— У него было… Да-да, понимаю… Я запомнил его фамилию — Горбик.
— Спасибо и на этом. Проверим…
Менотти набрал номер:
— Лео? Это Марко… Слушай-ка, мне хотелось бы поговорить с Горбиком — это, насколько мне известно, парень из вашей фирмы, кажется, из юридической службы, или из контрольной… А как ему позвонить? В разъездах? Ну, хорошо. Спасибо. Разыщу его как-нибудь позже…
Он положил трубку.
— Такой действительно существует. Не исключено, что это был на самом деле их человек. Но вообще-то особых поводов для беспокойства нет, даже если за этим парнем стоит какая-то серьезная организация. До меня дошла информация о том, что страховщики консультировались с таможенной службой еще до того, как обратиться к вам. А где таможня, там вскоре появится и налоговый департамент. С ними будет разговаривать труднее всего. Впрочем, подобного следовало ожидать с самого начала. Я уже продумал кое-какие ходы.
— Очень своевременно, Марко. Очень.
— Я тоже так полагаю.
— И что же ты придумал? Считаю, что действовать надо быстро…
— Я всегда предпочитаю анализировать худший из всех возможных вариантов. Предположим, что вас намерены в чем-то обвинить и вызывают в суд.
— По какому же поводу?
— «Гортензии» могут вменить в вину два обстоятельства. Первое: клиника в своей отчетности умышленно занизила число проводимых операций и таким образом скрыла истинную величину доходов.
— Но мы, собственно…
— Мы это обвинение опровергаем весьма легко. Истинное количество совершенных операций отличается от официально указанного крайне незначительно, а именно только на число гуманитарных, бесплатных пересадок. При этом мы даже не пользовались той скидкой с суммы налогообложения, которая была официально установлена, хотя бесплатная операция клинике обходится недешево. Так что здесь мы всегда правы. Куда более серьезное дело — это количество использованных «Гортензией» трансплантатов. Разница довольно ощутима, и налоговый департамент зубами вцепится в недоплаченную пошлину на импорт медицинского оборудования и лекарственных материалов: трансплантаты проходят у них именно по этой статье. Здесь пахнет обвинением в контрабанде, а уж в неуплате пошлин наверняка. Но даже этот облегченный вариант связан с очень крупными штрафами, а может быть, и с возбуждением уголовного преследования.
— Этого-то я и боюсь.
— Естественно. Однако и тут есть выход.
— Говори.
— Мы ведь действительно получаем откуда-то эти криминальные трансплантаты — не из воздуха же они берутся! Пусть и они об этом узнают.
— Вы в уме?
— Не беспокойтесь. В полном. С точки зрения закона путь этот вполне легален. Ну, подумайте сами: что здесь такого? Местные власти прекрасно осведомлены о деятельности фонда «Призрение». Пациентами этого крайне человеколюбивого учреждения являются, как ясно уже из названия, ветераны многих войн. Причем не всякие ветераны, а люди совершенно несчастные. Бывшие храбрые вояки, мужественные парни, которым не повезло до такой степени, что у них не осталось ничего. У них нет здоровья; мало того, нет даже надежды когда-либо поправить его, потому что в приюты этой категории попадают лишь неизлечимо больные или очень тяжелые инвалиды, лишенные кто зрения, кто конечностей, люди с травмами позвоночника, способные передвигаться только в каталке — и то если ее кто-нибудь подталкивает, потому что на электрические, мне кажется, они денег так и не набрали. Эти инвалиды одиноки, у них не было семьи, или она погибла, или, наконец, давно отказалась и забыла о них. Так что если бы не эта форма благотворительности, они давно бы уже умерли от голода и сгнили в общей могиле для бедных. Это соответствует истине?
— Безусловно. Насколько я знаю, дело обстоит именно так.
— Вам это и должно быть известно, хотя бы потому, что время от времени некоторые врачи «Гортензии» навещают Пристань для оказания ветеранам посильной помощи. Я не ошибся?
— Да бросьте этот театр, Марко! Вы не хуже меня знаете, что многие из нас действительно там бывают и лечат — если что-то возможно лечить. И, кстати, мы делаем это совершенно бескорыстно: брать деньги с этого, не побоюсь слова, святого учреждения было бы… э-э…
— Было бы слишком обременительно даже для закаленной врачебной совести. Я понимаю. Но идем дальше. После всего, что я сказал, вызывает ли удивление тот факт, что смертность в Пристани прискорбно высока? Нет, нисколько. Они все обречены. По сути дела, Пристань — это более или менее комфортабельная палата смертников, и все учреждение предназначено для эвтаназии, всего лишь для того, чтобы люди, с которыми жизнь обошлась так жестоко, хотя бы последнюю — увы, краткую — ее часть провели в человеческих условиях. Однако и они умирают достаточно часто. Если человек скончался — значит ли это, что он не может сыграть еще одну, самую последнюю свою роль в качестве донора органов? Иными словами, позволено ли прежде, чем предать его тело земле…
— Огню: там их кремируют.
— Прошу извинить. Итак: перед этой печальной процедурой вправе ли Пристань воспользоваться некоторыми частями организма покойного для пересадки их людям, у которых это последний шанс в жизни?
— Юридическая постановка вопроса, а не медицинская.
— Хорошо. С медицинской точки зрения, подобное возможно?
Профессор с трудом скрыл улыбку: адвокат разошелся так, словно и в самом деле выступал перед присяжными.
— Все зависит от конкретного случая, — пояснил он, будто читая лекцию в медицинском колледже. — Если скончавшийся не страдал тяжкими инфекционными заболеваниями, какие могли бы в дальнейшем, после пересадки тканей, нанести ущерб здоровью того, кому они пересажены, и если сами по себе эти органы вполне здоровы, такие пересадки вполне оправданны. При условии, разумеется, что нужный орган изымается немедленно после наступления клинической смерти, изымается профессионально и вплоть до трансплантации содержится в необходимой для его полной сохранности среде.
— Очень хорошо. А в Пристани обстановка соответствует?
— M-м… Я бы сказал, что такие условия имеются.
— Вот и прелестно. Итак, медицинская сторона вопроса ясна. Что же касается юридической, то, насколько мне известно, при поступлении ветерана в Приют одним из основных условий служит подписание им документа, дающего Пристани право распорядиться именно так после кончины этого лица. Разумеется, такое завещание может быть в известных обстоятельствах оспорено родными и близкими усопшего даже в судебном порядке; однако мы уже говорили о том, что ветераны одиноки, а если родные где-то и есть, то им на все совершенно наплевать. Не забудьте, что речь идет об участниках жестоких локальных войн, происходящих черт знает где, не вызывающих интереса ни у кого, кроме самых заядлых альтруистов: Африка, Южная Америка, какие-то уголки Азии… Это не мировая война, не Вьетнам или Афганистан, не Балканы даже. Эти люди никому не нужны. Итак, если нечто подобное в Пристани и делается, то никакого нарушения закона при этом не происходит. Могут, конечно, по неопытности или просто незнанию пренебречь соответствующим документальным оформлением, однако за такое нарушение суд не карает, тут уже скорее область профессиональной этики.
— Вы правы.
— Далее. Пристань, как мы с вами уже отметили, учреждение небогатое.
— Это еще мягко сказано.
— И помощь, которую, по вашим словам, нередко оказывает «Гортензия» нашему бедному Приюту, им не оплачивается — я имею в виду деньги.
— Разумеется, нет.
— Но персонал Пристани наверняка испытывает немалую благодарность вам за эту поистине бесценную помощь.
— В данном случае вы правы. Хотя в современном обществе благодарность не является широко распространенной его чертой…
Эта одна из любимых тем профессора Юровица была адвокату давно известна.
— Разумеется. Но об этом потом. Итак, Пристань все же испытывает благодарность. И ощущает немалые моральные неудобства оттого, что не может компенсировать ваши услуги, не так ли?
— Ну, нечто подобное действительно имеет место.
— С другой же стороны, репутация «Гортензии» столь высока повсеместно, что наплыв желающих лечь в вашу клинику увеличивается, и вы начали испытывать недостаток в материалах для трансплантации. У вас возникали даже перебои, а кому-то вы были вынуждены отказать, что для вас очень тяжело и противоречит вашим принципам.
— Вряд ли можно сформулировать это положение лучше.
— И вот в один прекрасный день кому-то в Пристани пришла в голову светлая мысль: а не могут ли они хоть частично погасить свой моральный долг «Гортензии», предложив ей изымать и использовать для своей деятельности то, о чем мы с вами только что говорили, — пригодные для трансплантации органы скончавшихся в Пристани ветеранов. Допустим, вам сделали такое предложение и вы после тщательного обдумывания согласились.
— Так оно и было.
— Так или почти так — не играет роли. Важно другое: эти органы передаются в ваше распоряжение совершенно бесплатно, не так ли?
— Само собой разумеется! Их возможная стоимость многократно покрывается работой наших врачей в Пристани Ветеранов.
— Иными словами, вы их не покупаете. Не перевозите через границу. И, следовательно, не должны платить центы, пфенниги, су или мараведисы ни в качестве пошлины, ни в каком-либо другом качестве.
— Совершенно верно.
— С другой стороны, именно эти поступления трансплантатов, пусть не совсем официальные, но — и это главное — абсолютно законные и составляют разницу, к которой придираются страховщики и в которую, несомненно, вцепятся таможенники и налоговый департамент. Вот как мы с вами будем аргументировать в случае, если такая надобность возникнет.
— Все чудесно.
— Однако дело, видимо, примет более серьезный оборот.
— В чем суть?
— Мне звонили из Москвы.
— Кто? Берфитт?
— Нет. Он куда-то выехал. Но по его поручению. И новость, как мне сказали, не самая приятная. Вам известно такое имя — Докинг?