– Это Омара Портуондо. Певица испанская, – хриплым голосом, не поворачиваясь, произнёс Рафик.
Мужчины переглянулись, вскинув брови – мол, не всё потеряно, жить будет, раз разговаривать не разучился.
– Курит и пьёт и, самое удивительное, не пьян, – продолжал рассказ Петрищев таким тоном, как будто разговор вёл о другом человеке, не о том, который лежал, скрючившись в одних трусах на голом диване.
– Ты думаешь из-за неё? – поддержал Шапошников.
– Думаю да.
– Есть что выпить? – Серёга глянул на часы. Он планировал ещё заскочить на службу, но уж коль пошла такая пьянка, режь последний огурец! Работа подождёт! – Тарелку принеси и чистые стаканы, – крикнул он Петрищеву, который собрал пустые бутылки и понёс на кухню.
Товарищ вернулся с запотевшей, литровой бутылкой «Столичной», чистыми бокалами и тарелкой.
– Чуешь, Серёга, – усмехнулся Петрищев, – наш друг выпивкой затарился на неделю. Холодильник полный. Главное жрать ничего нет, а бухалова полно. Похоже, страдать он решил долго.
Шапошников достал из пакета ещё горячую и ароматную курицу, разломал на куски и локтем ткнул Рафика в бок:
– Дурака не валяй! Поднимайся, выпьем, перекусим, поговорим и решим, как жить дальше. Как Горбатый из фильма:
«Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем».
На запах ароматной курицы потянулся и урчащий желудок страдальца. Рафик, как будто устыдился своего голого торса, накинул рубашку, но так и остался сидеть в трусах. Выпили, закусили. Испанская женщина закончила свой надрыв к всеобщему облегчению. Заговорили сначала о всякой ерунде, потом, конечно о работе. Рафика ни о чём не пытали. Понимали, захочет, сам поделится, а не захочет, так и клещами не вытянуть. Вторая пошла уже веселей, да и разговор оживился. Рафик, выпавший из обоймы на несколько дней, многого не знал. Шапошников рассказал о допросе Новоскворецкой и Коровина. У Петрищева появились новости по делам из ресторана «Персей». Решили Рафика отправить в клинику, в которую прорывался перед смертью Новоскворецкий, а потом на панихиду прощания с Вельяминовым. Мужчины каждый по себе знал, что лучшее лекарство от душевных недугов это работа. После третьей и четвёртой, разговор становился всё более оживлённым. Закурили. Наступило время Рафику рассказать о путешествии на Валаам. Петрищев признался, что, несмотря на то, что он коренной петербуржец, никогда в тех краях не бывал.
– Захочешь женщину очаровать, ты её туда пригласи, – давал советы пьяненький татарин. Он, в отличие от друзей, захмелел скоро на старые дрожжи.
– Нет, я принципиальный холостяк, – не соглашался Петрищев. – Семейная жизнь приносит столько хлопот и обязанностей, что на остальное нет времени.
– А что остальное? Работа? – Шапошников долгое время скитался в холостяках, но когда женился, то понял, как ошибался, пестуя свою некудышную свободу. – Я никогда так не любил свой дом до того, как в нём поселилась Нина.
– И я так думал, – не вынимая изо рта сигарету, печально произнёс Рафик, – казалось ничто не в состоянии изменить существующий уклад. Да вот только всё может произойти «вдруг», жизнь покажется бесцветной и безвкусной и сожалеешь, что светлая любовь проходит мимо тебя, – всё смешалось в душе мужчины и чувство вины перед женой, перед пацанами и любовь, невероятно яркая в его пресной жизни. – Кажется, я встретил ту женщину, с которой хочу прожить остаток дней, но не уверен, стоит ли мне удерживать её? Похоже она счастлива замужем.
Шапошников похлопал товарища по плечу:
– Выброси эту блажь из головы. Ты просто рано женился и семейная жизнь уже наскучила. Но у тебя двое прекрасных парней, и ты несёшь ответственность за них.
– Понимаешь Серёга, моя жена прекрасная женщина, и я неимоверно благодарен за всё, но мы такие разные. По натуре она торгашка, ничего не понимает в искусстве. У нас даже общих тем для разговоров нет, только о том, какая еда на ужин, и сколько двоек принесли ребята из школы. Ты веришь, она на даче почти два месяца, но я даже не соскучился!
– Ну, а ты-то у нас натура возвышенная, – грубо перебил слезливые сантименты приятеля Петрищев. – Куда твоей жене до тебя! Это ты по музеям, по культурным местам, по храмам! А она что, сидит клушкой в деревне, в какую ты её загнал, двоих мальчишек на шею повесил, чтобы обстирывала их, кормила и оздоравливала.
Рафик ничего не ответил, а только зло сверкнул чёрными глазами, он понимал, что товарищи правы, не так просто из-за мимолётного увлечения разрушать собственную семью, и травмировать детей разводом. И также понимал, что не сиюминутно это, а любит он Наташу, аж душа на изнанку. Где-то внутри Рафик чувствовал, что и она открыла сердце, но испугалась, спряталась. Когда он возвращался в отель «Бельведер» в тот вечер, то был полон решимости завести разговор о будущем. Рафик понимал, что это не тот вариант, когда надо долго ухаживать, одаривать цветами, водить по ресторанам. Они оба не свободны, и если не поставить точки над «I» в самом начале, то можно разойтись раз и навсегда, и больше никогда не найти друг друга. Когда портье сообщил, что женщина собрала свой багаж, вызвала такси и съехала из отеля, Рафик рассердился сам на себя – не надо было оставлять её ни на секунду, не надо было давать ей время на размышления о морали, порядочности, долге, честности. Он кинулся на железнодорожный вокзал и долго, в отчаянии расспрашивал кассиров, дежурных, искал в толпе уезжающих и прибывших. У него были адреса и телефоны, он мог просто найти Наташу, но всё не будет так просто, когда она будет рядом со своим турком. Уже не возможно будет вернуть ту ночь на Валааме, когда пугливая, ночная птица, ухнув, пролетела перед окном. И Рафик пил, думал, пил, совсем не спал, а может, упал на пару часов в дурман, но и там была она – не сексуально-манящая, как в его юношеских грёзах, а на грани страдания, счастья и слёз. И в глухом пьяном угаре стало совершенно ясно, что без неё хоть в петлю.
Шапошников с Петрищевым каким-то чутьём распознали, что не пустая забава у друга и рассуждать топорно дело скверное. Выпили ещё. Цыплята давно закончилась, лишь горка обглоданных, голых костей возвышалась на пустой тарелке. Повисла пауза. Каждый думал о своём и вдруг, как-то разом заговорили, засуетились. Петрищев вызвался в магазин за добавкой и закуской. Шапошников понёс на кухню грязную посуду. Все трое понимали, что лучше не расходится, во всяком случае, в эту ночь. Рафику мучительно не хотелось оставаться одному в пустой квартире, а друзья понимали, что влюблённый, несчастный татарин нуждается в них. Потом долго советовались, как лучше поступить – в их власти было вызвать Наташу, как главного свидетеля в Санкт-Петербург, но решили, что на всё необходимо время. Пусть всё устаканится, а уж работа лучший лекарь.
***
Синицын не смог присутствовать на похоронах, да и не видел в этом особого смысла. На людях с Ритой ничего не случится, тем более с ней Катерина. Вечером с дачи позвонила мать и попросила привезти кое-какие лекарства. В город Павел вернулся уже глубокой ночью. Звонить не стал, решил, что женщины, вымотанные траурной церемонией, спят без задних ног. Весь следующий день крутился как белка в колесе, но посматривал на часы. Вечером уж точно поедет в коттедж. За день до этого, после посещения банка звонила Катерина и рассказала, что покойный муж лишил Маргариту и дома. Сказала также, что женщина пришла в неописуемую ярость, била посуду, хотела даже что-нибудь сжечь, но выпив успокоительное, присмирела и, даже задремала. Синицын подскочил, схватил ключи от машины, но Катя уговорила его не приезжать.
– Ей надо побыть одной. Столько всего навалилось на её голову. Я побуду здесь.
– Хорошо. Только, пожалуйста, держи меня в курсе.
Павел, не перебивая, выслушивал семейную пару, лет за сорок, которая мечтала перевести под свою юрисдикцию дачу. Это строение и дачей-то уже назвать язык не поворачивался, но зато земля, на которой она стояла, оценивалась в очень приличную сумму. Усадьба принадлежала отцу мужа. Павел подозревал, что они замыслили гораздо больше, чем присвоение дачи – у старика ещё имелась квартира в центре и гараж возле дома. Дама с пеной у рта доказывала, что без их опеки, старик просто пропадёт, его облапошат чёрные риэлтеры, мошенники и аферисты, а адвокат знал, по опыту, что страшнее вот такой родни есть только дьявол. Ведь под личиной добродетели скрываются всё сжирающие волки. Но вступать в полемику Синицын не собирался, решил выслушать парочку хапуг, а потом поговорить с самим мужчиной, который владел таким богатством. Не исключено, что он и сам непротив провести остаток дней рядом с внуками, пирогами, в тепле и заботе. Но, опять же, многолетний опыт, подсказывал адвокату, что практически в восьмидесяти процентах случаев, родственники ждут, не дождутся кончины старой развалины, и зачастую сдают нудного пенсионера в дом престарелых. Поэтому Павел Валентинович решил уговорить старика не торопиться писать завещание или оформлять дарственную на родственников, во всяком случае, пока. Вообще это дело скорее входило в сферу нотариуса, но тут из сбивчивых рассказов пары стало ясно, что родственников много, и все мечтают опекать старика. Тут раздался звонок и Павел снял трубку сам, не дожидаясь, когда причину звонка выяснит секретарша Светочка, как будто почувствовал что-то неладное. Через несколько минут он понял, что Маргарита превратилась в магнит, который притягивает к себе неприятности просто на пустом месте. Синицын выпроводил семейную пару, пообещав заняться их делом буквально с минуты на минуту, а сам, тут же забыл об их существовании, как только за ними закрылась дверь. Часы показывали пять минут четвёртого. Адвокат быстро отправился в полицию, но понял, что как бы он не крутился, сегодня Маргарите Новоскворецкой придётся ночевать в каталажке. Потом весь вечер он маялся в пустой квартире, не находя себе места. Любопытная Фуся следила за его метаниями с немым изумлением, сидя в хозяйском кресле. Обычно добродушный хозяин вёл себя вальяжно и степенно. Они ужинали, что Бог посылал, а посылал он, к удовольствию кошки, сосиски, сардельки, сыр и куриный паштет. Иногда, к её огорчению, Синицын приносил пиццу или жуткие суши, или варил пельмени. Но в таких случаях, для неё всегда в холодильнике находился какой-нибудь лакомый кусочек. В этот раз произошло что-то из ряда вон выходящее. Синицын вернулся совершенно не в духе, курил свои вонючие, толстые, коричневые сигары, пил неразбавленный виски и совершенно позабыл о ней. Фуся немым призывом пыталась докричаться до него, но никакого результата не добилась, пришлось тереться о ноги, запрыгивать на колени и всячески демонстрировать своё присутствие. Павел, с отсутствующим видом, нарезал в миску какой-то старой колбасы и снова перестал обращать на неё внимание. Кошка поклевала без аппетита, и с обиженной гордостью удалилась в кресло у телевизора – всё равно обратит на неё внимание, когда придёт посмотреть новости. Фуся обожала, эти чудесные минуты единения – она дремала на его коленях, а он почёсывал мягкую шёрстку за ушком.