Между тем мне хорошо известно, что как ЦРУ, так и ФБР активно внедряли свою агентуру в многочисленные прогрессивные организации сторонников мира — и, в первую очередь, в многомиллионное Движение сторонников мира. В ЦРУ для этих целей имелось специальное большое структурное подразделение — Отдел международных организаций. В те годы его возглавлял Том Брейден.
Джон Рогге, я уверен, был одним из людей, используемых подобным образом для внедрения в руководство движения сторонников мира. Эта мысль не покидает меня с тех пор, как я вспомнил следующий эпизод.
В 1948 г. я встретил в Англии нашего известного поэта и общественного деятеля Алексея Суркова, который в то время был заместителем генерального секретаря Союза писателей СССР. Мы подружились и однажды в начале 1950 г. я пришел к Сурковым, жившим на улице Горького, рядом с Моссоветом. У них был писатель Илья Григорьевич Эренбург, живший напротив. Эренбург зашел, чтобы посоветоваться по некоторым вопросам перед отъездом в Париж на заседание Всемирного совета мира. Я помню, как Илья Григорьевич выразил беспокойство по поводу позиции американского представителя в организации Джона Рогге, который на заседаниях часто высказывается против намечаемых мероприятий и всячески старается притушить их политическую остроту. Закончил свой рассказ Эренбург словами: «Какой-то странный человек этот Рогге!».
Сурков обратился ко мне: «Вот у нас специалист по США. Саша, ты знаешь что-нибудь о Рогге?». Тогда я о нем ничего не знал. Но, вспоминая этот эпизод и сопоставляя его с тем, что произошло позднее, я понял почему ФБР порекомендовало Гринглассу Рогге в качестве защитника. Рогге, несомненно, чтобы войти в доверие к Гринглассам, представился им человеком прогрессивных взглядов, активным участником движения сторонников мира. А дальше, чтобы выгородить Руфь и помочь Дэвиду, он предложил им сделать основной упор на деятельности Розенбергов в пользу СССР.
Для меня нет никаких сомнений в том, что Рогге был своим человеком в ФБР и докладывал в ведомство Эдгара Гувера обо всем, что он узнавал от Дэвида и Руфи Гринглассов. И, в свою очередь, получал указания относительно того, какую информацию необходимо получить от его подзащитных.
На протяжении девяти месяцев, предшествовавших судебному процессу, Рогге и второй защитник — Герберт Фабрикант — уговорили Дэвида и Руфь Гринглассов признать свою вину и дать на суде подробные показания, особенно упирая на роль Юлиуса и Этели Розенбергов в привлечении их к шпионской деятельности. Таким образом Руфь Грингласс должна была избежать суда, а Дэвиду обещали мягкий приговор.
Рогге заранее договорился с судьей, что Руфи будет предоставлен иммунитет и против нее не будет выдвинуто обвинений, хотя она активно склоняла своего мужа передавать СССР доступные ему материалов, сама приезжала в Альбукерк, возила туда вещественный пароль для следующих встреч со связником и принимала полученные через Голда деньги. Именно Руфь вовлекла в сценарий шпионского заговора Этель, которая, хотя в общих чертах, возможно, и знала о сотрудничестве мужа с советской разведкой, но сама никогда не привлекалась к разведывательной работе. В отличие от Руфи, которая в наших разведывательных донесениях фигурировала под псевдонимом «Оса», Этели псевдоним никогда не присваивался.
Сотрудники ФБР тренировали Дэвида и Руфь — какие вопросы им будут заданы на суде и как следует отвечать на них, Специалисты из Комиссии по атомной энергии натаскивали Дэвида относительно того, как ему следует отвечать на вопросы, касающиеся атомной бомбы.
После многомесячной работы, проделанной сотрудниками ФБР, «защитником» Рогге, специалистами из Комиссии по атомной энергии, Дэвид и Руфь Гринглассы превратились в податливый инструмент в руках обвинения на предстоящем судебном процессе.
4. Не виновны в том, в чем обвинялись
Долгие годы я носил в себе тяжкий груз и лишь на склоне лет, стремясь разобраться во всех перипетиях судебной расправы над моим другом и его женой, углубился в чтение доступной мне американской литературы по делу Розенбергов. Особенно врезалось в мою память письмо лауреата Нобелевской премии Гарольда Юри, направленное им в январе 1953 г. в газету «Нью-Йорк таймс». Он выступал против вынесенного судом приговора и предупреждал, что репутация США будет подмочена. И что скажут «люди доброй воли всего мира», «если после казни Розенбергов станет ясно, что они казнили двух невинных людей и оставили на свободе виновную (Руфь Грингласс)?». При этом Юри призвал «помнить, что где-то есть представитель СССР, который знает, что же произошло на самом деле».
Как последний из оставшихся в живых советских разведчиков, встречавшихся с Юлиусом Розенбергом в начале и середине 1940-х годов и из первых рук знающих обстоятельства его сотрудничества с советской разведкой, я и есть тот самый «представитель СССР», помнить о котором призывал Гарольд Юри.
В начале 1950-х годов я уже работал в британском отделе и не имел служебного отношения к делу Розенбергов. Но я ежедневно следил за всеми проходившими из ТАСС материалами о ходе судебного процесса. По дороге на работу я успевал просматривать газетную информацию. Относящиеся к делу Розенбергов материалы ТАСС передавали в отдел научно-технической разведки. Так что каждый день, пока шел процесс, я находил время, чтобы заглянуть к Яцкову, который показывал мне имевшиеся у него материалы, обменивался со мной впечатлениями.
Хотя, откровенно говоря, Яцкову было не до обсуждений: в то время полным ходом шло начатое после арестов в Нью-Йорке служебное разбирательство, в связи с которым и Яцков, и Квасников были заняты по горло: приходилось отписываться, докладывать, снова во всем разбираться. Сидели на работе до полуночи, если не позже.
Между тем политические тучи сгущались. Из союзника по антигитлеровской коалиции и боевого соратника США превратились в главного противника СССР в холодной войне.
Переход к открытой конфронтации на внешней арене сопровождался антикоммунистическим психозом. Маховик маккартизма усиленно набирал обороты. Развернувшаяся в стране травля и преследования коммунистически и лево-либерально настроенных американцев ставили своей целью заставить американцев поверить в реальность «советской угрозы». Маккартистская пропаганда искала виновников и козлов отпущения за все неудачи США и Англии на международной арене — развал колониальной системы, победу революции в самой населенной стране мира — Китае, появление у Советского Союза атомного оружия.
Начавшаяся летом 1950 г. война в Корее и участи в ней крупных американских воинских контингентов использовались средствами массовой информации для разжигания антикоммунистической истерии, антилевых и антилиберальных настроений. Не могу забыть высказывания обозревателя херстовской газеты Вестбрука Пеглера: «Единственный реальный и мужественный способ покончить с коммунизмом в наших рядах — это объявить членство в коммунистических организациях или скрытую помощь им преступлением, караемым смертной казнью, либо отстреливать или каким-либо иным способом умерщвлять всех, признанных виновными в нем».
Таким образом, когда 6 марта 1951 г. в Нью-Йорке начались слушания по делу «США против Юлиуса, Этели Розенберг и Мортона Собелла», политические страсти были накалены до предела. Наконец-то заговорщики, виновные — как удалось убедить большинство американцев еще до решения суда — в потере Соединенными Штатами атомной монополии, предстали перед судом, чтобы понести заслуженное наказание!
Задача обвинения значительно облегчалась тем, что накануне суда в глазах большинства американцев виновность Розенбергов в «самом страшном преступлении за всю историю страны» не подлежала сомнению. Мне хорошо запомнилось, как за неделю до суда государственный обвинитель Ирвинг Сейпол сообщил прессе, что со стороны обвинения выступит «сто с лишним свидетелей», в том числе видные физики-атомщики, принимавшие участие в создании первых атомных бомб, — Роберт Оппенгеймер, Джордж Кистяковский, Гарольд Юри и др., а также будут представлены сотни вещественных доказательств.
Возвращаясь в памяти к тем тяжелым трем с лишним неделям, в течение которых я по поступавшей в Москву информации следил за ходом судебного процесса, я не могу отделаться от ощущения ирреальности происходившего в нью-йоркском федеральном суде на Фоли-сквер.
Первым с пространной речью выступил государственный обвинитель Ирвинг Сейпол, пообещавши доказать, будто бы Розенберги с помощью советских разведчиков создали агентурную сеть, позволившую им украсть через Дэвида Грингласса оружие, представляющее первостепенное значение как для выживания США, так и всего мира — атомную бомбу!
Ни последующее судебное разбирательство, ни жестокий приговор, ни даже обнародованные почти полвека спустя дешифровки, сделанные в ходе растянувшейся на десятилетия операции «Венона», так и не смогли доказать правоту утверждения Сейпола.
На следующий день были заслушаны показания первого из свидетелей обвинения — Макса Элитчера, который доказывал причастность Мортона Собелла к шпионскому заговору. Морти был единственным другом Элитчера — больше никаких друзей у этого довольно странного человека не было.
Как я уже говорил, вплоть до второй половины 1948 г. со всей моей бывшей агентурой не было связи, и до сих пор неизвестно, что они там делали все это время. Во всяком случае, когда ФБР вышло на Элитчера в связи с проверкой его лояльности при переходе на новую работу, он, по признанию Ламфиера, оказался легким орешком: стоило его чуть-чуть дожать — и он бы раскололся. А потом, когда началось дело Розенбергов и Собелла, он целиком перешел на сторону ФБР. Ведь Собелл был осужден только по показаниям Элитчера, который доказывал, что он, Собелл, пытался привлечь своего приятеля к разведывательной работе.
Элитчер пересказывал «разговоры о шпионаже», которые вели они с Собеллом. Элитчер утверждал, что Собелл однажды якобы направлялся к Розенбергу, чтобы передать ему «кассету из-под 35-миллиметровой пленки». Так же, как и Голд, и Грингласс, он боялся, что ФБР припомнит: в 1946-м году он давал присягу о лояльности и скрыл свою принадлежность в молодости к коммунистической партии.