогов молча кивнул головой. Царящие за монастырскими стенами тишина и покой как бы погасили в нем переживания последних лет: работа или ее отсутствие, статус среди себе подобных и все, что с этим связано, здесь теряли свою остроту и изначальный смысл. Нет ничего вечного на земле. Что было, то и теперь есть и будет далее. Николай чувствовал, что все нашедшие за этими оградами свое последнее пристанище ну если и не родственники, то очень близкие ему люди, к которым не стыдно прийти с любым гостем. Он знал: чувство это москвичам незнакомо. Они, имея в своем распоряжении столицу, получали некое право не только на историю своего города и людей, которые принесли ей известность и славу, но и всей России. Он, как бы соединяя в себе эти два начала, в эти секунды мог позволить себе подарить Ольге ту часть истории, которая становилась близкой и ей. И пусть здесь нет таких высоких каменных стен, нет того мраморного великолепия, которое можно встретить в столицах. Здесь было все скромнее, провинциальнее, но сохраненные в памяти потомков имена погребенных здесь шли вровень с другими громкими и известными в российской истории фамилиями.
На обратном пути Шура подошла к могиле Екатерины Трубецкой.
— Недаром говорят, что мертвые лучше живых, — задумчиво сказала она. — Все там мирно уживаются, и только мы на грешной земле все не можем успокоиться. Делим, завидуем, ревнуем, изводим друг друга. Коля, зачем и для чего мы это делаем? В конечном итоге каждый получает свое. Мы живем, как будто нам нет сносу. А ведь все может разом оборваться. Вот, например, она, молодая, красивая и богатая княгиня, бросает все и тащится в таежную глухомань. Тогда ведь не было ни поездов, ни самолетов.
— И телевизоров не было, и теплых поездов, — поддакнул ей Порогов. — Но она любила его и поехала. Вот и все объяснение. Заметь, не в Анголу, а сюда, в Сибирь. А Анна Тимирева, стихи которой ты только что читала, добровольно пошла за адмиралом в тюрьму.
Увидев, как у Шуры дернулись плечи, он решил сменить тему разговора.
— Тебе, Шура, противопоказано ходить по таким местам, — уже мягче сказал Николай. — Начинаешь хандрить.
— Нет, Коля, это не хандра. Людям бы следовало почаще в такие места заезжать. Может быть, немного и поумнели б. Я вот к Лизе тебя никогда не ревновала. А вот к Ольге… Ты не поверишь, что-то бабье во мне проснулось. Но видишь, я держусь. Понимаю: здесь высокая московская политика. И даже готова вам помогать с вашими безумными проектами.
— Ну, не совсем уж они безумные, — пожал плечами Николай.
Из монастыря Шура повезла их на могилу летчика Отто Артуровича Кальвица. Похоронен он был со своим другом бортмехаником Леонгардтом. По пути, напротив стадиона, у уличных торговок Ольга купила букет красных гвоздик, и Николай подумал, что, возможно, впервые за многие годы на могилу прославленных некогда летчиков принесут цветы. За кирпичным забором располагалось старейшее иркутское иерусалимское кладбище, которое позже было переоборудовано в парк культуры и отдыха. Николаю не хотелось об этом говорить Ольге. Она вышла из машины, и вместе с Шурой, как давние подруги, они пошли к задранному в небо самолетному винту. Внизу, под горой, лежал город. Отсюда, сверху, он казался огромным табором, где деревянные постройки причудливо сочетались с каменными, застройка была настолько плотной и тесной, что нельзя было разглядеть улиц, одни сплошные крыши домой, вид был как из взлетевшего самолета. Чуть дальше застройку ограждала широкая синь ангарской воды, которая крытым поворотом держала город в своей водяной авоське и лишь у Знаменского монастыря выправляла свой ход и шла строго на север.
Николай вспомнил, что именно там располагался гидроаэропорт и оттуда стартовали самолеты на Якутск. И неожиданно он подумал, что все это, что лежало сейчас перед глазами, было и тогда, когда первые летчики поднимали в воздух свои несовершенные аэропланы, и будет позже, когда уже не будет его. Но мысль эта не принесла ему ожидаемой в таких случаях печали. Этого не позволял и день, яркое летнее солнце, присутствие рядом красивых женщин. Смысл жизни — сама жизнь, и она откликается тем, кто хочет наполнить и наполняет ее радостью и кто держится за нее обеими руками. Права Шура, не надо быть занудливым.
В управлении гражданской авиации они узнали, что музея авиации, который размещался раньше в управлении гражданской авиации, больше не существует: часть экспонатов растащили по частным коллекциям, другие выбросили на улицу. Но Гордеев, заехав домой, разыскал старую военную фотографию и подарил ее Ольге.