Покачивая головой, он отошел.
— Идиот, — пробормотал доктор, глядя ему вслед. — Потому что я люблю ее. Именно поэтому и несмотря на это.
Открылась дверь. Вошли Ланна и Эрнст. Все взоры обратились на них. Хозяин дома поспешил им навстречу и тепло их приветствовал. На Ланне было великолепное крепдешиновое платье с глубоким вырезом. Гвоздем программы этого вечера предполагался некий русский, князь Разников, миллионер и большой любитель музыки. Хозяин дома сообщил о нем Ланне и спросил, не хочет ли она, чтобы к столу ее сопровождал именно этот господин. Ланна отказалась, — мол, она уже попросила об этом господина Винтера. Хозяин дома выразил глубокое сожаление, поскольку князь очень просил оказать ему такую честь.
— Мне тоже очень жаль.
— Ну что ж…
Двери в столовую залу распахнулись, и все увидели покрытый белой скатертью стол в виде подковы. Русский князь, высокий мужчина с темной окладистой бородой и властными манерами, повел к столу дочь хозяина дома. Ланна сидела напротив него и беседовала вполне непринужденно и живо. Князь принялся рассуждать с Эрнстом и хозяином дома о Берлиозе, а потом вовлек в разговор и дам. Он то и дело поглядывал на Ланну. Во время оживленного обмена мнениями Эрнст внезапно почувствовал, что Ланна коснулась его коленом и услышал шепот: «Мальчик мой…» А потом во всеуслышание: «Разрешите мне попросить мозельского вместо рейнского?»
Сдерживаемое торжество жарко бросилось ему в голову.
После ужина мужчины удалились в курительную комнату, где их ждали сигары и коньяки. Но вскоре князь предложил вновь объединиться с дамами, и хозяин дома был послан парламентером. Вернувшись, он объявил о безоговорочном согласии.
Все направились в музыкальную гостиную. Князь попросил Ланну исполнить какую-нибудь песню.
— Вы позволите мне вам аккомпанировать?
— Об этом надо спросить господина Винтера.
— Само собой разумеется… С удовольствием…
Ланна бросила на Эрнста лукавый взгляд, улыбнулась и протянула князю ноты. Тот заиграл вступление, но вскоре вдруг оборвал игру.
— Это чудовищно, — пробурчал он, — такое нарушение такта… И эти странные созвучия. Мне придется слишком много внимания уделять самой игре, и я не смогу хорошо вам аккомпанировать. Как это вообще звучит?
— Лучше всего спросить у композитора.
Князь прочел фамилию автора и поднял глаза на Эрнста.
— Это вы, господин Винтер? О, пожалуйста, садитесь на мое место, я просто сгораю от нетерпения.
Эрнст сел за рояль. Загадочные такты и совершенно необычные созвучия… Распускаются странные цветы… Они опадают в пурпурное море… Внезапный взмах крыльев… И насильственный печальный покой…
Тут вступила Ланна:
О, час наш вечерний — только с тобой!
Час нашей встречи тайной.
Сойди же на землю, ангел мой,
И дай мне покой душевный.
Улицы в сумраке, воды тихи,
Страсти желаний угасли.
Те, что родились, тихо ушли
В розах покоя и счастья.
О, час наш вечерний — только с тобой!
Полная светит луна.
Лучший наш час, когда тихо звенит
Вечного счастья струна.
Странная это была песня. Эрнст написал ее в сиреневые сумерки, когда жизнь и смерть балансировали на лезвии ножа. Слушатели были взволнованы до глубины души.
Князь поцеловал Ланне руку и с серьезным видом пожал ее.
— Вы — великий музыкант, — сказал он Эрнсту, — простите, что я начал было судить, будучи всего лишь дилетантом. Более странной песни я никогда в жизни не слышал. Казалось, что все здесь — и лампы, и смех, и мы сами — стали бесплотными, серыми тенями, а голос, грустный голос звучал где-то далеко-далеко. Чьи это слова?
— Одного моего друга.
— Какая странная мистика… Это глубокое раздумье… В этом есть что-то русское…
Эрнст промолчал.
Беседа потекла по другому руслу. Из музыкального зала вынесли все стулья, и начались танцы.
Бледная дочка хозяина дома задержала Эрнста: она попросила дать ей ноты песни.
Все свое внимание князь посвятил Ланне. Он рассыпался в комплиментах и просил уделить ему хотя бы один танец. Вскоре они понеслись по залу под чарующие звуки опереточного вальса. Красивая пара! С этой минуты Ланну уже не отпускали, и она переходила от одного кавалера к другому. Эрнст иронически улыбался. «Идиоты, — думал он, — счастливы, что им удалось потанцевать с ней, пыжатся от гордости, когда она им улыбается. Если бы они знали… Она же моя…»
Он продолжал слушать робкую болтовню хозяйской дочки. Ланна время от времени искала глазами Эрнста, удивляясь, что он так долго не подходит к ней. Но Эрнст продолжал болтать с бледной особой. Редкое сходство ее глаз с глазами Элизабет заставило его вспомнить об оставленной им девушке. И Эрнст стал рассказывать о Приюте Грез — здесь он почему-то мог говорить о нем, непонятно почему. У Ланны же он никогда больше не упоминал о мансарде Фрица.
Ланна устала. Она попросила дать ей отдохнуть от танцев и присела на кушетку. Князь не отставал от нее ни на шаг, и еще несколько мужчин последовали его примеру. Она явно была здесь царицей бала.
Доктор пригласил дочь хозяина дома на танец. Эрнст поискал глазами Ланну и улыбнулся, увидев, что все столпились вокруг нее. Потом медленно подошел и склонился перед ней. Она тотчас поднялась и взяла его под руку. Когда они понеслись в танце, Ланна опять тихонько прошептала: «Мальчик мой…» Его глаза просияли.
— У тебя грустный вид, мальчик мой…
— Уже нет…
— Все еще грустный. Я устала. Пойдем домой. Хочу спать.
— Согласен.
Вскоре Ланна стала прощаться. Заметив, что князь вознамерился проводить ее, она громко попросила Эрнста выйти вместе с ней.
Они подъехали почти к самому дому, а остаток пути прошли пешком.
— Ты так молчалив, мой мальчик…
— Когда ты со мной…
— Нет, тут что-то другое. Ты что-то скрываешь…
— Да нет, ничего.
Она отперла дверь и включила свет, Эрнст стоял за ее спиной. Ланна откинулась назад, обеими руками притянула его голову к себе, еще больше прогнулась и поцеловала его долгим поцелуем. Эрнст вдруг вспомнил об Элизабет и хотел было воспротивиться. Но в голове все пошло кругом, и очарование этого часа крепко взяло его в плен.
Когда на следующее утро Эрнст, приняв ванну, отправился к себе, он ощутил в душе какое-то легкое царапанье. Дома Эрнст обнаружил письмо от Фрица и поспешно его вскрыл. На него сразу повеяло ароматом родины… Родина… Фриц повествовал в письме о последних событиях, об Элизабет и прочих. Упомянул он и о том, что все будут рады, если он приедет. Родина… Родина… У Эрнста едва не закружилась голова. Образ Элизабет явился с такой четкостью, что он готов был протянуть к ней руки. Родина… родина… призывно звонили в его душе колокола. И он решил в ближайшее время поехать домой, к Фрицу.
Всю вторую половину дня Эрнст проспал. Проснувшись, тщательно оделся и поручил хозяину цветочной лавки послать Ланне в театр несколько орхидей. Она вновь показалась ему недостижимо далекой, как всегда, когда он не был с ней рядом. Сначала он хотел было написать ей, что собирается поехать на родину. Но потом ему показалось, что сообщать об этом в письме — сродни трусости. И Эрнст решил поступить иначе — пойти в Оперу, после спектакля проводить Ланну домой и сказать обо всем лично. Когда он увидел Ланну на сцене — в тот вечер давали «Долину» Эжена д'Альбера[13], — слабая боль кольнула его в сердце. «Она так прекрасна», — подумал Эрнст. На нее обрушился гром аплодисментов, и сердце его вновь запылало.
По дороге к дому Ланны у Эрнста не хватило духу сказать ей то, что собирался. Она то и дело целовала его глаза, повторяя: «Мальчик мой, прочь эти грустные глаза».
Это было ему почти неприятно, и все же Эрнст так жаждал ее ласк…
— Мальчик мой, что с тобой, о чем ты думаешь? — Ланна присела на подлокотник кресла.
— Сегодня я получил письмо от Фрица.
— Из-за этого ты так грустен?
— Да.
— Мальчик мой… — Ланна испуганно взглянула на него.
Потом на ее губах вновь появилась та странная дурманящая улыбка. Незаметным движением она приспустила с плеча правую бретельку и медленно приложила нежную грудь к его щеке. Он закрыл глаза.
— Скажи же мне, любимый, — прошептала она и правой рукой обвила его плечи, — там что-то стряслось? — Она положила его ладонь на свое колено. — Что такого печального в этом письме?
— Ничего… Только приятные новости…
— Но почему ты тогда столь грустен, золотой мой?
Эрнст собрал все силы, чтобы не поддаться настроению.
— Я решил поехать к Фрицу. Тоска по родным местам…
Ланна поджала губы.
— Откуда она, мой мальчик? Разве я уже не заменяю тебе родину?
— Конечно, это так… И все же меня гложет тоска по родным местам.
— По Фрицу?
— По всем моим друзьям.
— Ага, значит, и по светловолосой простушке?
Он вскочил:
— Что ты сказала?
— По твоей светловолосой добродетельной обезьянке, — спокойно повторила Ланна и водворила бретельку на место.
— Ты не имеешь права так говорить об Элизабет!
Ланна не ответила, только поглядела на него с загадочной улыбкой и покачала носком туфельки.
— Возьми свои слова обратно!
Она насмешливо улыбнулась.
— Если ты завтра уедешь, я тоже уеду — в отпуск. И между нами все будет кончено!
— Возьми свои слова обратно!
— Я просто объяснила тебе, что с тобой происходит.
— Ты… Ты! — Он сильно сжал ее запястья и злобно взглянул Ланне в лицо.
— Может, дать тебе в руки плетку? — Ее глаза обожгли его.
Эрнст тотчас разжал руки и посмотрел на нее уже более спокойно.
Красивые губы Ланны вновь сложились в ту странную улыбку, сотканную из греха, печали и жажды любви.
И Эрнст сломя голову бросился прочь.
У себя дома он принялся лихорадочно складывать вещи. Рано утром Эрнст собирался сесть в скорый поезд. Когда он бросал в чемодан свое белье, на пол упал и развернулся пестрый шелковый платок. Несколько черных волосков… Волосы Ланны. Он хотел было вышвырнуть платок в окно. Но какая-то невидимая сила словно схватила его за руку. От волос исходил легкий аромат. В следующий миг он вспомнил ту ночь, полную страстных ласк. «Демон», — пробормотал он, продолжая держать платок в руке. И никак не мог разжать пальцы. От злости на самого себя он с силой захлопнул чемодан и швырнул платок на стол. Потом, не раздеваясь, бросился на кровать, и попытался заснуть. Но сон бежал его. Словно загипнотизированный, Эрнст неотрывно глядел на стол, где ле