Неудивительно, что я благосклонно отношусь к каждому желающему заняться личной терапией, включая время от времени и терапевтов. Помните, что этимология слова «терапия» означает «слушать, обращать внимание, посещать, служить». Значит, психотерапия – это внимание к собственной душе, служение ей – что в этом может быть плохого? Основная цель терапии – вести постоянный диалог о смысле своего путешествия, задавая такие вопросы, как:
1. Каковы мои шаблоны, особенно саморазрушительные? Какие комплексы, скопления энергии в моей истории, создают эти шаблоны? Что они заставляют меня делать и от чего удерживают?
2. Что всегда тянуло меня за рукав, просило у меня признания и даже сейчас желает быть почитаемым и жить в этом мире? Что хочет войти в мир через меня, а не то, что мир хочет от меня?
Конечно, формальная терапия нужна или подходит не всем. И в наши дни порой трудно найти терапевта, который сам прошел этот путь и поэтому может погрузиться в эти глубины вместе с вами. Но, и это важное «но», все равно нужно задавать эти вопросы самому себе. Иногда полезно задать их другому и получить ответ, который поможет нам увидеть себя со стороны, но если это невозможно, то, по крайней мере, задавание вопросов самому себе приведет к большему в жизни, чем если бы управление ею было предоставлено рутине и комплексам.
Аналитики, с которыми я работал в Цюрихе, отличались тем, что они, мудрые старики, прожившие свою жизнь со всеми ее превратностями, не были болтливыми, наивными или стандартными. Также они прожили свою жизнь со страстью. Если вспомнить, что passio в переводе с латыни означает «страдание», то это означает участие в чем-то, что человек чувствует так сильно, что это причиняет боль, но в этом участии есть большой смысл. У большинства из них были и альтернативные интересы: садоводство, искусство, музыка, скульптура, спорт и тому подобное. Они были любознательны, многогранны и имели жизнь вне работы. Как отмечал Юнг, нельзя увести клиента дальше, чем он сам прошел. Таким образом, у них должна быть своя жизнь, прежде чем они могли взглянуть на жизнь другого человека с определенной долей дистанции, вовлеченности и страсти.
Любой раненый целитель должен продолжать пересматривать свое путешествие не только с помощью терапии, но и медитации, активного воображения, работы со снами, работы с телом, а также постоянного изучения и размышления о смысле нашего погружения в огромный океан тайн, в котором мы плаваем. Любопытство – наш лучший проводник, а также открытый разум и сердце, открытое для открытий.
Любой раненый целитель, терапевт, да и любой из нас, должен разработать ритуалы «разгрузки» или «очищения». Если мы поглощаем токсичный материал в нашей работе, в наших отношениях, что нас исцеляет, что нас освобождает? Я думаю, что каждый человек должен найти жизнь вне работы через спорт, работу с телом, медитацию, музыку или что-то еще, что приводит другую часть психики на передний план и таким образом компенсирует беспокойство и стресс от работы. Откровенно говоря, я никогда не читаю труды по психологии как таковой, а скорее историю и иногда шпионские романы. Можно многому научиться, читая, и то, что человек узнает, возвращает его к работе обновленным и более информированным.
В конце концов, любой «целитель» выживет, только признав свои границы и границы наших различных «наук». Люди из «12 шагов» и буддисты пришли к этому раньше многих из нас. Первая группа говорит: «Отпусти и позволь Богу», что означает: «Ты не можешь это исправить. Перестань сходить с ума, думая, что можешь. Эта работа оплачивается на несколько уровней выше твоей».
А буддисты тысячелетиями напоминали нам, что главная причина человеческих страданий кроется в фантазии эго о суверенитете. Чем больше оно желает контролировать ситуацию, тем больше жизнь уклоняется от его программы. Недавняя пандемия – прекрасный пример этого заблуждения. Самые лучшие системы в мире дали сбой, часто осложненный человеческой патологией, но под этим скрывается ужасное величие природы, которая делает свое дело. Поэтому буддизм призывает нас не подталкивать реку, а плыть по течению и стремиться, насколько это возможно, жить в гармонии с дао природы.
И наконец, что, возможно, важнее всего: необходимо восстановить или заново вспомнить причастность этого всего великой тайне. Мы здесь ненадолго, и, хотя мы полны больших желаний, наши инструменты ограничены. Чем больше мы просто сидим и размышляем, смотрим на звезды над головой или на огромные созвездия, кружащиеся внутри каждого из нас, и наслаждаемся видом, нашим кратким мгновением в этом бесконечном спектакле до нас и после нас, тем более полноценными мы чувствуем себя здесь.
Раненый целитель приносит в этот мир много добра. Но наши силы глубоко ограничены. Бегство от этого призыва – это бегство от самой жизни, а чрезмерное отождествление себя со своей работой само по себе является патологией.
Как принять страдания другого, придерживаясь собственной программы роста и быть свидетелем, – это постоянный вызов. Раненый целитель в каждом из нас просит более осознанно, более энергично участвовать в этой работе, но он также хочет, чтобы мы проявляли больше сострадания к тому в нас самих, что так сильно болит. Если мы забудем об этом, то не сможем быть полезными и для других.
Глава четвертая. О психологии комедии: над нами ли эта шутка?
Тайный источник юмора – не в радости, а в грусти; на небесах юмора нет.
Проглоти утром жабу, и до конца дня ты не встретишь ничего более отвратительного.
По дороге на кладбище произошла забавная вещь. После ужаса, рыданий и скорби кто-то рассмеялся. (Однажды у меня была пожилая клиентка, которая часто говорила мне: «Дорогой, я такая старая, что даже не покупаю теперь зеленые бананы».) Это самый безумный из парадоксов: животное, которым мы являемся, обладает сознанием, через которое мы можем принести в мир столько даров и проклятий, и все же высший дар/проклятие сознания – это осознание своей преходящей природы, наш стремительный полет к уничтожению. Как сказал Гораций Уолпол, «Жизнь – трагедия для тех, кто чувствует, и комедия для тех, кто думает». Так что идем дальше.
Но позвольте мне начать с истории. Два человека едят друг друга. Не очень аппетитная история, верно? Но если я скажу, что два каннибала едят клоуна, мы перейдем на другую территорию. И когда один из них делает паузу и говорит: «Эй, чувствуете что-то смешное?», у нас выходит шутка. Что только что произошло? Сначала вы почувствовали дрожь, кратковременное содрогание от этого образа, тревогу, а затем парадокс от того, что вы едите: о, клоун. Что-то «смешное», – и напряжение снято, и даже ужасное разрешено, нивелировано, сведено к приемлемому. И освобождение от этого напряжения – смех, который рождается внутри нас.
Некоторые из вас не смеялись над этой шуткой, я вижу. Как и моя жена, которую я ежедневно мучаю шутками: шутки про отца, плохие шутки, меташутки и многое другое. Чем хуже, тем лучше. Однажды она сказала: «Отношения – это когда у тебя есть один особенный человек, которого можно раздражать очень долгое время». Думаю, она пошутила, но если нет, то я стараюсь каждый день раздражать ее шуткой-другой. Что такое меташутка, спросите вы? Ну, священник, раввин и буддист заходят в бар, и бармен говорит: «Эй, это что, шутка какая-то?» (Хотите смейтесь, хотите нет.) Это меташутка, потому что возникает напряжение между описанной ситуацией и давней традицией шуток, объединяющих поджанры шуток про бар и священнослужителей. Бар – это сцена, в которой мета (греч. «над», «запредельный», «пересекающий») соединяет жанры, связывает обыденное с трансцендентным. Итак, напряжение снимает бармен, который позволяет двум кадрам совместиться, а затем отпускает их с помощью смеха. (Теперь вы можете смеяться.)
Является ли комедия разновидностью трагедии, как полагает Твен? Три пожилых человека говорят о своих последних желаниях на смертном одре. Первый говорит: «Мое последнее желание – чтобы вся моя семья была рядом, чтобы в конце мы были вместе». Второй говорит: «Мое последнее желание – чтобы весь народ оплакивал мою кончину». Третий говорит: «Мое последнее желание – чтобы кто-то подошел к гробу и сказал: „Эй, смотрите! Он еще шевелится…“» Роберт Фрост размышлял над иронией наших экзистенциальных абсурдов и написал в остроумном двустишии: «Прости, Господи, мою маленькую шутку над тобой, / И я прощу Твою большую шутку надо мной». Как говорят, последними словами Оскара Уайльда были: «Либо обои, либо я. Один из нас должен уйти». Если он этого не говорил, то это достаточно по-уайльдовски, чтобы быть правдой.
Откуда взялись понятия комедии, трагедии и юмора, спросите вы? Ну, комедия происходит от греческого komos[45], что означает «деревня». Таким образом, комедия, как в «Божественной комедии»[46] Данте, означает «из деревни», то есть на вульгарном языке, ритуально и непосредственно оттуда, где люди действительно живут. Трагедия происходит от греческой «козлиной песни», возникшей в результате традиционных церемоний в честь умирающего/возрождающегося бога Диониса. (Поскольку это эссе не о трагедии, в этот раз мы не будем ее рассматривать.) Юмор происходит от средневекового/ренессансного физиологического представления о характере и типологии личности человека, возникающих из относительных смесей четырех жидкостей, называемых «юморами». Так, в пьесе Бена Джонсона «Каждый человек в своем юморе» (1598) изображены комические примеры типов личности, возникающих в результате преобладания этих юморов: слишком много черной желчи вызывает меланхолию или депрессию; желтая желчь – желчность, зажатость; красная желчь – холеру или гнев; а флегма – флегматичность или летаргию. Эта типология просуществовала много десятилетий, даже столетий, и помогла объяснить наши разнообразные ориентации в мире и различные настроения.