Те, кто изучал подобные вопросы, говорят, что, по-видимому, единственный страх, который присущ всем, – это страх падения. Все младенцы демонстрируют паническую реакцию, когда их роняют. Все остальные страхи возникают в процессе развития. Мы носим с собой всю эту историю, организованную в кластеры, называемые «комплексами», – осколки опыта, которые активируются любым новым посетителем, рассматриваемым с точки зрения старых рамок. Некоторые из наших комплексов полезны, поддерживают нас; некоторые губительны и инфантилизируют. Но все комплексы в той или иной степени 1) вырывают нас из этого момента, 2) перемещают во время и контекст его создания и 3) связывают нас с пониманием, ограниченными рамками и скованным поведением того времени, того места, а часто и бессилием того далекого часа. Все комплексы – это «истории», не реальность, а конструкты, нарративы, фрагментарные интерпретации таинственного мира вокруг нас, а не сама реальность. Невольно мы становимся пленниками своих конструкций – не мира как такового, а того, как мы его структурируем, осмысливаем, пытаемся придать ему смысл.
В дисциплине «Общая семантика» есть трюизм: «Карта – это не территория». Если я достану карту, скажем, Оклахомы и приму ее за территорию, то смогу перешагнуть через Оклахому одним махом. Сообщалось, что однажды на вечеринке Пикассо упрекнули в том, что он не рисует свои человеческие фигуры такими, какими они выглядят «на самом деле». Художник попросил своего критика показать фотографию его семьи. Внимательно посмотрев на фотографию, сказал: «Боже, у вас крошечная семья». Иными словами, критик смог без проблем принять одно видение – фотографию, но не смог принять другое – художника. Соответственно наши комплексы накладываются на реальность, мы так же конструируем реальность, как и линзы наших очков, но мы принимаем мир, который они представляют, за реальный мир, за объективную реальность.
Хотя все наши истории «логичны» в своих границах, они редко бывают рациональными или объективными. Таким образом, мы никогда не совершаем «безумных» поступков, находясь в тисках комплекса; мы совершаем «логичные» поступки, учитывая конструкцию линзы, через которую смотрим. Человеческий разум, который помнит об этих пределах, хрупкий перед лицом спешки и обычно забывается, когда появляется страх. Природа дала нам инструменты борьбы, бегства или замирания, чтобы справиться с огромным Другим. Когда мы видим это Другое через редуктивную линзу нашей истории, его инаковость еще больше возрастает. Чем больше он отдален от нашей сознательной жизни, тем более иррациональным, более регрессивным в своем послании он может быть. Чем раньше срабатывает комплекс, чем более примитивна наша история становления, тем более примитивен ее сценарий и тем более ограничены наши ресурсы для ее сдерживания. Таким образом, стресс, вызванный чумой или другим нарушающим границы опытом, скорее всего, вызовет у нас регрессивную реакцию или, наоборот, мотивирует нас к расширению нашей философии себя и мира. Как мы все знаем, комфорт, контроль и предсказуемость убаюкивают дух, тогда как невзгоды будят его и требуют роста. (Как напоминает нам средневековый афоризм, «Быстрейший конь, который донесет вас к совершенству, – это страдание»[20].)
Давайте на минуту запомним разницу между страхом и тревогой. Страх конкретен: боязнь огня, боязнь высоты и так далее. Тревога аморфна, расплывчата, абстрактна. Это как туман, пересекающий шоссе. Опустите руку в этот туман, и никакого «там» не будет, но он может преградить вам путь. Таким образом, заглянуть в туман тревоги и обнаружить там конкретные страхи – это может стать моментом глубокого освобождения.
Возбуждение страха или тревоги также запускает нашу историю, в частности наши комплексы, и часто приводит к катастрофам. Недавно я обсуждал с американским бизнесменом ближневосточного происхождения его стресс и то, как часто его одолевают обычные жизненные проблемы. Несмотря на то что он человек большого таланта, интеллектуал и способен справиться с трудностями, он легко впадает в депрессию, теряет сон и чувствует себя истощенным. К сожалению, встреча с глупыми и фанатичными товарищами по играм, время от времени подкрепляемая другими, более взрослыми идиотами, разрушила его ощущение защищенности, самоконтроля и возможности быть самим собой. Таким образом, чужое невежество, глупость и страх становятся источниками его нынешних стрессов. Из-за этого он чувствует себя незащищенным и не может сосредоточиться на управлении своим бизнесом и жизнью. Хотя на самом деле полностью осознаёт свои действия и находится в безопасности. Возможность выявить, отследить и устранить эти детские травмы и то, как они питают страхи в настоящем, приносит освобождение. Старые страхи не уходят, но он все меньше и меньше становится их автоматической жертвой. И подобно тому, как во времена чумных эпидемий наши старые страхи проснулись, как вой волка в темноте.
Когда мы признаем присутствие архаичного страха, мы также должны осознать, что 1) в реальности это вряд ли произойдет, и 2) если бы это произошло, у нас есть эмоциональные, юридические и финансовые ресурсы, чтобы справиться с угрозой. Вероятность того, что реальные проблемы окажутся катастрофическими, минимальна, но рамки старого мира этого не знают, и поэтому взрослый, призванный защитить ребенка внутри себя, сам испуган и выбит из колеи.
В популярном романе и фильме Мартела «Жизнь Пи»[21], посвященном изучению страха, автор рассказывает:
«Теперь несколько слов о страхе. Он – единственный настоящий враг жизни. Только страх может победить жизнь. Он – хитроумный, коварный противник, уж я-то знаю. Ему неведомы приличия, законы, традиции, он беспощаден. Страх выискивает у вас самое слабое место – и находит его точно и легко. А зарождается он всегда в сознании. Только что вы спокойны, владеете собой и чувствуете себя счастливым. Но вот страх, в виде ничтожного сомнения, точно шпион закрадывается в ваше сознание. Сомнение порождает недоверие – и оно пытается прогнать прочь сомнение. Но недоверие сродни слабо вооруженному пехотинцу. Так что сомнение одолевает его без особого труда. И вот вас уже охватывает тревога. На вашу сторону встает разум. И вы снова обретаете уверенность в себе. Разум сполна вооружен самыми современными военными технологиями. Но к вашему удивлению, невзирая на тактическое превосходство и число былых безоговорочных побед, разум терпит поражение. Вы чувствуете, как теряете силы и твердость духа. Тогда-то тревога и перерастает в страх».
На протяжении десятилетий я и другие терапевты обнаружили, что страх, обычно архаичный, то есть сформировавшийся на ранних этапах развития нашего самоощущения и мировосприятия, диктует многие наши модели поведения. Это тайный бог, которому мы поклоняемся с преданностью, верностью и бдительностью, потому что этот «бог» однажды пришел к ребенку и потребовал вечного повиновения.
Давайте рассмотрим два известных стихотворения, посвященных страху и той роли, которую он играет в управлении нашей жизнью. Первое стихотворение называется «Змей»[22] и написано Д.Г. Лоуренсом после пережитого им в 1922 году на Сицилии, под небом, нависающим над тлеющим вулканом Этна.
Прочитайте стихотворение вслух, не спеша, позвольте образам возникнуть в вашем сознании, а затем мы поговорим о нем.
Змей
К моей поилке подполз змей
в тот жаркий-жаркий день, когда я прямо в пижаме
спустился попить воды.
Я спустился по ступенькам со своим кувшином
и должен был ждать, стоять и ждать
в густой со странным запахом тени огромного рожкового дерева,
потому что он оказался там, у корыта, раньше меня.
Он вылез из сумрачной трещины в земляной стене
и, перевалившись через край каменного корыта,
поволок вниз свое вялое с мягким брюшком желто-бурое тело,
и уперся ртом в каменное дно, в небольшое углубление,
куда из крана капала вода.
Он глотнул своим узким ртом и, не разжимая десен,
мягко втянул воду в свое длинное вялое тело.
Беззвучно.
Некто стоял передо мной у воды,
а я, как пришедший вторым, ожидаю.
Он поднял голову от воды, как это делают лошадь
или корова,
и посмотрел на меня невидящим взглядом, как лошадь
или корова,
стрельнул меж губ своим раздвоенным языком,
на мгновение задумался
и наклонился попить немного еще,
став землисто-бурым, землисто-золотым от горящего чрева земли
в день сицилийский июльский, с курящейся Этной
на горизонте.
Голос моего воспитания сказал мне:
его следует убить,
ведь на Сицилии черные-черные змеи невинны,
а золотые – ядовиты.
И голоса во мне говорили: «Если бы ты был мужчиной,
ты взял бы палку и прикончил его прямо сейчас».
Должен ли я признаться, как он мне нравился,
как я был рад, что он был моим тихим гостем,
попил из моего корыта
и ушел безмятежно и мирно, не благодаря,
обратно в горящее чрево этой земли?
Был ли я трусом, что не посмел его убить?
Извращение ли, что я жаждал говорить с ним?
От смирения ли – чувствовал себя польщенным?
А я чувствовал.
А те голоса продолжали:
«Если бы ты не боялся, то убил бы его».
А я действительно боялся, боялся больше всего на свете,
Но еще больше был горд,
что он искал моего гостеприимства
придя из-за темной двери, за которой тайны земли.
Он выпил достаточно
и поднял голову, мечтательно, как пьяный,
и выстрелил раздвоенным языком в черный ночной воздух.
Казалось, он облизнул губы,
и посмотрел в пространство, как бог, невидящим взглядом,
и медленно повернул голову,
и медленно, так медленно, словно в тройном сне,