Оно терзало душу и вызывало зуд в руках, ногах, да и во всем теле. Чувство обреченности. Руслан пока не знал, на что обречены дети, но это ясно ощущалось по поведению Черноморова. По его злости, которую он никогда и не прятал. Нечто более ужасное, чем изувеченные войной монстры, ожидает детей в том месте, куда их везут, словно овец на заклание… Откуда мальчику было знать это выражение? Ведь ни религии не осталось в мире, ни овец. Но именно это ощущение и не давало покоя: их забрали, чтобы что-то с ними сделать. Не просто же так эта фура проделала гигантский путь, собирая детей? Мужики во главе с Черноморовым явно не с добрыми намерениями отбирали их у родителей. Но ради чего?
Озимову выяснять это совсем не хотелось. Но как предотвратить неизбежное? Их же все равно доставят на место. Так что же делать?
Кто-то подошел и сел рядом с его койкой, осторожно тронул за плечо.
– Ты спишь? – раздался тонкий голосок Кати Карповой, с которой он познакомился в фургоне.
– Нет, – внезапно охрипшим голосом прошептал Руслан.
– Слушай, что нам делать?
– Позови пацанов Прохоровых, – попросил мальчик. – Разговор есть.
Девочка растворилась в громыхающем нутре фургона. Через минуту рядом с койкой уже стояли четверо: сама Катя, Андрей Прохоров и друзья Руслана – Витя Соломин и Катя Шестакова.
– Вадим с младшими остался, – прошептал Андрей. – Но ты говори, он все узнает от меня.
– Хорошо, – в ответ произнес так же тихо Руслан, – слушайте внимательно, и никому об этом ни слова!
– Я – молчок, – прошептала Катя.
– Железно, – подтвердил Андрей.
– Ты нас знаешь, – за себя и Шестакову сказал Витя.
– Андрюша. Мне надо спросить, – Руслан сначала взглянул на Прохорова.
– Конечно. Давай!
– Вы с братом точно знаете, что папа жив?
– Конечно! – раздался гордый голос мальчика, а потом он уже много тише добавил: – Эти гады убили только наших матерей. А отец с сестрой на охоте были. А матери сказали этому рыжему, что они нас одни воспитывают, что батя погиб давно.
– А он точно придет? Это важно!
– Конечно! – для сына Прохорова это было само собой разумеющимся. – Никаких сомнений! Он – упрямый, и он – охотник! И еще он с Сашкой. С сестрой нашей. Они часто вместе на охоту ходят. Всю округу облазили, много тварей убили. Зато у нас всегда была еда…
– Если придет, то хорошо, – перебил Руслан. – Будем его ждать! Но! – мальчик специально выделил это «но». – Мы не будем просто ждать. Нам тоже надо готовиться.
– Как? – подала голос Катя.
– Смотреть.
– Что? – переспросила вторая Катя.
– Смотреть, – повторил Руслан. – Когда приедем, нам надо будет смотреть по сторонам и запоминать, что увидим вокруг. Есть ли стены? Какие они? Сколько входов? Как закрыты? Сколько охранников? Где они ночуют и где спит Черноморов? А первым делом, ребятки, надо узнать, где живет главарь.
– Главарь? – переспросил Андрей. – А рыжий – не главарь?
– Нет, – мотнул головой Руслан, но этого в темноте никто не заметил. – Главарь всегда всем говорит, что делать. Как наш воевода. А сам главарь всегда сидит дома и ждет. В безока… в безотка… Блин! А! В бе-зо-пас-нос-ти! Если рыжий с нами, то он никакой не главарь.
– Точно? – переспросила Катя. – Когда он убивал маму, папу и братика, то говорил, как главарь. Всем приказы давал. Орал много.
– Главарь, но не самый главный. Он – главарь поменьше.
– Значит, смотреть, слушать, наблюдать и запоминать? – переспросил Андрей с нравоучительной интонацией отца. Тот любил в воспитательных целях повторять эти слова.
– Ага! А когда настанет час… когда придет твой отец… Мы расскажем ему все это.
– Как? – не понял Андрей. – Мы здесь, а он там.
– Ну… – протянул Озимов. – Вот и надо смотреть. Вдруг сбежим. А пока… Смотрим, смотрим и смотрим. Во все глаза. До всех дошло?
– Точно! – хором сказали дети.
Фуру затрясло – гибрид «бульдога с носорогом» сворачивал с шоссе.
– Давайте по местам! – скомандовал мальчик. – Кажись, мы приехали.
Фура остановилась, двери открылись, и трое мужиков с автоматами стали выгонять детишек в прохладный октябрьский вечер. Руслана развязали и довольно грубо подтолкнули к выходу.
Хоть снег и сошел, но влага, скопившаяся в воздухе, продирала до костей. Дети сбились нервозной кучкой и то жались друг к другу от страха, то толкались из-за тесноты.
На улице уже темнело. Где-то недалеко затрещал генератор, и маленькие огоньки вспыхнули, как и в Юрьеве, на стене редкой гирляндой, едва осветившей часть кладки. А сами стены оказались выше, чем в Михайло-Архангельском монастыре. Руслан обернулся и обомлел: на фоне серого неба темными силуэтами высились громады двух высоченных храмов с гораздо большими, чем у церквей Юрьева, куполами. За спинами детей стояли военные прицепы-КУНГи, почти в каждом горел свет. А чуть дальше, у высокой стены находилась широкая яма с блестевшей в свете лампочек водой.
Трое мужиков, что помогали Черноморову, прохаживались с автоматами наперевес рядом с толпой детишек. Самого же рыжего нигде не было видно, наверное, ушел докладывать главному. Что ж, теория Озимова подтверждалась.
Руслан повернулся и оглядел стены. На подмостках у высоких ворот прохаживались две темные фигуры.
– Так, дети, раздеваемся! – крикнул один из конвоиров.
– Что? – послышались робкие голоса детей. – Нет! Мы не будем! Еще чего?! Да пошел ты!
Охраннику пришлось направить на неуправляемую ораву автомат. Дети тут же принялись расстегивать и стягивать с себя грязную, поношенную одежду.
– Снимайте все и кидайте на землю. Больше она вам не понадобится, – орал Свирид. Будто в подтверждение его слов, другие конвоиры подтащили стол, а какой-то незнакомый парнишка лет шестнадцати-семнадцати с отсутствующим стеклянным взглядом принялся носить корзинку за корзинкой и вываливать на стол одежду. Шмотки хоть и оказались старыми, но были явно чище, чем те, что были на детях.
– Теперь все в пруд! – скомандовал тот же охранник. – Он от вас по правую руку.
– Но сейчас же холодно! – увещевали голые дети, пытаясь достучаться до глупых мужиков, но те не слушали.
– А ну, живо! – и охранники начали автоматами сталкивать детей в воду.
Когда пришла очередь Руслана, он прыгнул сам. Хотелось тут же выскочить из этой глиняной ямы, но, видно, их сюда не просто так затолкали. Охранники кинули мыло. Два или три куска на всех. Оно все выскальзывало из замерзших рук и норовило уплыть под воду.
– Давайте! Живее! Мойте себя! Помогайте друг другу! Энергичнее! А то позамерзаете к чертям собачьим!
Лишь через полчаса относительно отмытых и клацающих зубами детей распределили по КУНГам. В каждом прицепе было по шестнадцать небольших коек. Хорошо, что разделение прошло по желанию, и с Озимовым в один фургон попали все его друзья, в том числе и семья Прохорова.
Руслан долго не мог согреться и заснуть, но тепло тонкого одеяла потянуло за собой. В черную бездну хлипкого забытья. И уже сквозь легкую дрему мальчик услышал:
– Подвинься.
Озимов отодвинулся к стенке, а к нему под одеяло забралась Катя и прижалась к мальчику всем телом. Очень-очень быстро детям стало тепло, и они смогли нормально заснуть, словно пара котят, согревающих друг друга.
Отец Василий, не торопясь, шагал по территории монастыря. Прошел мимо церкви Всех Святых, которая служила ему домом и камерой пыток одновременно. Пошел дальше, к собору Успения Пресвятой Богородицы. Оба храма кубическими громадами возвышались над остальными постройками монастыря. И оба были пятиглавыми. Но тот, куда направлялся Василий Степанович, всегда отвращал Черноморова, еще со времен его чудесного излечения. Он поверил старику, он уверовал в дарованную ему жизнь на благо человечества, но все оказалось гораздо сложнее. Кизляк обманул мужчину, сыграв на чувствах обреченного на смерть человека. И тот почти сразу осознал это, но ничего не мог поделать. Гипнотическая блокировка, которую установил старик, оказалась намного сильнее монстра внутри. И если б Петр Васильевич действительно излечил его, то и душа бы перестала метаться, но нет: чудовище все еще было рядом и помнило о каждой жертве неуемной жажды мести за прошлое. И требовало еще. Василий ненавидел Кизляка тихой ненавистью, но никак не мог сбросить оковы.
Черноморов медленно вошел в храм, который вместо привычных для церквей предметов заполняли разные приборы, приспособления, пробирки и химикаты. Несколько длинных столов стояли почти вплотную друг к другу и ломились от всевозможной аппаратуры, которую Кизляку удалось достать лишь в обмен на детей. У дальней стены за компьютером сидел старик. Рядом находились две грифельные доски, сплошь исписанные формулами.
– Здравствуй, отец! – тихо сказал бывший учитель, но Петру Васильевичу этого оказалось достаточно, чтобы услышать и развернуться. Он приподнял очки и погладил лысую голову. Потом медленно подошел к Василию, будто возрастная болезнь суставов мешала ему идти быстрее.
Кизляк положил дрожащую руку на плечо мужчины, и здоровяк упал на колени, будто в немощной руке старика заключалась огромная сила. Петр взял Черноморова за подбородок и нежно поднял его голову вверх, чтобы глаза Василия смотрели на него.
Где-то внутри маньяка зародилась боль. Помимо лица Кизляка, Василий видел арочный свод храма, откуда смотрели лики святых. Иконы-фрески были настолько реалистичными, что мужчине казалось, будто он очутился на небе, и теперь на него с презрением взирают все обитатели небесного царства. А ведь его грехи никогда не дадут ему взойти к ним.
– С чем пожаловал, сын мой, отец Василий? – тихо спросил Кизляк.
– Я привез очередную партию детей, – спокойно ответил Черноморов, хотя ему хотелось кричать, а еще – разрушить все в этом храме, где давно не было священников. Разнести все до кирпичика и сравнять с землей холм вместе с остальным городом.
– Отлично! – похвалил Петр Васильевич. – Молодец, сын мой. Но я чувствую смятение внутри тебя. Что-то не так?