Точно так же архетипический образ Шута (Дурака) – это переосознание потребности в некоторой энергии, чтобы опрокинуть телегу с яблоками, быть носителем ценностей контркультуры любой эпохи. Шут у Шекспира и в других произведениях, как правило, единственный, кому удается избежать наказания, высказав компенсирующую правду. Так, Шут Лира, по сути, говорит Лиру, кто дурак в королевстве – тот, кто не знает разницы между нарциссическим голодом и любовью, и ему это сходит с рук, потому что он дурак. С дураком связан архетип Трикстера. Он встречается в каждой культуре и следит за тем, чтобы все не стало слишком шаблонным и предсказуемым. Он заставляет нас забыть ключи от машины, когда мы думаем, что управляем жизнью. Он напоминает, слишком поздно, конечно, что дьявол кроется в деталях. Все эти энергии, эти воплощения в виде архетипических персонажей служат нам напоминанием о силе комедии низводить раздутые вещи до их скромного человеческого места. Какими бы важными мы себя ни считали, боги припрятали банановую кожуру, которая ждет именно нас.
Раз уж мы серьезно относимся к смеху, позвольте мне представить семь идей о том, как комедия действует на нас, социально и психологически.
1. Основная функция комедии заключается в способности удерживать на мгновение напряжение нашего опыта и безопасно снимать это напряжение через выброс эмоций, известный как смех. Впрочем, с тем же успехом мы могли бы снять это напряжение первобытным криком. У нас есть записи Аристотеля к его лекциям о трагедии, где он описывает благотворный эффект, возникающий, когда человек высвобождает подавленные эмоции, которые в противном случае могли бы породить патологию. Способность зрителя отождествлять себя со страданиями главного героя и в то же время переживать через эстетическое событие катарсис, избавление от токсичных аффектов – часть системы саморегуляции нашей психики.
Подобно трагическому видению, комическое упивается травмой, лишениями, страхом и конечным уничтожением человеческой жизни. (Комедийная разрядка напряжения, вероятно, также рассматривалась Аристотелем, но мы утратили эту работу.) Но трагедия и комедия по праву являются параллельными образами театра, потому что обе выражают наше удивление и ужас перед дилеммами человеческого опыта и возможное снятие напряжения через изгнание аффекта. После такого очищения мы чувствуем себя лучше… в некоторой степени.
Шотландский исследователь проследил неврологический эффект комедии и выяснил, что смех включает в себя ряд сложных взаимодействий. А люди с повреждениями лобных отделов правого полушария мозга не находят шутки смешными. (Предупреждаем, если вам не нравятся шутки в этом эссе.)
2. Чувство юмора помогает нам переосмыслить свой опыт, взглянуть на свою жизнь по-другому. У тех, кто живет в условиях ковидных ограничений, появился какой-то удивительный юмор. Смех – это не только механизм преодоления трудностей и эмоциональная разрядка, он помогает взглянуть на свою жизнь с другой стороны.
Приходит парень к врачу и говорит: «Когда я прикасаюсь к голове, она болит. Когда я прикасаюсь к колену, оно болит. Когда я прикасаюсь к спине, она болит». Доктор осматривает его и говорит: «Я знаю, в чем твоя проблема – у тебя сломан палец!» Иногда юмор помогает нам взглянуть на мир под другим углом и тем самым расширяет кругозор. Итак, этот парень заблудился в пустыне. Наконец, в конце своего пути он видит придорожный киоск. Он думает, что сможет купить там воды, но там продают только галстуки. Он кричит продавцу, что ему нужна вода, а не галстук. Он ползет дальше, уже совсем измученный, и вот он приходит к прекрасному оазису с фонтанами, полными воды. Когда он, наконец, подходит к входу, выбиваясь из сил, охранник говорит: «Простите, сэр, но, чтобы войти сюда, вам нужен галстук».
3. Комедия помогает преодолеть жизненные неурядицы, в мире, где царит абсурд, превалирует «уловка 22», а закон Мерфи поддерживается высшими судебными инстанциями страны. Парень приходит забирать свою машину и спрашивает, починили ли ему тормоза. Механик отвечает: «Извините, мы не смогли этого сделать, но мы сделали ваш гудок громче». Девушка из провинции заходит в калифорнийскую библиотеку и очень громко говорит: «Я бы хотела биг-мак с сыром». «Ш-ш-ш-ш, – говорит женщина за стойкой, – это же библиотека!» «Хорошо, – шепчет девушка, – а можно мне картошку фри?» (Та-дам…)
4. Комедия часто сдувает напряжение, напоминает об элементарных ограничениях нашего человеческого состояния. Стивен Райт сказал, что планирует жить вечно: «Пока все хорошо». Классический случай падения – это высокомерный человек в шляпе, поскользнувшийся на банановой кожуре, что-то вроде этого ждет каждого из нас. Напряжение снято, природное равновесие достигнуто. Наиболее серьезно к этому образу относились теологи прошлого, которые называли его, естественно, «грехопадением». Дама спрашивает врача, серьезен ли ее случай, и тот отвечает: «Боюсь, что да, мэм». – «Я хотела бы услышать второе мнение», – возражает она. «Ну… я также думаю, что вы уродливы», – говорит он. Всякий раз, когда человек забирается слишком высоко, боги замечают это, вводят закон энантиодромии[47], и наступает Падение. Местный красавчик хвастается, что собрал пазл меньше чем за месяц, тем более что на коробке было написано «для детей 3–5 лет».
5. Комедия так часто зависит от метафорического инструмента, которым мы владеем, чтобы помочь нам установить связь с необъяснимым, таким как боги, или понять, как высокое и низкое на самом деле являются аспектами одного и того же. С помощью метафоры мы можем разглядеть тайные связи, которые соединяют разрозненные вещи. Так, Билли Коллинз в стихотворении воздает должное своему псу Дхарме, рассказывая о его абсолютной верности, скромности и небольших потребностях. В конце он восхваляет Дхарму за его преданность, однако это восхищение омрачается повседневным недостойным поведением: воровством кошачьей еды и почитанием поэта как божества.
6. Комедия также иногда помогает нам выразить невыразимое, запретное, подавленное. Юнг, который был известен своим великолепным чувством юмора, никогда не писал о комедии. В 1905 году мрачный Фрейд написал книгу «Остроумие и его отношение к бессознательному». В этой работе он отметил, что юмор часто бывает жестоким, язвительным, фанатичным, похотливым и тому подобным – все это вытекает из подавления, все это выражение запретного. Как и сны, шутки используют механизмы сжатия, вытеснения, двойного смысла и так далее. Как и сны, шутки позволяют запретному, подавленному высказаться и тем самым, возможно, менее патогенны, чем монстры подавленного аффекта. Уильям Блейк, поэт XIX века, отметил цену подавления, гиперболически сказав: «Лучше убить младенца в колыбели, чем лелеять несбыточные желания».
Шутки могут быть непристойными, пошлыми, сексистскими, и если кто-то обижается, то это значит, что подшучивают над ним, потому что он не понимает шуток. Когда я учился в колледже, мне посчастливилось иметь соседа по комнате из Кореи, моего «сеульского товарища», как я его называл. Однажды кто-то сказал, что ему нужно сходить в сортир, а Ён Бэ как раз узнал, что другого студента зовут Джон. Он соединил их вместе и упал на пол от смеха[48]. Он не мог поверить, что родители могут назвать своего ребенка «Cортир» на любом языке. Вообще-то это старая шутка. В «Троиле и Крессиде» Шекспира, чью аудиторию называли то «приземленными», то «грошовыми вонючками», греческого героя Аякса часто называют А-Джейксом[49]. Да, ходить на Джейкса тогда было одно и то же. Настоящий елизаветинский удар по колену!
Одна из прелестей Нью-Джерси в том, что у его жителей достаточно чувства собственного достоинства и чувства юмора, чтобы смеяться над собой, в отличие от некоторых других регионов страны, которые я мог бы назвать. (Ты знаешь, кто ты, Одинокая Звезда.) «Так сколько членов профсоюза из Ньюарка нужно, чтобы поменять лампочку?» – «Двенадцать. У вас есть с этим проблемы?» Ладно, Техас, тебе тоже достанется. Две студентки сидят рядом друг с другом в самолете Southwest, рейс из Хьюстона в Вашингтон. Девушка из Хьюстона, будучи дружелюбной, спрашивает: «Так вы откуда?» Восточный житель отвечает: «Из места, где мы не заканчиваем предложения предлогами». Девушка из Хьюстона задумалась на мгновение, а потом говорит: «Так откуда ты, идиотка?» Однажды я получил открытку с на которой два фрейдиста говорили друг другу: «Hello…» «Hello…» Внутри каждый из них думает: «Интересно, что он имел в виду?» Или сколько юнгианцев нужно, чтобы ездить на лекции Юнговского общества? Двое: один – чтобы вести машину, другой – чтобы указать, где водитель пропустил поворот. (Спасибо, Дэвид.)
Комики от Ленни Брюса до Ричарда Прайора, от Криса Рока до Тревора Ноа могут разрушить бастионы расизма. Сексизм тоже становится смешным. Дэйв Барри замечает, что «есть две теории о том, как спорить с женщинами. Ни одна из них не работает». А комедианты парируют: «Что значит, когда мужчина лежит в вашей постели, задыхаясь, и зовет вас по имени? Вы недостаточно долго удерживали подушку!» И «Почему для оплодотворения одной яйцеклетки требуется 100 миллионов сперматозоидов? Потому что ни один не остановится и не спросит дорогу».
Юмор также может воздействовать на вегетативную систему скатологией[50]. Мой друг Мартин из Лондона рассказал мне курьезную историю о том, как Черчилль был в туалете в палате общин. Кто-то, не зная, что Черчилль занят, послал секретаря, чтобы он передал ему сообщение. Секретарь нашел его в уборной и, исполняя свои обязанности, передал Черчиллю, что лорд-хранитель Малой печати хочет потолковать с ним о проблемах в парламенте. Черчиллю это не очень понравилось, и он крикнул в ответ: «Скажите лорду-хранителю Малой печати, что я запечатан в туалете и я могу иметь дело только с одним дерьмом зараз».