Со временем те, кто обращает внимание на свои сны, возможно, работает с психотерапевтом, прошедшим такую подготовку, а также медитирует, ведет дневник, размышляет о том, что поднимается снизу, начинают развивать более глубокие, более зрелые компетенции, а не поддаваться посланиям из внешнего мира. Следование за снами – это не только путь в бессознательное, как утверждал Фрейд, но и погружение в тень. Но все эти ночные визиты служат душе и призывают нас к исцелению, уравновешиванию жизни, росту и развитию.
В каждом из нас есть что-то такое, что не позволяет нам уйти от ответственности. Как сказал мой друг Стивен Данн в стихотворении о том, что он знает себя довольно хорошо: «…это хорошая новость, но и плохая тоже». Глубинная психологическая работа познавательна, смиряет и бросает вызов, неудивительно, что многие из нас избегают ее.
7. Жизнь по доброй воле. Жан-Поль Сартр много говорил о жизни в доброй воле по сравнению с плохой волей. Что-то в нас всегда знает, что для нас правильно, даже если путь к этому требует мужества и упорства. Большую часть времени мы живем нечестно по отношению к себе и другим, и в три часа ночи мы это знаем. Тогда трудно спрятаться или убежать.
Когда Юнг сказал, что невроз – это бегство от подлинного страдания, он не избавил нас от страданий. Жизнь, ориентированная таким образом, окажется беглой и тщетной, поверхностной и бесплодной, что мы так часто наблюдаем в нашем мире. Настоящий вопрос заключается в том, что стоит ваших страданий. Если вы бежите от этого, рано или поздно вы испытаете внутренний бунт. Если же примете его, ваша жизнь станет богаче. Вы не будете преисполнены счастья, которое и в лучшие времена бывает преходящим, но будете наполнены смыслом. Смысл делает все вещи переносимыми. Согласно Камю в его «Мифе о Сизифе», даже безнадежность его сменилась тем, что он по собственному выбору толкнул этот валун на холм, лишив таким образом самих богов их ужасной тирании над ним.
Во всех наших жизнях время от времени появляются такие камни, и мы можем бежать от них, отрицать их, но они ждут нас во сне и в непрожитых жизнях. Выбирая их время от времени, мы входим в присутствие и богатство большого. Наши души нуждаются в отношениях с большим. Как сказал Рильке в одном из своих стихотворений, «Он ждет, чтоб высшее начало его всё чаще побеждало, / Чтобы расти ему в ответ»[141]. Если мы вовлекаем в себя все более крупные вещи, значит, мы живы, растем и посреди мертвого вокруг живем своей жизнью. Сверхъестественное, поднимается ли оно из глубины нас самих или обнаруживается в опаловом сиянии окружающего мира, ведет нас туда, куда нам суждено попасть.
Эти семь предложенных установок и практик помогут нам перейти от отождествления с усвоенными посланиями, зародившимися в детстве и сохранившимися до наших дней, к более аутентичному путешествию. Что-то внутри каждого из нас всегда будет знать разницу и поддержит нас. Мы не узнаем этого, пока не рискнем. Этот риск означает оставить привычные места, зоны комфорта и привычки и двинуться в неизвестность. Но когда это наше путешествие, а не навязанное нам, всегда найдется что-то, что поведет нас вперед. Когда Юнг утверждал, что мы все должны знать, что поддерживает нас, когда ничто не поддерживает нас, он знал, и я видел это так много раз: когда мы выбираем путь, который считаем правильным для себя, путь, предназначенный богами, мы никогда не бываем полностью одиноки, мы никогда не лишены ресурсов, и мы находимся в руках чего-то, что заботится о нас, поддерживает нас.
История рассказывает об исследовании Южного полюса адмиралом Ричардом Бердом. Однажды он отделился от своей группы и ждал, что погибнет. Поэтому он написал о своей жизни и предстоящей смерти в бортовом журнале, надеясь, что его найдут позже. Его нашли, и когда потом читали эти записи, многие удивлялись тому, с каким спокойствием он принимал свою жизнь и свою смерть. В связи с этим возникает вопрос, что нужно сделать каждому из нас, чтобы достичь такой вершины ясности и спокойствия. Я думаю, две вещи: во-первых, чтобы мы прожили свою, а не чужую жизнь, что сложнее, чем кажется; и во-вторых, чтобы мы стояли плечом к плечу с чем-то большим, чем мы сами, и тем самым прожили большую жизнь, чем могли бы позволить наши опасения, наши страхи, примеры из жизни других. В этой жизненной борьбе мы находим и служим своему персональному мифу, тому, который возвращает нас к самим себе в более богатом виде, и тому, который приводит нас к встрече с душой. Парадоксально, но именно благодаря этой личной встрече мы приносим что-то ценное и другим.
Глава одиннадцатая. За каждый смертный лоскуток: Остаться живым на переднем крае парада смертных
Так человек стареющий убог,
Пальтишко драное на палке, впрочем,
Его душа поет все громче, громче
За каждый смертный лоскуток.
Йейтс написал эти слова, будучи в преклонном возрасте, испытывая физические мучения и душевную боль от многочисленных разочарований в своей жизни. Ни одному молодому человеку не позволено писать такие слова. Можно только сказать: «Подождите несколько десятилетий, посмотрите, что принесет вам жизнь, а потом мы посмотрим…» Такое высказывание может показаться цинизмом, даже горечью, но это не так. Это простой реализм. Позвольте мне привести пять примерных парадоксов проблемы старения в наше неспокойное время, время, когда нет более масштабных природных ритмов, которые когда-то направляли индивидуальные путешествия к космической драме искупления.
1. В годы моей академической юности я был озадачен рекурсивным изречением греческой мудрости: «Величайшее, первое благо – совсем не рождаться, второе – родившись, умереть поскорее»[143]. В начале жизни эта мысль казалась мне почти непостижимой, пессимистичной и антижизненной. Теперь я понимаю мудрость, а также язвительную, но тщетную надежду избежать жизни с ее страданиями. Как описал границы нашего человеческого состояния Йейтс в другом месте, «человек влюблен и любит то, что исчезает. / Что тут еще сказать?» Итак, читатель, является ли этот древний совет, предложенный нам, циничным, горьким или реалистичным? Как он соотносится с совокупностью нашего опыта? Способны ли мы, готовы ли мы принять зловещую полноту этой жизни со всем ее фестивалем потерь, который мы в противном случае отчаянно хотели бы продлить? Если мы проживем достаточно долго, все, кого мы любим, умрут; если нет – мы их покинем. Это не пессимизм, это сухие факты.
2. Однажды журналистка взяла у меня интервью на тему второй половины жизни для журнала, ориентированного на пожилых людей. Ее эвристические вопросы и мои ответы были изрядно отредактированы, что вызвало у нее раздражение. В конце концов она пришла в ярость, посетила офис журнала и встретилась с редакторами. К своему удивлению и ужасу, она обнаружила, что большинству из них примерно тридцать. Как они могли понять, что значит быть 70- или 80-летним? Неудивительно, что их передовицы были посвящены в основном звездам вроде Гарри Белафонте и Фэй Данауэй. Они, понятное дело, не могли представить себя иначе, чем в своих нынешних условиях и нынешнем состоянии души.
3. На более раннем этапе профессиональной жизни, когда я преподавал студентам курс «Этапы жизненного развития», я попросил их прочитать текст с весьма наглядными примерами и написать эссе, представляя себе свою жизнь на пару жизненных циклов вперед по сравнению с тем, где они находятся. Моя глупая мысль заключалась в том, что, возможно, знание того, что их ждет впереди, позволит им более осознанно ориентироваться на местности. Как же я ошибался. Они читали материал, в котором описывались типичные, даже предсказуемые проблемы и испытания, которые могут возникнуть на каждом этапе, и могли точно описать эти проблемы, но когда они переходили к представлению своей жизни в конкретных условиях или дилеммах, подобных описанным, они упирались в стену воображения, объясняя, как они, их прекрасные партнеры и их милые, преданные дети ловко обходят эти подводные камни и двигаются ко все большему домашнему, профессиональному и философскому блаженству. Это одна из многих причин, и, вероятно, самая важная, почему я оставил преподавание в колледже в поисках человека, с которым можно было бы вести диалог, основанный на реальности. Однако пределы воображения этих молодых людей довольно типичны для всех нас. Это не предел интеллекта или благих намерений; это предел эмпирических рамок и суженного воображения, управляемого комплексами, желаниями и соблазнительными способами отрицания, которым мы все подвержены.
4. Несколько лет назад меня пригласили выступить в качестве докладчика на обеде в пользу геронтологической программы близлежащей медицинской школы. Я отправился туда, ожидая увидеть собрание студентов-геронтологов и медицинских работников. Вместо этого я обнаружил группу безупречно причесанных, украшенных и усыпанных драгоценностями светских львиц. Мой доклад был посвящен величайшему неврозу нашей культуры – бегству от старения и смертности и сопутствующему обожествлению долголетия через фанты здоровья, косметической и хирургической красоты, и он был встречен прохладными аплодисментами. Очевидно, в этом прекрасном сборище весенних лаймов и мандаринов я стал таким же желанным гостем, как древний мореплаватель с мертвой птицей на шее. И каким же сумасшедшим я должен быть, чтобы сказать хоть одно пренебрежительное слово в адрес долголетия и здоровья? (На самом деле я не против ни того, ни другого, но я задавался и задаюсь вопросом, почему мы должны жить дольше и во имя чего, кроме самовлюбленного, робкого эго. И я задавался и задаюсь вопросом, почему большее количество чего бы то ни было считается превосходящим глубину, цель или смысл вещей.) В качестве напоминания всем нам я привел наблюдение Юнга о том, что «Бегство из жизни вовсе не исключает нас из подчиненности законам старения и смерти. Невротик, который пыт