— Почему это?
— Потому что ты у нас пока еще очень юное и легкомысленное создание и вовсе не имеешь никаких задатков к искренности.
— Дядя Фриц, сейчас же выставь его за дверь!
— Прошу прощения, — промямлил Фрид.
— Нет-нет, вон отсюда!
— Ну, смени гнев на милость, Паульхен.
Она подумала.
— Тогда скажи: «Я противный и отвратительный».
— Я противный и отвратительный…
— Он просто испугался, а вовсе не исправился. Дядя Фриц, печеные яблоки с печеньем — в самом деле пальчики оближешь. Откуда у тебя такое вкусное печенье?
— Это забавная история. Прихожу я в лавку булочника и вежливо прошу мое любимое печенье. А смазливая продавщица говорит: «Сожалею, сударь, но мы его только что продали». — «Ах, Боже мой, фройляйн, умоляю, поищите, может, найдется хоть немного». Она улыбнулась: «Немного у нас еще есть, конечно. Но мы оставили его для нас самих». — «Понимаете, фройляйн, у меня нынче крестины, а угостить абсолютно нечем». Она залилась краской и подала мне целый пакет печенья.
Все рассмеялись. Трикс тоже улыбнулась, но как-то очень грустно.
— Дядя Фриц, а теперь прочти нам какое-нибудь стихотворение.
ВЕЧЕР
Тишина — покров желанный —
Нежной лаской душу греет.
Не боюсь земных страданий!
Ведь с небес покоем веет.
В тишине излился свет,
Лунный свет на наши очи.
И усталая душа
Пить блаженной влаги просит.
Слабый отсвет фонарей
Тихо гладит руки наши
И с вечернею зарей
Жар полдневный прочь уносит.
Благость сладостных минут
Осеняет нас крылами,
И земных грехов приют
В грезах сладких исчезает.
Было так приятно в коричневато-золотистой комнате. В углах гнездились смутные тени, теплый свет лампы падал на руки и лица сидящих.
Трикс сняла со стены лютню и протянула ее Элизабет.
— Спой, пожалуйста. Ведь завтра меня уже здесь не будет — попросила она.
Элизабет взяла лютню и запела своим серебристым голосом:
Завтра в путь отправлюсь я,
Время распрощаться —
Драгоценная моя,
Грустно расставаться.
Я люблю тебя, и мне
Оттого грустней вдвойне,
Утаю кручину
И тебя покину[10].
В комнате воцарилась тишина. Трикс неотрывно смотрела на Элизабет. Тонкая червонная линия очерчивала профиль певицы, а волосы отливали старым золотом, она, слегка наклонясь вперед, пела:
Счастье нас с тобой свело,
Разлучило горе.
Ах, как это тяжело,
Ты узнаешь вскоре.
Разлучаются сердца,
И печали нет конца
Для сердец влюбленных,
Вдруг разъединенных[11].
У Трикс из глаз закапали крупные слезы.
Не грусти и слез не лей,
Друга вспоминая,
Навсегда в душе моей
Сберегу тебя я.
Слышишь песню — это твой
Вестник вьется над тобой.
Прилетел с рассветом
Он к тебе с приветом[12].
Все были растроганы.
— Давайте прощаться, — хрипло сказал Фрид.
— Пусть Трикс еще немного побудет со мной, — возразил Фриц.
Элизабет поцеловала Трикс:
— Завтра утром я приду на вокзал.
Потом Трикс и Фриц остались одни.
Фриц молча погасил лампу и зажег свечи перед портретом Лу. Потом взял три бокала, наполнил их, поставил один среди цветов перед портретом, второй — перед Трикс, а третий взял себе. Девушка подняла на него заплаканные глаза.
— Теперь ты отправляешься в новую для тебя страну, Трикс. В такие минуты надежду всегда сопровождает страх. Если у тебя будет тяжко на душе, пусть воспоминание о нашем Приюте Грез утешит тебя и подарит прекрасный букет цветов. Ни в чем больше не раскаивайся. Теперь у тебя впереди свой путь. Иди по нему смело. Не робей и не мучай себя бесплодным раскаянием. Раскаяние только мешает. Оно подтачивает душу. Смотри на прекрасный свет впереди и не оглядывайся назад. Эти свечи, горящие перед портретом Лу, — символ твоего прощания с Приютом Грез. Унеси ее портрет в своем сердце. Эта женщина умела любить. И любила очень сильно. Пусть она будет твоим светочем… Ты должна научиться этому — дарить любовь… В любви заключается загадка женщины и ее разгадка… Ее первооснова и ее родина. Прощай, Трикс.
И Фриц поцеловал ее в лоб.
Она разрыдалась. Но вдруг утихла и выдохнула, запинаясь на каждом слове:
— Дядя Фриц… В мою погибшую жизнь вновь вошел свет… Но прежде чем я пойду по пути безмолвия, мне хочется попрощаться с этой жизнью здесь, оставив что-то хорошее. Дядя Фриц, прими единственный дар, которым обладает девушка с улицы: разреши мне на эту ночь остаться у тебя.
Она прижалась к нему и спрятала голову у него на груди.
Фриц был потрясен. Значит, она решила, что ей придется обречь себя на самоотречение, и вздумала попрощаться со всем, что было в ее жизни.
— Дитя мое, — мягко промолвил он, — тебя ожидает вовсе не тишина самоотречения, а мир глубокого душевного счастья. Тебе надо не прощаться с жизнью, а заново ее начинать! Высохшие источники в твоей душе вновь радостно зажурчат, и затерявшиеся родники пробьются на поверхность! Любовь и доброта! Ты спокойно соберешь все это в широкую реку, а река вольется в далекое море. Ты еще сделаешь кого-то очень счастливым, ибо в тебе таится множество сокровищ.
— Я… сделаю кого-то… какого-то человека… счастливым?
— Да, дитя мое, и ты сама будешь очень счастлива.
— Неужели… неужели это правда?
— Да!
— О, дядя Фриц… Теперь серая завеса исчезла… Я вновь вижу прекрасную страну… Вот теперь я могу уйти… Ах, если бы ты шел рядом! Можно я буду тебе писать?
— В любое время, и я тотчас буду отвечать. Если я тебе понадоблюсь, приезжай или напиши — и я приеду.
— До свидания… До нашего свидания, дорогой дядя Фриц!
Она протянула ему губы для поцелуя.
— Прощай, Трикс.
Она постояла в дверях и еще раз оглядела мансарду — тихую коричневатую комнату, Окно Сказок, уголок Бетховена с красивым портретом и мерцающими свечами, голову Христа работы Фрица, мягко освещенную свечным пламенем, — тут слезы вновь потоком хлынули из ее глаз, и Трикс, рыдая, выбежала за дверь.
X
Наступила зима. Зажглись первые дуговые лампы, знаменуя начало театрального сезона в Лейпциге. Ланна Райнер находилась на вершине своего триумфа, и ее засыпали приглашениями. Директор Музыкального театра в Мюнхене сдержал свое обещание и подобрал издателя не только для «Фантазии в красновато-серебряных тонах» Эрнста Винтера, но и для сборника его песен. Ланна повсюду выступала с песнями Эрнста, так что они вскоре приобрели широкую известность, и ноты быстро раскупались. Вместе с Эрнстом она дала несколько концертов, которые принесли кучу денег. Так что Винтера почти всегда видели рядом с Ланной и приглашали обоих. Правда, в интимные отношения между Ланной и молодым композитором мало кто верил, поскольку певица слыла особой привередливой и разборчивой. Чаще всего предполагалось просто сходство музыкальных вкусов.
У директора Музыкального театра был большой званый вечер. Некоторые гости уже прибыли и оживленно беседовали друг с другом. Два господина стояли немного поодаль.
— Скажите, пожалуйста, доктор, — обратился к собеседнику более низкий и толстенький из двоих, — я только что услышал, что красавица Ланна тоже приедет сюда.
Тощее выразительное лицо второго господина нервически дернулось.
— Значит, и ее прихвостень будет тут как тут.
— Вы имеете в виду молодого композитора? Говорят, он очень талантлив.
— У кого хватает таланта на Райнер, может быть доволен судьбой.
— Вы все шутите, доктор. Она могла бы выбрать себе кого-нибудь другого.
— Вот именно, раз у нее уже есть этот.
— Вы разжигаете мое любопытство.
— А вы что — совсем не разбираетесь в женщинах? Тогда слушайте. Райнер — красивейшая баба. Согласны?
— Писаная красавица.
— Вот видите! И вследствие этого весьма избалована — тоже заметили?
— К сожалению.
— То есть пресыщена.
— Возможно.
— Не возможно, а точно. Отсюда и ее капризы. Если пить беспрерывно вино и шампанское, то через какое-то время вновь потянет на простое пивко. А если у тебя в достатке изысканности, культуры, искусства и моды, то через какое-то время вновь потянет на природу.
— Понимаю… Простой парень…
— Не только в этом дело. Все талдычат ей о своей любви и готовы сложить весь мир к ее ногам. А избыток приводит к пресыщенности и докуке. И теперь она хочет давать сама! То есть после всех игр в любовь — хочет любить.
— Ну, насчет любви — это красивая сказочка, доктор. Такое бывало разве что в средние века.
— Дорогой Леви, вы, вероятно, кое-что смыслите в валюте, биржах, банках и деньгах, но в женщинах вы нисколько не разбираетесь! Старина, настоящей женщине в один прекрасный день надоедают интрижки и флирт, ей хочется настоящей любви! А поскольку она уже приобрела некоторый привкус полусвета, попросту говоря — потаскалась, она уже не желает полюбить равного себе мужчину, выйти за него впоследствии замуж и так далее. Это ей скучно. Женщине нужна комнатная собачка, вроде болонки, чтобы было кого приласкать, этакого милого мальчика, называйте его как угодно. Поняли?
— Вполне. Сейчас же расскажу своей супруге…
— Стоп!
— Дайте слово, что никому ничего не скажете.
— Но как же, доктор…
— Без промедления! Обещаете?
— Ну хорошо, даю вам слово. А все же странно, доктор, почему нельзя рассказать, ведь вас лично это вовсе не касается.
— Терпеть не могу сплетен!
— О Боже, ничего не понимаю. Ведь вы могли бы весь этот вечер быть в центре внимания, а за несколько месяцев прослыть опытнейшим знатоком женщин. Просто какая-то причуда!