— Ну, это я уже слышал! — рассмеялся Сергей. — Почти неделю торчу здесь, возле телефона. Можно подумать, что я приехал сюда лазить по горам, богородскую траву собирать да окрестностями любоваться. Зоран обещал, что мы попадем в Сараево. Не получается.
— Знаете что, если у вас есть свободное время и желание, давайте с нами. Мы сейчас едем в Призрень. Это недалеко, на границе с Македонией, — немного подумав, предложила девушка. — В машине есть свободное место. Вернемся, попробую помочь. Я сама из Сараева.
— Нет проблем, я готов, — согласился Сергей. — Вас как зовут?
— Милица. — Она протянула ему руку и добавила: — Николич. — Фамилию она произнесла так, будто подсекла последнюю букву кончиком языка и она, хрустнув, смялась.
— Сергей Рябцов, из Сибири, город Иркутск, — представился Сергей. — Некоторые друзья называют меня Медведем. Скорее всего, за то, что иногда бываю неловким. После Призрени давайте, если не возражаете, съездим к нам на Байкал.
— Да, да, хорошо, договорились! — вскинув руки, рассмеялась Милица. — Всю жизнь мечтала побывать в Сибири.
Сергею понравилось, что она вот так легко и просто шагнула ему навстречу. Он тут же подумал: это добрый знак.
Водителем оказался тот самый парень, который был с Милицей в ресторане. Он стоял возле раскрытого капота и, согнувшись, что-то рассматривал в двигателе.
— Ну что, Мишко, едем? — весело спросила Милица. — С нами Сергей из России, который сам про себя говорит, что он — не спретан Медведь. Он хочет по пути в Сибирь Призрень посмотреть.
Мишко глубокими темными глазами посмотрел на Сергея, на Милицу и что-то сказал по-сербски.
— Говорит, хорошо, что я нашла медведя, надо машину толкать до мастерской, — перевела Милица. — От Белграда мы четыре раза останавливались, машина отказывается везти, дергается, как парализованная. Сюда прибыли на буксире. Мишко взял эту машину, чтобы побольше загрузить в багажник.
Это была старая, вторая модель «жигулей». Сергею приходилось ездить на таких, когда работал в Бодайбо.
— Можно я посмотрю? — спросил он.
Мишко отрицательно качнул головой, показывая, мол, машина — это его забота, и вновь склонился над двигателем. Сергей заметил, как из-под куртки у него выглянула пистолетная кобура. Сергей заглянул через плечо парня. «Скорее всего — сбито зажигание», — подумал он.
Взяв отвертку, с молчаливого согласия водителя Сергей вскрыл крышку зажигания, проверил зазор прерывателя. Выставлять угол опережения зажигания следовало по прибору, но для этого нужно было ехать в мастерскую или хотя бы иметь под рукой лампочку с проводами. И тогда, вывернув свечу, он попросил Мишко крутануть двигатель. Дождавшись искры, Сергей на глазок выставил угол, поставил на место крышку, затянул болты и предложил Мишко сделать пробный круг.
— Серж, добар механик! — сделав вираж вокруг дома, сказал он.
— Это она меня просто испугалась, — пошутил Сергей. — Как-никак — соотечественница.
Мишко открыл заднюю дверцу, сложил стопкой рассыпанные книги, прикрыл их листом бумаги. Милица села рядом с водителем, и они тронулись в путь. На выезде из Печи Мишко подъехал к «саоброчайной милиции», так он назвал гаишников, и спросил дорогу на Призрень. Гаишники, с улыбкой посматривая на Милицу, начали объяснять. Сергею понравилась доброжелательность блюстителей порядка и то, как они, прощаясь, одновременно вскинули пальцы к козырькам фуражек, отдавая честь красивой девушке и как бы показывая: путь для нее всегда свободен.
«Вот если бы и наши так, — подумал он. — А то смотрят, как цыгане на чужую лошадь. Здесь — восхищенный взгляд и хорошее настроение у всех: кто отправился в путь и кто остался на дороге».
Мишко включил магнитофон, и Сергей узнал голос Цуне Гойковича. Тот пел песню о красивой белой девушке, которую память унесла с собой. Песня начала Сергея успокаивать, и все его маленькие огорчения остались за спиной, в Пече.
Справа вдоль дороги, точно подпирающий небо неровный забор, стояли албанские горы. Вершины были покрыты снегом, и Сергею казалось, что на макушки сели облака. И было в них что-то древнее, библейское.
То и дело по пути попадались маленькие поселки, которые Милица называла «градами». Он уже заметил: сербы почти не строят маленьких одноэтажных домиков, как это делают в России. Они берутся задело с размахом: из красного, крупного кирпича возводят два или три этажа. Было заметно, что стены домов тоньше российских, но, поразмыслив, решил: такой надобности нет, зимы в Сербии теплые и короткие. Видел, что землю стараются использовать экономно, часто первый этаж — это гараж, мастерская и кухня одновременно, все продумано и одно другому не мешает. Ему уже приходилось слышать, что сербы — лучшие строители в Европе. Здесь же он собственными глазами убедился в этом. Когда он говорил об этом сербам, они посмеивались: среди венгров мы ведем себя, как венгры: вокруг дома чистота и порядок, среди албанцев — по-албански: свалка за огородом или рядом с дорогой.
— А наши — везде по-российски. Говорят, даже в Германии постоянно опаздывают на завтрак или обед, — смеялся Сергей. — А для немцев это все равно что светопреставление.
Ему нравилось смотреть на сербские городки издали: высокие, прижатые друг к другу, как соты в ульях, дома, белые стены, красные черепичные крыши, которые, громоздясь, ползли к небу, вызывая в душе праздничный настрой.
Сергей представлял, как по этой дороге когда-то проходили фаланги Александра Македонского, римские легионы, потом конница турок-османов. Он попытался услышать мерную поступь тысяч людей, почувствовать запах конского пота, увидеть, как из-под ног летит дорожная пыль. Там, где они тратили на дорогу час, в прошлом уходило несколько дней. «Сегодня все стало происходить намного быстрее, только жизнь человеческая, как и в те времена, ничего не стоит», — думал он.
Впереди показался город.
— Джаковица, — сказал Мишко.
— А как это будет по-русски? — спросил Сергей.
— Дъякон, — ответила Милица.
Сергей вспомнил, что в этом городе родился и работал Живко Николич, который от Банка братьев Карич сопровождал их в первой поездке по Югославии. Во многом Живко оказался тем человеком, который открыл для него Сербию, ее историю, культуру.
Поначалу Николич ему не понравился. Гладко зачесанные назад волосы, широкий загорелый лоб, нависающие веки, цепкие глаза, клинышком бородка, гортанный голос. Ну точно наряженный в современную одежду Чингисхан. С некоторой иронией он отмечал: перед тем как сесть за стол, Живко театрально и размашисто крестился, во время разговора частенько, как добросовестный ефрейтор, который заучил устав гарнизонной службы, цитировал Евангелие или совсем не к месту вдруг начинал ругать коммунистов Броз Тито. Бывшего президента Югославии он костерил за административные границы, которые были установлены им произвольно в пользу хорватов, за то, что после войны Тито усадил своих товарищей по борьбе за решетку и начал вытеснять кириллицу.
— Даже знаменитую сербскую сливовицу «Монастирка» стали писать на латыни! — восклицал он.
Достав из кармана паспорт, показывал, что первая надпись на албанском языке, а те, в свою очередь, получив дипломы о высшем образовании, так и не удосуживаются выучить сербский язык.
— Само Слога Србина Спасава! Только взаимопомощь поможет сербам! — произносил он древние, знакомые каждому сербу слова и, устремив куда-то вдаль взгляд, читал, как выяснилось позже, собственные стихи:
Я целую икону, шепча:
«Вы простите меня, все святые,
Я буду гореть, как свеча,
Перед ликом любимой России».
Живко рассказывал о своей стране, ее истории, обычаях или начинал петь сербские песни. Все с удовольствием слушали его.
— После поражения на Косовом поле часть сербов ушла в Венгрию, другая осталась под турками, — говорил он в автобусе, который возил их по Сербии. — Из них султан набирал воинов в свою армию. И нередко сербы решали исход боя, как было это, например, при Никополе через семь лет после косовской трагедии. Когда французские рыцари опрокинули янычар Баязета, резерв султана, состоявший из сербских кирасиров под началом сына царя Лазаря — Стефана Лазаревича, встречной контратакой вырвал победу у христиан. Самое упорное сопротивление оказали сербы в несчастливом для Баязета сражении при Анкаре против войск Тамерлана. Другие сербы служили в армии Австро-Венгерской монархии, и нередко сходились на одном поле славяне, вырезая друг друга.
— Но откуда появились хорваты, словенцы? — спрашивал Сергей.
— Все мы — хорваты, черногорцы, словенцы — южные племена славян, — печально вздыхал Николич. — Хорваты — это принявшие католичество славяне. Боснийцы — они любят, чтоб их называли турками, — это принявшие мусульманство те же славяне. Сербы — в основном православные. У нас здесь, на Балканах, стык трех цивилизаций. Вот и варимся в кровавом междоусобном котле уже сотни лет.
— Тогда объясни, что такое Сербская Краина?
— Во времена Австро-Венгерской монархии Венский двор, желая защитить свои владения, на южных границах заслоном против турецких набегов держал сербов. Это были люди воинственные и бесстрашные, что-то вроде русских казаков. — В голосе Живко послышались горделивые нотки: видимо, в это время он почувствовал себя казаком. — Жили они своим особым воинским укладом. Была у них автономия, их представители избирались в парламент. После Второй мировой войны Тито, начертив на карте административные границы, оставил краинских сербов в составе Хорватии. Никто, как и у вас с Крымом и Казахстаном, не думал, что административные границы в одно прекрасное время станут государственными границами. Когда начался раздел, краинские и боснийские сербы не захотели жить под началом тех, кто во время Второй мировой воины забивал их сотнями тысяч и сбрасывал в ямы. Вы должны знать, что хорваты и мусульмане воевали на стороне Гитлера. А в это время сербы здесь, в горах, бились с немецкими войсками. Во время войны Тито использовал сербов как пушечное мясо, а после — как строительный материал. Мы, как и русский народ, были донорами для других.