ается ускользнуть от необходимости жить, ничего не выигрывает, а только обременяет себя ношей постоянного печального предвкушения старения и умирания, которые должны быть особенно жестоки из-за полной пустоты и бессмысленности его жизни»[144].
5. Адольф Гюггенбюль-Крейг написал замечательное эссе о «старости и дураках» и сделал все возможное, чтобы развеять наши представления о «золотых годах». Он напомнил, что тело распадается на части, друзья и семья умирают, большинство планов и ожиданий рушатся, но одно остается в силе: возможность вести себя как дурак и выходить сухим из воды. В конце концов, никто не ожидает от пожилого человека иного, особенно в ориентированной на молодежь, пластиковой, одноразовой культуре. По мнению Гюггенбюль-Крейга, возможность снова стать «дураком», оксюморонным «мудрым дураком», как и sopho-more (мудрый + идиот), – это возможность вернуть себе первоначальную психологическую целостность, игривость и безудержное стремление к буйной жизни.
Итак, на что же, учитывая наш культурный Sitz-im-leben[145], я могу указать как на спасительную силу для тех, кто не желает мягко уходить в эту добрую ночь, но при этом не отрицает природу нашего естества, которое всегда настраивает, всегда ускоряет нас к нашему смертному концу? Почему я, разделяющий общее недоумение по поводу того, почему мы здесь, в чем смысл этой жизни и почему мы, по-видимому, единственное животное, способное размышлять о своем собственном распаде и гибели, должен предложить что-то еще?
Когда пыль осядет, с чем мы останемся?
Однако у меня есть скромное утверждение, которое я хочу донести до читателя. Я считаю, что, пока мы любопытны, мы все еще живы. Тело будет продолжать разрушаться в соответствии с волей судьбы, образом жизни, генетикой и множеством невообразимых действующих сил. И все же Йейтс, безусловно, был прав. За каждую прореху в нашем земном одеянии должна заплатить душа. Грубо говоря, при каждом внешнем упадке, упадке сил, разрушении окружающей среды что-то внутри нас получает вызов к быстрому росту. Среди обломков истории, кровавой бойни потерь, растущего списка горя душа призвана расти.
Сегодня я еще больше, чем раньше, верю, что качество нашей жизни напрямую зависит от значимости вопросов, которые мы задаем, вопросов, которые мы призваны задавать себе. И мы должны задавать их сами, потому что в нашей культуре очень мало того, что не возвышает и не дает привилегий банальному, отвлекающему, тривиальному, всему, что оскорбляет и унижает душу. (Одна знаменитость выразила надежду, что после этой жизни что-то есть, потому что если бы этого не было, то она была бы ужасно скучной.)
Разумеется, кровоточащий морской прилив старения и смертности вызывают особое беспокойство у тех культур, которые утратили мифическую связь с богами и теми великими искупительными ритмами смерти и возрождения, крохотной частью которых мы являемся. В то время как наши предки, возможно, жаждали воссоединения в ином мире со своими потерянными собратьями или считали себя неизбежной частью великого космического цикла, в котором жизнь и смерть едины, все это часть возвращения домой, большинство современных людей переживают свою жизнь как эго-беглецы, дрейфующие, бездомные, обделенные и оторванные от чего-то большого и неизменного.
В книге за книгой и в терапии час за часом я утверждал, что главная задача так называемой «второй половины жизни» – восстановление «личного авторитета». Будучи детьми и молодыми взрослыми, мы вынуждены приспосабливаться к обстоятельствам семьи, времени, места, эпохи, в которые мы попали, и разным превратностям личной судьбы. Так называемая «первая взрослость» проходит в принятии или бегстве от посланий, которые мы усваиваем в результате нашего феноменологического прочтения жизненного текста. Можно резюмировать это следующим образом: повестка дня первой половины жизни навязывает нам всевозможные адаптации, и все мы по-разному реагируем на требования, удары, вызовы и соблазны жизни, а вторая половина обязательно требует разобраться с последствиями выбора и последствий: виной, гневом, упреками, сожалением, восстановлением и призывом к прощению себя и других. Таким образом, вторая половина жизни – это, как правило, не столько хронологическое событие, не столько отчаянная решимость, сколько настойчивая повестка, призывающая разобраться в том огромном внутреннем потоке, который мы все несем, и определить, что для нас является истиной.
Многие из нас знают, а еще больше подозревают, что внешних всесведующих авторитетов больше не существует. Правда в том, что большинство людей, занимающих авторитетные позиции, не имеют ключей, и именно поэтому они хотят и нуждаются во властных атрибутах. Соответственно, среди множества какофонических претензий на наши ценности и выбор какие подтверждаются нашим личным опытом, а какие – нашим автономным внутренним резонансом? Затем мы призваны найти в себе мужество и настойчивость, чтобы жить в мире в соответствии с этими истинами. Звучит просто, но это действительно проект длиною в жизнь. Чтобы облегчить этот процесс у отдельных людей, в том числе и у себя, я посвятил вторую половину своей жизни терапевтическим занятиям, лекциям и книгам, поднимая вопросы, призывая людей повзрослеть, нести ответственность за эти вопросы и прорабатывать их, чтобы жизнь стала основанной на ценностях, а не на неврозах. (Юнг отмечал, что наши частные религии, алтари, в которые мы вкладываем свой самый ценный капитал и у которых проводим большую часть жизни, – это ежедневное служение нашим неврозам, а именно «системам управления», которые усмиряют наши тревоги и по мере сил удовлетворяют наши потребности.) Чтобы продолжить это задание, с которым, по-видимому, сталкивается в жизни каждый из нас, позвольте мне поделиться с вами некоторыми из этих вопросов.
В своих красноречивых «Письмах к молодому поэту» Райнер Мария Рильке советует читателю быть терпеливым ко всему, что осталось неразрешенным в его сердце. Задача всегда состоит в том, чтобы прожить наши ответы с мужеством и преданностью. Но, напоминает Рильке, зачастую человек еще не готов жить этими ответами. Поэтому задача, добавляет он, состоит в том, чтобы верно жить вопросами, пока в какой-то далекий день мы не проживем свой путь к ответам.
Так и в калькуляции выбора: чем больше вопросов, тем больше путешествий мы получаем! Как заметил Артур Мизнер, именно сомнение, а не уверенность, дает нам образование, и именно сомнение и постановка вопросов дают нам более интересную жизнь. Вот несколько вопросов, которые, на мой взгляд, могут, если жить искренне и честно, привести к расширению души, даже если смертные лохмотья множатся.
Задавать вопросы, которые расширяют
Смысл моего существования – это тот вопрос, который задает мне жизнь.
Или наоборот, я сам и есть этот вопрос, обращенный к миру, не ответив на него, я останусь с чужими ответами, и это уже буду не я[146].
1. Где страх блокировал мое развитие, держал меня в узде и до сих пор не дает мне рискнуть стать тем, кто я есть?
Тот, кто читает эту книгу, уже достаточно взрослый и мудрый человек, чтобы с горечью признать, что, по большому счету, на протяжении многих лет мы сами были своей худшей проблемой. Мы единственные, кто присутствует в каждой сцене нашей долгоиграющей мыльной оперы, и неохотно признает, что часто живем в условиях, которые Сартр называл mauvais foi, или недобросовестностью. Признав необходимость адаптации, мы стали определяться со стратегиями избегания конфликтов, искать более легкие пути, когда это возможно, и тайно переносить свою зависимость на других: партнеров, организации, идеологии. В самые темные часы мы признаемся себе в трусости, зависимостях, лжи и обмане и других формах ускользания. Мы все знаем места, где нам не удалось «проявить себя». Нас преследуют моменты, когда мы подводили других, служа собственному нарциссизму или скрытым мотивам. Неудивительно, что старость может быть такой трудной. Физическая боль и ухудшение самочувствия – ничто по сравнению с перечитыванием каталога личных недостатков.
Возможно, толстая дама уже разогревается за сценой, но это еще не конец. Как сказал известный американский психолог Йоги Берра[147], «подъехав к развилке на дороге, следуйте по ней». Спросите себя, где страх все еще блокирует вас. Если вы зададите этот вопрос, то все, что появится на вашем личном экране, станет вашей новой повесткой дня. Это не значит, что вы должны прыгнуть с парашютом или продать все и уйти в монастырь, хотя и то и другое кому-то где-то может подойти. Это значит, что вы решили, что честность с миром начинается с честности с самим собой. Это значит, что нужно говорить другим правду, а не избегать. Это значит следовать любопытству, которое лежит в основе человеческой натуры, куда бы ни позволили вам отправиться ваши физические силы и воображение. В некоторых случаях это будет означать восстановление оставленного интереса, таланта, увлечения. В других случаях это означает рискнуть и делать то, что вы хотите, со своим драгоценным временем и энергией, независимо от того, подходит ли это другим, одобряют ли это другие и трудно это или нет. Если мы сможем удержать то, что для нас трудно, мы обнаружим, что служим жизни, а не смерти, росту, а не вызывающей отвращение адаптации. И если не сейчас, то когда?
2. Что из непрожитой жизни моих родителей я все еще несу в себе и передаю своим потомкам?
Замечание Юнга о том, что самое большое бремя каждого ребенка – это непрожитая жизнь родителей, наверняка преследует каждого из нас. Перед лицом мощного внешнего примера, такого как родительско-детская динамика, наша самая распространенная тенденция – служить его посланию. Таким образом, мы можем быть заблокированы там, где были заблокированы наши родители: в эмоциональной свободе, в способности к риску, в утверждении нашей сексуальности, наших пристрастий, наших увлечений. Или мы потратим свою жизнь на компенсацию недостатков другого. Так что, утверждая, что мы не будем похожи на наших матерей или не будем жить жизнью нашего отца, мы все еще определяемся этим другим, а не естественным источником внутри нас. Или мы посвятили и, возможно, все еще посвящаем свою жизнь бессознательному плану «лечения», такому как склонность заглушить раскол внутри нас самих, проживая жизнь трудоголика или развлекаясь. (Наша современная массовая культура предлагает беспрецедентные возможности для отвлечения внимания. Люди могут оставаться на связи 24 часа в сутки, и все больше и больше из нас делают именно это. Когда-нибудь мы умрем, и как мы проведем эти последние годы, эти последние часы?)