Сергей стоял, поглядывая на мутную Дрину, на заросшие лесом зеленые горы, и делал вид, что не понимает, о чем переговариваются сербы. Было стыдно за себя, за то, что всего не объяснишь этим парням, которые одни вот уже несколько лет ведут борьбу. Внизу, вдоль дороги цвели маки, пахло сеном, близкой водой. Где-то неподалеку кричали горлицы, и Сергею вдруг подумалось, что это над лесами носятся безвинные души убитых людей.
После паспортной проверки долго ехали вдоль Дрины, затем круто развернулись и начали подниматься в гору. По пути то и дело попадались разрушенные пустынные деревни, сожженные дома.
— Милица, а кто такой Аркан? — прочитав на заборе надпись, спросил Сергей.
Желько Ражнатович — сербский доброволец из Югославии. Его отряды пришли к нам на помощь в девяносто втором. Турки убегали при одном его имени. Его отряды прошли через Боснию, сметая все на своем пути. Весь мир теперь знает его под кличкой Аркан, — скупо ответила Милица. — Политики использовали его для своих целей. Он, правда, пробовал встроиться в нее, даже был депутатом от Приштины. Но, говорят, Желько имел от этой войны что-то и для себя. Было и такое. Одни умирают за идею, другие хотят одновременно кем-то быть и что-то иметь. Ражнатович не стал исключением. Думал, наверное, война все спишет. Сейчас для многих он как пугало, и о нем стараются не вспоминать. Может потому, что его разыскивает Интерпол. Но он о себе напоминает, выходит газета с его портретами. Но мавр свое дело сделал. Думаю, его уберут. Много знает.
Машина медленно поднималась в гору, по обочинам дороги лежали сожженные легковые автомобили, бочки и прочий хлам. Наконец-то остановились под высокой скалой у источника. Решили выпить кофе. Внизу в голубой дымке лежала Босния. Глаз доставал изрезанные козьими тропами и поросшие кустарником склоны далеких гор. Воздух был сух, прозрачен и свеж и напоминал Сергею его родину — Сибирь. Прямо над ними огромной серой совой нависала гора Роман и, казалось, проверяла, хорошие или плохие люди остановились у ее подножия. Мишко достал термос, разлил в пластмассовые чашечки кипяченую воду, открыл банку кофе.
— Кафа у гори Романин! — торжественно сказал он.
— Скажи, а ты знаешь Жириновского, Бабурина? — спросила Милица у Сергея.
«Они, как и мы, помешались на политике, — с улыбкой подумал он. — О чем бы ни говорили, что бы ни делали, все сводится к одному и тому же больному вопросу. Разбуди, и первое, что они спросят, так это, наверное, как там, на боснийских фронтах, или, что сказал в Белграде Милошевич».
— И того и другого, — ответил Сергей. — Но почему ты их поставила рядом?
— Мне приходилось переводить, когда они приезжали, — сказала Милица. — Бабурин красивый, спокойный, простой. Жириновский — другой. Глаза у него… как бы это сказать?.. В них трудно что-либо увидеть. Он — артист.
— Еще какой! — засмеялся Сергей. — Как у нас говорят, на ходу подметки рвет. Когда в Думе идут пресс-конференции, народу в зал набивается больше, чем на самых популярных сатириков. Он им сто очков вперед даст. Те читают — этот на ходу изобретает. Перед отъездом мне пришлось побывать на одной. Там кто-то из журналистов задал вопрос: почему, мол, Ельцин хочет баллотироваться на второй срок? «Жена заставляет, — ответил Жириновский. — Им почета хочется: уж если спать, так с президентом. От женщин одни беды. Их надо, как при Иване Грозном, менять почаще. Взять, пожить немного — и в Углич, куда царь своих опальных жен ссылал. Взять новую, три года — и в Углич». — «Что, и Наину Иосифовну туда?» — спросили журналисты. «И ее туда! — воскликнул Жириновский. Но, подумав, засмеялся. — Что я говорю. Бедная женщина ведь спать не будет, всю ночь по карте Углич станет искать. И не найдет, поди, с географией у них обоих туго».
Помолчав немного, Сергей посмотрел на Милицу.
— А ваш Шешель, он что-то вроде нашего Жириновского?
Милица качнула головой.
— Воислав Шешель — лидер радикальной партии Сербии. Его добровольцы воевали с нашими бок о бок. Он доктор международного права. Сидел за свои убеждения в тюрьме. Милошевичу он неудобен. Расскажу один случай. Два года назад к нам приезжала ваша делегация. Возглавлял ее Амбарцумов. Он попросил встретиться с партией Шешеля. После речи Воислава ваш человек Шейнис, сделав вид, что обиделся за Ельцина, встал и сказал, что в знак протеста покидает собрание. Воислав отреагировал мгновенно. «Да, да, вы можете идти! — крикнул он. — Вы все равно не представляете здесь интересов русского народа!» Возникла пауза, предвкушая скандал, засуетились журналисты. Спас положение Николай Павлов. Он пригласил Шешеля посетить Россию. Но на этом конфликт не закончился. Подводя итоги встречи, Амбарцумов заявил, что он не хотел бы жить в стране, где президентом будет Шешель. «А я не хотел бы жить в той стране, где выбирают таких депутатов, которые представляют интересы кого угодно, но только не русского народа!» — отрубил Воислав.
— Ну да, у нас голосуют за того, у кого много денег или кто больше пообещает, — подтвердил Сергей. — А потом кричат — обманули! Знаешь, как я попал в Афганистан? Нас загрузили в самолет. И через несколько часов мы приземлились в Кабуле. Никто не спрашивал, хочу я того или нет: «Выполняй интернациональный долг». И мы не сопротивлялись. Надо так надо. Потом те люди, что кричали о долге, начали объяснять: наше присутствие в Афгане было ошибкой и мы ну если не преступники, то жертвы. А позже заявили: вся наша жизнь, за последние семьдесят лет — ошибка. Ну ладно, мы люди маленькие, ошибающиеся. А те, кто нам все объяснял, оказывается, всегда и все делали правильно. Под пули себя не подставляли, даже на несчастьях имели себе навар. Уже не знаешь кому верить. Таких же, как мы, но помоложе дураков, что стреляли по Белому дому, загнали в Чечню. И корчат с экранов рожи. А навар идет.
— Сережа, достань, пожалуйста, галеты, — попросила Милица. — Они под книгами.
Сергей нащупал под книгами пачку галет, потянул ее и рассыпал книги. Отдав галеты Мишко, поднял книгу в голубой обложке: «Има Чуда — Нема чуда». Автором стихов для детей был президент Республики Сербской Радован Караджич.
— Скажи, Сергей, а у Бабурина и Жириновского есть дети? — спросила Милица.
— У Сергея — трое, все мальчики. А у Вольфовича — один.
— Интересно, — задумчиво протянула Милица. — Бабурин — молодой. Когда успел?
— Это жена успела, — посмотрев на Мишко, засмеялся Сергей. — И правильно сделала.
Милица мягко улыбнулась и, посмотрев куда-то вдаль, начала читать:
Ты знаешь, что нас ждет…
Мягка и высока
Трава забвения… Птичий плач так звонок!..
А наши свет и тьма,
И песня и тоска —
Твой незаконнорожденный ребенок.
— Чьи стихи? Твои? — спросил Сергей.
— Нет, Караджича.
Сергей уже привык к ее мягкому акценту и сейчас, когда она читала стихи, воспринимал его как музыкальное сопровождение: не слова, а тихое журчание.
Под стопкой стихов Караджича лежала книга в красном переплете. Сергей достал ее. На обложке вдоль кладбищенских крестов уходил человек в камуфляжной форме.
— Юрий Хамкин. «Очима руског добровольца», — вслух прочитал Сергей. — Милица, ты случайно фамилию Русяев не слышала?
Милица повернула голову:
— Откуда ты его знаешь?
— Мы с ним в Афгане два года прослужили. У меня есть сведения, что он сейчас здесь, в Сараеве.
Милица о чем-то спросила Мишко, тот, глядя на Сергея, начал объяснять.
— Он говорит, что с похожей фамилией один русский доброволец погиб весной на перекрестке у еврейского кладбища. А через неделю погибла его жена. Она тоже была добровольцем. Их убил снайпер.
«Этого не может быть! — с упавшим сердцем подумал Сергей. — У Русяева не было жены. Что-то они путают».
Дорога к Сараеву со стороны самой известной, как шутили сами сербы, деревни в мире — Пале — проходила по заросшей лесом горе и, по сути, была линией фронта. Мусульманские позиции находились ниже по склону, в лесу. Сергей знал: несколько раз они пытались перерезать эту стратегически важную для сербов магистраль. Все горы вокруг Сараева были за сербами, лишь перед самым городом мусульмане занимали Толстую гору. Сергей обратил внимание: вокруг изуродованной траншеями и дотами горы стоял сухостой, словно его поразил сибирский шелкопряд.
— Вокруг этой горы идут самые сильные бои, — сказала Милица. — Мы несколько раз пытались взять ее. Много людей погибло, но мусульмане понимают значение этой высоты для Сараева и держат ее.
Вдоль дороги, в той ее части, что была обращена к мусульманам, стояли фанерные щиты, насыпаны брустверы из земли и камней, которые закрывали дорогу от снайперов. На откосах бетонные плиты держали от обвалов склон, под ними были вырыты щели и оборудованы огневые точки. Сараево лежало внизу, в котловине, и сверху напоминало огромного закопченного краба. Над городом громыхал гром — била тяжелая артиллерия. Время от времени тонкую чечетку выбивали автоматные очереди.
Мишко остановил машину. Перед самым городом, у еврейского кладбища, был открытый, простреливаемый снайперами участок. Милица сказала, что это то самое место, где погибли русские.
— Есть объездная дорога по лесу. — И, выждав секунду, добавила: — Караджич и Младич ездят здесь.
— Что мы, рыжие! Раз они ездят, то давайте и мы здесь, — предложил Сергей.
— Добре, — улыбнулся Мишко.
Разогнав машину и объезжая выбоины, он погнал ее вниз к городским окраинам. В машине наступила тишина, которую рвал на части врывавшийся через форточку в салон воздух. Глухой удар в корпус машины не вызвал ничего, кроме любопытства. Сергей подумал, что это отскочил камень. Когда проскочили перекресток, Мишко, уже среди домов, остановил машину и оглядел ее. Затем открыл заднюю дверцу и, вытянув губы, качнул головой.
Оказалось, пуля снайпера, прошив дверцу, попала в лежащие вдоль нее стопки книг.
— Караджич защитил нас, — пошутила Милица.