В те годы существовало положение, по которому всех отъезжающих в командировку принимал нарком иностранных дел. Отдел кадров сообщил, что меня примет В. М. Молотов. Для меня это было шоком. Кроме меня, на прием Молотова пришли еще два товарища, отъезжавшие в Англию через Японию и США.
Свою беседу с нами Молотов начал с сообщения о том, что около трех месяцев Япония не давала нам транзитных виз. Но на днях Япония запросила у СССР транзитную визу для своего генерала и его свиты, направлявшихся в Германию. НКИД СССР ответил, что готов выдать визы, если Япония выдаст транзитные визы для девяти советских граждан, направляющихся в США и Англию. Япония согласилась, и визы в наши паспорта были поставлены.
Затем Молотов стал интересоваться, что представляет собой каждый из отъезжающих. Каждый коротко рассказывал ему свою автобиографию: где работали, где учились, семейное положение, знание языка. Когда очередь дошла до меня, я сообщил, что не женат. Нарком сразу прокомментировал: «Как же вы это так, голубчик, на холостом ходу? Мы ведь неженатых за границу не посылаем, тем более в США. Вам там сразу подберут красивую блондинку или брюнетку — и провокация готова». Здесь в разговор вступил заведующий отделом кадров НКИД Андрей Петрович Власов и заявил, что старшие товарищи по работе (делая намек на руководителей разведки) характеризуют меня как политически и морально устойчивого человека, а кроме того, в советских учреждениях Нью-Йорка работают незамужние девушки, и я могу жениться там. В ответ Молотов лишь заметил: «Ну что же, товарищ Феклисов, поезжайте, работайте побольше и не подводите нас».
После этого Молотов стал говорить о важности задач, стоящих перед советскими дипломатическими представителями, особенно в США и Англии в сложной международной обстановке.
— Советское правительство, — сказал он, — делает все возможное, чтобы не позволить втянуть СССР в разгоравшуюся войну. Сотрудники советских загранпредставительств должны нам помочь, — подчеркнул он.
Основное внимание Молотов просил уделить выявлению тайных шагов Англии и США по прекращению войны с фашистской Германией путем переговоров, заключения альянса, направленного против СССР. Было видно, что он очень опасался сговора Англии и США с Германией. Неоднократно подчеркивал необходимость использовать все средства для выявления всевозможных контактов между ними.
Молотов был одет в темно-сиреневый костюм-тройку из советской ткани «Метро», в белую сорочку с галстуком и черные ботинки. Он говорил четко и убедительно, жестикулируя. Между фразами он делал небольшие паузы. Про Молотова говорили, что он заика, но я этого не почувствовал. Мне показалось, что Молотов внешне в своей манере разговаривать с людьми сознательно или подсознательно копировал Ленина (я мог судить об этом сходстве по кинофильмам).
Моя подготовка к отъезду в командировку шла быстро. В начале декабря для меня был изготовлен радиопередатчик, который нужно было испытать.
Испытания проходили в два этапа. На первом этапе мне поручили из здания на Лубянке устанавливать радиосвязь с различными нашими радиоцентрами, находившимися в Минске, Киеве, Ашхабаде. После того, как я научился четко устанавливать связь и обмениваться телеграммами с этими центрами, меня направили в командировку в город Батуми. Там мне следовало организовать радиосвязь с Москвой. Это была генеральная репетиция.
Третьего января 1941 г. я возвратился в Москву. Начальник американского отделения товарищ Будков сообщил мне, что нужно как можно быстрее выезжать в Нью-Йорк. Будков объяснил, что меня ждут в НКИДе, чтобы заказать железнодорожные и пароходные билеты. Две недели ушло на различные сборы: получение паспорта, билетов на поезд «Москва-Владивосток», инструктаж в ЦК ВКП(б) и сдачу партбилета, получение экипировки и ее подгонку у портного, окончательную доработку план-задания, прием руководством разведки.
3. Дорога за океан
Согласно легенде, одобренной руководством, я не должен был говорить моим родным, что еду в США. Поэтому родителям по приезде из Батуми я сказал, что меня командируют во Владивосток и что часть моей зарплаты будет переводиться им. Последние дни перед командировкой я был очень занят по работе и домой приходил около полуночи. По утрам мать и отец во время завтрака все время сидели за столом около меня, интересовались, что мне нужно приготовить к отъезду. Мама сама сшила мне сатиновую рубашку оранжевого цвета, сказала, что рубашка получилась «хоть куда». Все вещи, которые я взял с собой, уместились в один небольшой чемодан.
Поезд из Москвы во Владивосток отправлялся с Ярославского вокзала в 16. 00. В день отъезда я на работу не пошел. Мать и отец все время не отходили от меня. Бабушка с дедушкой тоже суетились. Дед с завистью говорил: «Вот, доможил, куда едешь. На край света. Возьми меня с собой». В тот день мы долго обедали — часа два. Дед пил вино. Отцу недавно сделали операцию на кишечнике, и врачи запретили ему принимать спиртное. Однако разговор как-то не клеился. Родители казались подавлены, у матери все время наворачивались слезы.
Время от времени заходили соседи по дому, чтобы попрощаться, пожелать счастливой дороги и успеха на новом месте работы. В два часа дня я тепло попрощался с плачущей мамой, с дедушкой, бабушкой и сестрами Тасей и Аней. Братья Борис и Геннадий были на работе. Отец решил проводить меня до заставы Ильича.
Я шел с отцом по заснеженному 12-му Рабочему переулку и Рабочей улице. День был пасмурный. На отце была поношенная шапка-ушанка, старое зимнее пальто, какого-то непонятного из-за своей заношенности цвета — не то серого, не то черного. Его бороду и усы покрыл иней. Лицо у него осунулось, он выглядел больным, только серые глаза оставались лучистыми и подвижными.
Я был одет по-осеннему, во все новое: серая шляпа, черное пальто, темно-серый костюм, на ногах начищенные черные полуботинки, а на руках — черные кожаные перчатки. Наша одежда резко контрастировала, и я неожиданно заметил, что на это обращали внимание прохожие. Мне стало стыдно.
— Папа, ты бы купил себе новое пальто и шапку.
Отец замахал руками:
— Что ты, сынок! Пальто и шапка еще хорошие, не рваные, и я их поношу еще годка два-три. Разве можно такие хорошие вещи выбрасывать?
Тогда я понял, что отец и я — представители разных поколений, разных взглядов на жизнь и что мои замечания и возражения не изменят образа жизни и привычек отца, приобретенных им в течение 50 лет.
Мы дошли до заставы Ильича. Приближался мой трамвай. И тогда отец сказал мне свои последние слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Работай, Шура, хорошо, чтобы мне с матерью не было стыдно за тебя. До свидания, сынок, может быть, больше не увидимся. Бойся немца, я его знаю». Мы крепко обнялись и расцеловались. Я поднялся в почти пустой трамвай и стал на задней площадке последнего вагона. Трамвай сделал полукруг на площади и, громыхая колесами по рельсам, стал быстро набирать скорость, а я все смотрел сквозь стекло на сиротливую, согбенную фигуру отца.
Слова, сказанные отцом при расставании, оказались пророческими, через полгода Германия напала на Советский Союз, а в сентябре 1942 г. отец умер, и мне его увидеть больше не пришлось.
На Ярославский вокзал я приехал заблаговременно. В поезд сел одним из первых. Со мною в четырехместном купе ехали три советских офицера. В соседнем купе разместились направлявшиеся в Вашингтон в советское посольство двое шифровальщиков с женами. С шифровальщикам и меня познакомили в отделе кадров НКИДа и просили в дороге оказать им помощь, так как они не знали английского языка. В поезде ехало очень много иностранцев, а также граждан из Прибалтики, уезжавших за границу на постоянное жительство. В то время все европейцы направлялись в США через Швецию, Финляндию, СССР и Японию, так как на Западе уже шла война и пассажирские пароходы через Атлантику не ходили.
Поезд из Москвы до Владивостока шел почти десять суток. В пути я досыта наигрался в шахматы и домино, прочитал две книги и вдоволь отоспался. Остановки на станциях были продолжительными — от 10 до 30 минут — из-за того, что паровоз следовало заменять или заправлять водой. Я на каждой остановке выходил из душного вагона подышать и побегать по платформе вдоль поезда. Особенно мне понравилась пробежка на станции «Ерофей Павлович» в Забайкалье: запомнилась температура воздуха — 55 °C, но воздух сухой, чистый, дышалось легко, и мороз не чувствовался. Наконец около полудня поезд прибыл во Владивосток. Нас, ехавших в советские дипломатические представительства, встретили сотрудник НКИДа и работник Интуриста. Шифровальщиков и меня поместили в небольшом охраняемом домике, где обычно останавливались дипкурьеры.
Во Владивостоке мы прожили пять дней в ожидании японского товарно-пассажирского судна, на котором и отправились в Японию. Прибыли в Цуругу — порт на западном побережье Японии, где в кромешной темноте, с снежную бурю нас встретил советский вице-консул и отвез в свой дом, который одновременно являлся служебным и жилым помещением. Спал я эту ночь в большой, ужасно холодной комнате.
Утром встал рано и вышел на улицу посмотреть японскую природу. Взору открылась удивительная картина. На расстоянии пятидесяти метров росли несколько типично японских деревьев, видимо, сосен, кроны у них наверху были плоские. Толстый слой снега, выпавшего за ночь, искрился и таял в лучах восходящего солнца. Образовавшиеся капли воды, падая на землю, сверкали, как сказочные бриллианты. Это зрелище было феерическим, чудесным, но продолжалось всего 30–40 минут, пока подтаявший снег не упал с деревьев на землю.
Итак, я, простой парень с рабочей московской окраины, сразу начал свое заграничное турне с такой экзотической страны, как Япония, где природа, люди, порядки резко отличались от тех, к которым я привык дома. Все, что я видел вокруг, приковывало внимание, все было для меня в диковинку.
Вице-консул утром напоил нас чаем, отвез на вокзал и отправил поездом в Иокогаму, откуда мы должны были пароходом отправиться в Са