«Я хочу, чтобы ты поверила,
что теперь вера для меня не имеет значения,
только любовь важна в этом грандиозном
неуправляемом проекте нашей совместной жизни».
Стихотворение Элинор Лерман «На террасе стоит женщина»[17] напоминает нам, что, какими бы туманными и неясными, какими бы заумными, какими бы безымянными ни были наши пути, все так, как должно быть. Осознание архетипических форм, которые словно проносятся перед нашим взором, позволяет нам воспринимать даже самое непостижимое как нечто, что может стать другом и приглашением к познанию.
Женщина стоит на террасе. На ней
шелковое одеяние, кажется, зеленое,
бледное, как чай. Она держит напиток,
Такой ледяной, что кажется, у него вкус ртути.
Плеяды над головой, и она вглядывается
в сторону востока, туда, где Южно-Китайское море.
Как ты узнал? Ведь это после,
После того как ты выполнил всю работу,
после ухода столь многих,
после путешествия, которое привело в никуда.
После того, как ты женился и разошелся, а дети стали тебя игнорировать, и это означало, что ты выполнил свою работу.
Теперь ты настолько стар, что стал свободен надеяться.
Не нужно ничего учитывать,
кроме корня своего желания,
ставшего острым сгустком боли,
которую все доктора называли хронической,
но ты подозреваешь,
что это еще пульсирует изначальный нерв,
боль, которая всегда с тобой.
Так что позавтракай. И налегке
отправляйся в путь в глубоководный город,
отель на холме над Заливом Отражения.
Какое имеет значение, что ты «никогда не должен был здесь оказаться»?
Какая разница, что, когда ты заговоришь с ней,
она ответит по-французски?
Ты сможешь понять ее, если захочешь, и она узнает, кто ты.
Принеси ей напиток со вкусом дыни.
И когда на небе появятся звездные животные – рыба,
медведь, хитрый пес, – расскажи ей,
сколько времени потребовалось, чтобы образовались
эти созвездия.
Что люди дали им имена.
Что возможно все, и что ты, ты – тому доказательство.[18]
Глава вторая. Переосмысление нашего восприятия себя и мира во время чумы
Послушать их, так я – все что угодно. Но это ложь. Я не заговорен от лихорадки.
Поскольку на Юнга часто давили, чтобы он дал определение своей концепции Божественного, он сдался и сказал, что называет «Богом» то, что яростно бросается на наш путь и изменяет наши сознательные намерения во благо или во вред. Это очень своеобразное определение Божественного; однако чем больше я с ним сталкиваюсь, тем более глубоким, более неизбежным оно кажется.
Человеческое эго, которому поручено взаимодействовать с внешним миром, так часто воображает себя Большим Боссом, Императором Импульсов, Прорицателем Желаний и Царем Выбора. При этом оно представляет собой хрупкое скопление энергии, полное уверток, противоречий, клубящихся страхов, рационализаций, оправданий и убогих обоснований.
И за каждый акт своего мнимого суверенитета эго подвергается насмешкам со стороны огромных сил, которые его окружают. Часто подвергаясь вторжениям, оно не имеет чувства последовательности, и все же оно воображает себя главным, подобно блохе, которая просто больше других блох. В своем своеобразном определении Божественности Юнг делает поворот, чтобы признать величественную инакость Другого, переместить империалистическое эго и преподать ему урок-другой – такой, какой получил гиперблагочестивый, самонадеянный Иов, прежде чем его жизнь и его мировоззрение рухнули. Это признание бесконечности и автономии абсолютного Другого – истинное благочестие и истинное уважение к человеческим пределам.
Проще говоря, Юнг утверждает, что всякий раз, когда рушится рамка нашего эго, мы оказываемся в присутствии тайны большого, радикального Другого. Всякий раз, когда мы вынуждены радикально пересмотреть свое ощущение себя и мира, мы оказываемся в присутствии тайны. Все, что не соответствует этому, свидетельствует о том, что эго занимается своими старыми трюками, пытаясь подстраховаться, пойти на компромисс, ускользнуть. Все, что призывает эго-сознание столкнуться со своими ограничениями и открыться для пересмотра понимания, является, согласно Юнгу, религиозной встречей. Поэтому остерегайтесь просить о религиозном опыте. Вы можете его получить.
Учитывая это невероятно раздутое представление о нашем месте в космосе, можно сказать, что наша травматическая встреча с пандемией COVID-19 – это встреча с Божественным, но не как наказание от антропоморфного персонажа, сидящего наверху и судящего всех внизу, не как опровержение дальнейших предположений, а как GPS-призыв пересмотреть реальное положение эго и человеческой жизни в целом, в более широком плане тайны. По мере того как людям пришлось изолироваться, потерять связь с привычными занятиями и столкнуться со своим бессилием перед чем-то в тысячу раз меньшим, чем крупица соли, им пришлось вернуться к своей метафизической чертежной доске во многих отношениях. Будет интересно посмотреть, что принесут долгосрочные изменения и такие перерасчеты в индивидуальные жизни и наши социальные структуры.
Чем меньше мы знаем об объекте, человеке, ситуации, контексте, тем больше мы наполняем его своими проекциями. Проекции – это наш способ попытаться преодолеть вакуум незнания, найти в нем смысл и применить все стратегии, которым нас научила история. Проекция означает, что я всегда имею дело с аспектами себя «там», на Другом, хотя я считаю, что действую объективно по отношению к этому Другому. Перенос означает, что я применяю свои прошлые стратегии к новой ситуации, чтобы придать ей смысл и, возможно, взять ее под крыло суверенитета. Но когда Другой отказывается сотрудничать, когда его «инакость» разрушает ожидания проекций, тогда из дестабилизированного эго поднимается еще большая порция тревоги. В западном мире мы так привыкли к тому, что наши чудесные ученые прилетают и объясняют, почему упал самолет, или предлагают нам таблетку, чтобы решить проблему, – все эти обнадеживающие паллиативные шаги, чтобы как можно скорее вернуть нас к ожиданию «нормальности».
В этом легко убедиться на примерах из прошлого и в том, как быстро мы чувствуем свое превосходство над нашими суеверными предками. Когда в 1348–1349 годах в Европу пришла Черная смерть, в результате которой погибло до 40 процентов населения, а все институты стали бессильны, то пытались найти магию, найти виновных, прибегнуть к экзорцизму того или иного рода. Некоторые присоединились к шествиям флагеллантов, которые бродили по деревне и били себя плетьми, чтобы очиститься от греха, который, по их мнению, стал причиной ужаса. А в августе 1349 года добропорядочные граждане Майнца (Германия) ополчились на своих соседей евреев и убили шесть тысяч из них. (Я уверен, что этими «ритуалами» и объясняли победу над чумой.)
В наше «прогрессивное» время наши неблагополучные и думающие только о себе лидеры игнорировали проблему, отбрасывали научные данные и методологию, обвиняли другие страны, утверждали, что это мистификация и заговор, обращались к сумасбродным средствам лечения вроде пищевых добавок, лгали, обвиняли, были намеренно двуличны и в целом вели себя так же, как невежественные лидеры мира в XIV веке. Тогда никому не приходило в голову обвинять микробы, ведь кто может верить в то, чего не может увидеть или представить. Никому не приходило в голову искать блох на спинах вездесущих крыс. У нас не было даже этих оправданий. Мы знаем о микробах, бактериях и вирусах, у нас есть многовековой опыт борьбы с пандемиями, и все же метод, который в конечном итоге освободил Европу, – социальное дистанцирование, – был лучшим из того, что было, пока на сцене не появились вакцины, но это произошло уже после гибели сотен тысяч людей. Но мы были слишком глупы, слишком эгоистичны, слишком самовлюбленны, чтобы извлечь выгоду из всех этих знаний. Вот вам и прогресс! Итак, теперь мы обязаны усвоить, что, когда реальность требует пересмотра наших парадигм, настает время отпустить старое и искать другие подходы.
Как бы ни была ужасна эта пандемия с ее растущим числом погибших и раненых, больше всего в таких ситуациях метастазирует человеческий страх, обвинения, отрицания, самолечение, поиск козлов отпущения и отвлечение внимания – как в старые добрые времена Черной смерти.
Ведь мы уже такие большие, не так ли? И почему мы должны воспринимать маленькие вирусы всерьез? Почему, мы ведь даже не видим этих маленьких гадов? А то, что мы не можем увидеть, мы, конечно, не собираемся воспринимать всерьез. И все же неуемные страхи, выпущенные на свободу, как воздушные шарики, которые выскальзывают из рук ребенка, поднимаются, раздуваются и поглощают нас своей угрозой. Я не знаю, как разрешить эту дилемму. Это вопрос о человеческой природе, которая столкнулась с самой собой и лишилась своего мифического суверенитета. Однако, если вспомнить Юнга, именно в такие моменты человек получает возможность кардинально изменить свое представление о себе и окружающих.
Чтобы восстановить свою точку зрения, нам нужно признать ту роль, которую страх и тревога играют в нашей жизни. Я знаю, что это звучит упрощенно, но всевозможные техники управления страхом составляют большую часть нашей повестки дня. Сам по себе страх не является проблемой. Страх – это часть пройденного эволюционного пути, благодаря которому мы выжили. В конце концов, мир, в котором мы оказались, смертельно опасен. Вот только что… что зашевелилось в кустах – это наш сородич, возвращающийся домой с охоты и несущий нам ужин, или это тигр, который собирается нами пообедать?