стал изгибаться по всей длине и карабкаться вверх
по шершавой стене.
И когда он просунул голову в ту ужасную щель,
по-змеиному расправил плечи и полез дальше,
когда он повернулся ко мне спиной,
какой-то ужас охватил меня, протест против того, как он
намеренно уходит в эту черную дыру,
медленно втягивая за собой самого себя,
и погружается во тьму.
Я огляделся, опустил кувшин, поднял неотесанное полено
и с грохотом швырнул его в корыто.
Думаю, оно его не задело, но внезапно та его часть,
что еще оставалась позади, дернулась в недостойной спешке,
изогнувшись, как молния, пропала в черной дыре,
этой трещине с землей по краям на фасаде стены,
на которую я уставился как зачарованный
в этот напряженный полуденный час.
И тут же пожалел об этом.
Я подумал, какой ничтожный, вульгарный,
какой подлый поступок!
Я презирал себя и голоса моего проклятого человеческого воспитания.
И я подумал об альбатросе.
И мне захотелось, чтобы он вернулся, мой змей.
Потому что он снова казался мне королем,
Королем в изгнании, некоронованным в подземном мире.
Теперь его снова должны короновать.
И вот я упустил свой шанс с одним из Властителей Жизни.
И я должен кое-что искупить:
Ничтожность.[23]
Для начала подумайте о своих собственных ассоциациях со словом «змей». Кто-то любит змей, кто-то равнодушен, а большинство людей змеи пугают. Они гости из подземного мира, как и наши сны. Поэтому змеи часто воспринимаются как оскорбление предполагаемого господства эго над внешним миром. Даже несмотря на то что фантазии эго постоянно низвергаются как требованиями внешнего мира, так и восстаниями комплексов, снов, повторяющихся паттернов снизу, эго постоянно хочет быть хозяином. Так что здесь, в «Змее», как нам говорят, находится этот разрушительный гость «нашего» мира. Правда? Или все наоборот? Кто пришел сюда первым?
Далее Лоуренс замечательно описывает свой внутренний конфликт. Он чувствует себя польщенным встречей с одним из Владык Жизни, и в то же время «голоса его воспитания», правила и требования, с которыми мы все выросли, советуют проявлять агрессию. (Бороться, бежать или замереть.) Более того, голос его культурного развития, активизируя миндалевидное тело, самую примитивную часть мозга, приказывает ему как «мужчине» быть агрессивным и расправиться с непрошеным гостем. Напряжение противоположностей в говорящем – впечатляющая и убедительная сага, которую каждый из нас пережил в своей жизни. Миндалевидное тело и лобная кора (более развитая, более «сознательная», более цивилизованная часть его мозга) воюют друг с другом.
И тут в нем что-то щелкает. Он бросает бревно, змей уползает в глубину, и напряжение спадает. Затем, возможно, неожиданно для читателя, идентифицировавшего угрозу, говорящий осуждает себя за свою реакцию, вызванную страхом, и осознает, что, получив благословение на встречу с тайной другого мира, он упустил ее и поддался своим самым примитивным страхам. Как часто эта регрессивная реакция ощущается в каждом из нас, и время от времени мы имеем возможность оглянуться на нее и понять, что испугались риска, испугались обязательств, побоялись открыть то, что чувствовали на самом деле, боялись быть теми, кем хотели быть. И момент уходит. Иногда навсегда.
Осознав в себе эту регрессивную реакцию, оратор обрекает себя на высокое преступление и на мелкий проступок: ничтожность. Он приравнивает себя к древнему мореплавателю Кольриджа, который должен вечно носить на шее бремя своего импульсивного выбора и каяться[24]. У нашей души часто бывают высокие желания, а у нас – мелкие. Цена растет, и жизнь, которую мы не прожили, прячется в самые темные уголки комнаты.
На мой взгляд, самое важное слово во всей поэме, помимо слова «Змей», – это слово «намеренно». Возможно, вы его пропустили. Пожалуйста, вернитесь и перечитайте: «намеренно уходя в эту черную дыру». Я думаю, что смысл поэмы в этом слове «намеренно». Там, в это мгновение, эго нисходит в подземный мир, такой, какой мы все носим в себе. Ядовитость змеи заключается не в ее яде, а в напоминании о живом мире, который находится под нашим миром. В одном из писем Юнг как-то заметил, что страх и сопротивление, которые мы все испытываем перед входом в бессознательное, вполне объяснимы, поскольку это может быть путешествием в Аид. Тем не менее мы носим эти глубины в себе, мы выросли из них, но постоянно испытываем их вторжения. Бежать от встречи с ними – значит бежать от самих себя, бежать от глубины и оставаться в поверхностных слоях внешней жизни.
У меня над столом висит открытка, присланная мне много лет назад, в начале 80-х годов. Я закончил обучение в качестве аналитика в Цюрихе и возвращался в Америку. Мой швейцарский аналитик, доктор Адольф Амманн, и его жена Иоланда совершали свой единственный визит в это полушарие. Они хотели увидеть две вещи: Диснейленд и Гранд-Каньон. Я был тронут, когда получил от него открытку с изображением ночного Гранд-Каньона. Полная луна висит над краем каньона, и слои этой архетипической местности постепенно спускаются вниз от тех, что видны в лунном свете наверху, к тем, что окутаны темнотой внизу. Это впечатляющая фотография. Он написал одно предложение, с его инициалами А.А., на обратной стороне: «Кто бы мог туда спуститься!»
Я был тронут тем, что он вспомнил обо мне, наслаждаясь достопримечательностями нового мира, но еще больше я был тронут тем, что он с любовью напомнил мне, как я истолковал его замечание: «Мы спускаемся туда. Это наша работа. Это то, что делает глубинная психология – задействует эти более глубокие слои». Это был призыв, напоминание об этой работе, этой профессии, этом призвании, которые есть в жизни каждого из нас.
И когда мы возвращаемся к этому слову «намеренно», я думаю, мы понимаем, почему оратор огрызнулся. Ни один здравомыслящий человек не спустится туда – это бездны. Наш собственный разум, как сказал поэт Д.М. Хопкинс, сталкивает нас с «отвесными скалами / непостижимыми для человека». Но, следует отдать должное, автор стихотворения и сам Лоуренс достаточно зрелы, чтобы признать и взять на себя ответственность за то, что мы во многих отношениях переживаем, поднимаясь из глубин. Это признание – всё, чего мы можем ожидать от взрослого человека.
Так и для нас приглашение, вызванное отторжением, потерей привычного во время чумы, требует, чтобы мы задействовали свои собственные глубины, справлялись и несли ответственность за все, что всплывает снизу – страхи, озарения, примитивные полеты, новые энергии. Это все, чего мы можем требовать от взрослого человека. Итак, для каждого из нас в это трудное время или в другие трудные времена, которые еще предстоят, будет много метафорических змей, появляющихся у наших дверей, просящих нас войти в жизнь глубже, чем мы планировали. И то, как мы ответим, окажет большое, очень большое влияние на путешествие, которое мы называем своей жизнью.
Еще одно стихотворение. «Бояться Парижа» Марши Трумэн Купер.
Бояться Парижа
Представь, что все,
чего ты боишься,
поймано и хранится в Париже.
Тогда тебе должно хватить мужества
отправиться в любую другую точку мира.
Тебе открыты все направления
которые показывает компас,
кроме нескольких градусов к западу и востоку
от настоящего севера, что ведут в Париж.
И все-таки ты не посмеешь
даже пальцем ступить за черту города.
Ты на самом деле этого не хочешь:
стоять на склоне горы
за много миль отсюда
и смотреть,
как в Париже
зажигаются ночные огни.
Чтобы быть на безопасной стороне,
ты решил держаться подальше от Франции.
Но и тогда
угроза кажется слишком близкой
даже к этим границам.
Ты чувствуешь, как робкая часть тебя
снова закрывает весь земной шар.
Тебе нужен такой друг,
кто узнал бы о твоем секрете и сказал:
«Сначала увидеть Париж».[25]
Здесь бегству, которое защищало говорящего в стихотворении Лоуренса, противопоставлен противоположный совет: иди в страх, справься с ним, чтобы не жить беглецом. Многие из нас – беглецы, укрывшиеся в своих убежищах. Как аналитик, я могу лишь помочь увидеть, какую роль страх играет в сознании клиента, цену избегания, стоимость жизненных потерь. Часто случается так, что со временем эго-сознание осознает потери и признает необходимость перемен.
Часто люди, которые долгое время отрицали разрушительность своих браков или вред от привычного поведения, осознают, что их потери от избегания проблем растут. В конце концов они решают действовать. Немецкий философ Хайдеггер однажды заметил, что «ужасное уже произошло». Я понимаю его замечание так, что встреча ребенка с травмирующим масштабом жизненных требований уже принесла свое горе, и после этого нам остается только путь вверх к чему-то лучшему.
То, чего я боюсь, – мой величайший вызов, а страх, который я преодолеваю, – это пропуск в большую жизнь, которой требует моя душа. Когда мы мобилизуем мужество, решимость и, наконец, начнем действовать, тогда можно будет снова сидеть на берегу Сены, смотреть на мосты, слушать аккордеон, потягивать из бокала мерло и, наконец, действительно окунуться в жизнь.
Занимаясь этими вопросами много лет, я понял, что человеческая психика, похоже, хочет двух вещей:
• максимально полного раскрытия своего потенциала;
• самоисцеления.
Когда страх управляет нашей жизнью, а он управляет ею большую часть времени, мы настраиваем себя против самих себя и разделяем души. Исцеление происходит только тогда, когда мы преодолеваем эти страхи ради лучшей и наполненной жизни, которая нас ждет. Юнг отмечал, что наши личные религии основаны на том, чему мы действительно поклоняемся, то есть куда мы вкладываем больше всего энергии. Справедливо будет сказать, что наше самое глубокое религиозное служение относится к нашим системам управления страхом.