Кроме того, наши внутренние блокировки передаются нашим детям, нашим потомкам и являются для них серьезным бременем. Мы говорим, что любим своих детей, но избавляем ли мы их от необходимости заботиться о нашей эмоциональной жизни? Вываливаем ли мы на них свои безответные потребности? Живем ли мы ими или их детьми, нашими предполагаемыми, искупительными симулякрами? И не вздохнут ли в результате наши потомки с тайным облегчением, когда им больше не придется носить нас на руках?
И разве мы забыли, что все они, даже те, кто отдалился от нас, все еще ищут в нас образец для подражания, наставника? То, как мы справляемся с нашим старением, приближающейся смертью, физическими ограничениями, потерями, разочарованиями и трудными часами, – это уроки, которые они усваивают день за днем. С каким мужеством или без него мы встречаем наш трудный и сужающийся путь, с какой незрелостью и нуждой мы полагаемся на других, какую мудрость мы воплощаем или не воплощаем – все это они впитывают каждый день, знаем мы об этом или нет и знают ли они сейчас об этом или нет.
Если мы жили маленькими вопросами, а значит, и маленькими жизнями, то и они будут жить так же или будут вынуждены компенсировать жизнь, которой мы избегали. Если мы не откликнулись на призыв повзрослеть, то как и почему мы можем ждать этого от них?
3. В чем, собственно, заключается моя духовность и делает ли она меня больше или меньше?
Для многих слово «духовность» связано с болезненными, регрессивными ассоциациями с религиозными догмами, которые им впихивают в глотку, комплексом вины и страхом. Тем не менее дух остается лучшим словом, которое мы можем использовать для описания того оживления души и тела, которое называем искрой жизни. Что оживляет нас, что заставляет двигаться вперед по жизни? Иными словами, наша духовность – это не то, что мы говорим, а то, куда мы на самом деле ежедневно вкладываем свою энергию. Такие вложения – истинный эталон и единственная мера наших духовных ценностей.
Многие ли из нас могут пройти элементарный тест Фрейда на духовность? Более века назад он заметил, что большинство людей наполняют безмерную тайну нашего космоса с помощью выдуманных теологий, воспроизводящих родительские комплексы, успокаивающих ужасную неопределенность жизни шаткими заверениями и, что удивительно, принимающих теологии и практики, которые ратифицируют наши неврозы или служат утешительным нарциссическим планам. Иными словами, наши боги удивительно похожи на нас. Многие ли из нас способны зрело исследовать свое imago Dei (а оно есть у каждого из нас, осознанно или нет) и задаться вопросом, ведет ли оно нас глубже в жизнь и ее непостижимые тайны или помогает избежать удивления и ужаса перед неопределенностью и таинственностью? Сколько тайн мы можем вынести? Сколько неоднозначности?
На самом деле эти вопросы не о тайнах нашей Вселенной; они о нас, о наших личных психологиях и нашей относительной психологической зрелости. Пока мы не признаем, что наши теологии и духовные практики говорят в основном о нас самих, исповедуя теории Роршаха[148], мы будем оставаться заключенными не столько в духовном уважении к тайне, сколько в убогом избегании ее. Цель зрелой духовности – жить в глубине, будь то в местах потерь и неопределенности или в местах изобилия.
Зрелая духовность – это та, которая позволяет старым образам уйти, потому что они были всего лишь образами. Образ – это не тайна. Тайна – это энергия, которая наполняет Вселенную, которая когда-то оживляла эти образы и которая все еще проходит через нас. Для эго-сознания естественно ухватиться за образ, закрепиться за него в угоду нашим различным программам безопасности. Но эта энергия не будет сдержана ни в образе, ни в нашем последующем понимании и практике. К тому времени, когда мы «разгадаем» тайну, она уже исчезнет. Много лет назад во время экзамена на «индивидуацию» в Юнговском институте в Цюрихе одна из экзаменаторов торжественно заявила: «Моя индивидуация началась в тот день, когда умер мой Бог». Мы все поняли, что она имела в виду. Ее imago Dei больше не было заряжено энергией, не было сверхъестественным, и тогда она поняла, что должна повзрослеть и взять на себя ответственность за свое путешествие.
Таким образом, правильный призыв к обычному сознанию состоит не в том, чтобы цепляться за то, что уже ушло, а в том, чтобы пребывать в промежутках между ними, принимать чудо неопределенности и оставаться открытым для следующего места, в котором эта тайна может проявиться. Звучит просто, но трудно быть достаточно сильным, чтобы быть настолько уязвимым. И все же энергии Вселенной будут действовать так, как они хотят, и не будут обращать внимания на то, чего мы от них ожидаем.
Самое религиозное высказывание, которое я слышал по этому поводу, это признание Юнга, что он называл Богом то, что пересекало его волевой путь и изменяло его сознательные намерения к добру или к худу. Другими словами, все, что радикально меняет представление эго о себе и мире, все, что обязывает нас заново предстать перед Другим в обнаженном смирении, – это духовная встреча. Итак, остерегайтесь искать религиозный опыт. На самом деле его можно получить. (Не поэтому ли так много религиозных институтов и практик защищают человека от религиозных столкновений и тем самым обеспечивают уменьшение числа случаев избегания, вызванных страхом?)
Обратите внимание, насколько уважительно относится к тайнам концепция Юнга. Обратите внимание, как она не потворствует страху и не манипулирует концепциями в угоду личным потребностям. Обратите внимание, как она проходит тест Фрейда, выходя за пределы нарциссических интересов и управления неврозами, чтобы встретиться с радикальной, неразрешимой «инаковостью» Вселенной. Такая открытость, такой отказ от наших ничтожных властных планов может на деле оказаться достойным слова «духовность». Она потребует от нас гораздо большего, чем то, что нас устраивает. Она потребует от нас признания нашей малости перед лицом величия тайны, но только так мы сможем по-настоящему уважать тайну и ее суверенную автономию. Такое признание, бросая вызов основанному на страхе и раздутому эго, на самом деле уже является духовным расширением.
4. Где вы отказываетесь взрослеть, ждете ясности, прежде чем рисковать, надеетесь на внешние решения, ждете спасения от кого-то или ждете, что кто-то скажет вам, в чем смысл вашей жизни?
Последний вопрос особенно тяжелый, заряженный, и все же ни разу никто не спросил меня в контексте семинара: «Что вы имеете в виду?» И ни разу никто не сделал паузу, прежде чем написать личный ответ на эти вопросы. Такой ответ говорит мне о том, что все мы «знаем» и что мы страдаем как от этого «знания», так и от застревания, которое так часто сопровождает нас. Если мы действительно «знаем», зачем нам застревать? Что ж, теперь ответ ясен: дело не в том, в чем дело. То есть «застревание» связано не с конкретной проблемой, которой мы противостоим или которая противостоит нам, а с тем, как «цепочка» от этого устойчивого очага сопротивления тянется вниз, к более раннему, непокорному месту, архаичной зоне в нашей психике, которая, активируясь, наполняет нас тревогой, знаем мы об этом или нет. Плавая в условиях такого дискомфорта, мы, естественно, предпочитаем застрять, чем испытывать этот дискомфорт, необходимый для того, чтобы переплыть на другой берег.
Все эти вопросы вызывают теневые аспекты нашей психической жизни, а именно столкновение с тем, что угрожает стабильности и безопасности эго, кажется противоречащим нашим ценностям или требует больше, чем мы можем себе представить. Таким образом, мы отдаем предпочтение прежнему положению вещей и в то же время обвиняем себя в том, что так избираем застревание. Мы ненавидим быть «застрявшими», но еще больше мы ненавидим иметь дело с дискомфортом, которого потребует выход из затруднительного положения.
Когда мы по очереди разбираем приведенные выше пункты, то видим, что «взросление» означает не только осознанность, но и ответственность за то, чтобы что-то делать с тем, что мы осознали. Представьте себе это! Взросление означает, что мы сами по себе и очень уязвимы. Но мы так давно научились приспосабливаться, избегать, рационализировать, а точнее вооружаться против такого воздействия. Этот архаичный защитный механизм завел нас так далеко, что мы боимся пробудить эти низшие силы, если можем их избежать, даже сейчас спасаясь бегством перед лицом накопившихся последствий и тревожных снов.
Робкое эго, естественно, предпочитает ясность, определенность, иллюзию контроля и даже будет искажать реальность, чтобы временно это получить, как мы можем предположить, исходя из описанных выше скользких рассуждений о духовности. Тем не менее жизнь – это риск. Хотя мы восхищаемся теми, кто в прошлом отваживался выходить в море, полное опасностей, соблазнов и алчности, мы считаем, что безопаснее оставаться на берегу и ждать, пока не придет уверенность. Но она никогда не приходит, и мы продолжаем ждать, пока кто-то не вобьет последний гвоздь в наш гроб.
Надеясь на внешние решения, мы увековечиваем свою инфантильную зависимость от родителей или, что гораздо тоньше, от их суррогатов. Мы можем вести самую ответственную, продуктивную внешнюю жизнь, если оценивать ее по материалистическим меркам нашего меркантильного времени, и все же откладывать призыв к личному авторитету и требуемым для этого изоляции и мужеству. Просто напомним себе, что личный авторитет – это умение разобраться в огромном количестве внутренних и внешних событий, «испытать духов», как сказано в Первом послании от Иоанна (4:1), и найти то, что для нас истинно, подтверждено опытом и интуицией, а затем иметь бесстрашие жить этим в мире.
Точно так же испуганный, изолированный ребенок внутри каждого из нас все еще ищет того, кто позаботится о нем. К счастью, этот человек наконец-то появился, спустя долгое время после того, как мы тщетно искали его в наших партнерах, наших институтах, наших идеологиях. Этот человек – мы сами. Лучше привыкнуть доверять ему, потому что он – лучшее, что у нас есть и что мы когда-либо получим.