В те дни во многих странах мира проходили протесты против смертного приговора Розенбергам. Американские же посольства в Риме и Париже, как сообщали в Вашингтон, буквально находились в осаде демонстрантов.
Некоторые видные американцы добивались личной встречи с президентом, чтобы изложить свои доводы о необходимости недопущения исполнения вынесенного Розенбергами приговора. В частности, этого добивался Нобелевский лауреат, ученый-атомщик Гарольд Юри. Но ни президент, ни генеральный прокурор его не приняли.
Эйзенхауэр принял лишь четырех священнослужителей трех протестантских пасторов и одного раввина, — представлявших 23 тысячи священнослужителей, ранее направивших президенту прошение о помиловании осужденных. Не затрагивая темы виновности Розенбергов, они лишь просили президента о «символическом жесте милосердия» — сохранении жизни осужденной чете.
Позднее один из этих священнослужителей, Бернард Лумер, рассказал, как Эйзенхауэр связал разведывательную деятельность Розенбергов с потерями США в ходе войны в Корее и утверждал, будто они «делали это за деньги».
До назначенного дня казни оставалось еще три дня и еще одна, пусть слабая, зацепка: право приостановить исполнение приговора, которым наделен каждый из членов Верховного суда.
Из зала заседаний защитники Розенбергов направились прямо в кабинет члена Верховного суда Уильяма Дугласа. Внимательно выслушав их аргументы, судья Дуглас предложил защитникам прийти на следующее утро.
В тот момент в борьбу за жизнь Розенбергов включились два видных американских юриста — Файк Фармер и Дэниэл Маршалл, на свой страх и риск предпринявшие попытку добиться отмены приговора. Их аргументация вкратце сводилась к следующему.
Розенберги были осуждены на основании закона о шпионаже 1917 г. Однако этот закон был частично изменен после принятия закона об атомной энергии в 1946 г. В соответствии с последним, приговор к высшей мере наказания мог быть вынесен только на основании специального решения присяжных. А поскольку в деле Розенбергов такого решения не было, приговор подлежал отмене.
Обдумав выдвинутые как старыми, так и новыми защитниками Розенбергов аргументы, 17 июня судья Дуглас объявил о своем решении отсрочить исполнение приговора. По его мнению, «Розенбергам должна быть предоставлена возможность поднять этот вопрос в суде». Решение судьи Дугласа означало, что защита Розенбергов получит три с лишним месяца для подготовки новой апелляции. Замысел властей оказался под угрозой, и в ход были пущены чрезвычайные меры.
В тот же день генеральный прокурор США Герберт Браунелл потребовал от председателя Верховного суда Фреда Винсона срочного созыва чрезвычайного заседания Верховного суда для аннулирования решения судьи Дугласа. Через час судья Винсон объявил о чрезвычайном заседании суда, которое должно было состояться на следующий день, в полдень.
В третий раз за всю историю США члены Верховного суда во время летнего отпуска были отозваны в Вашингтон. В полдень 18 июня проведшие бессонную ночь в самолетах, поездах и автомобилях судьи восседали в своих креслах. На ступенях у входа и вокруг здания Верховного суда в тревожном молчании собралась многотысячная толпа.
Три часа, сменяя друг друга, излагали аргументы защиты Блок, Фармер и Маршалл, Финерти и прибывший специально из Чикаго профессор права Малькольм Шарп. Несколько часов понадобилось судьям, чтобы прийти к решению.
В середине дня члены Верховного суда удалились в совещательную комнату. В 18.29 был объявлен перерыв до 12 часов следующего дня. Розенбергам была дарована еще одна ночь.
В это время Юлиус писал своему другу и защитнику Эмануэлю Блоку: «Наши дети — наше счастье, наша гордость и самое большое достояние. Люби их всем сердцем и защити их, чтобы они выросли нормальными здоровыми людьми…
…Я не люблю говорить «прощай», потому что верю, что добрые дела живут вечно, но одно я хочу сказать: никогда так не любил жизнь, потому что понял, каким прекрасным может быть будущее. Так как я считаю, что мы в какой-то степени внесли свой вклад в этом направлении, плодами которого воспользуются мои дети и миллионы других…»
Судя по этому письму, несмотря на почти трехгодичное нахождение в тюрьме, на мучительное ожидание решений по многочисленным апелляция, Розенберги держались поразительно стойко, сохраняя присущее и самообладание и ясность мысли.
Перерыв в работе суда до полудня следующего дня вызвал настоящую панику в Белом Доме, о чем свидетельствует спешно созванное президентом чрезвычайное заседание кабинета. Ведь если бы Верховный суд счел правомерным применение закона об атомной энергии, обвинение было бы дискредитировано и пришлось бы все начинать заново.
В ходе заседании генеральный прокурор Браунелл употребил все свое красноречие, чтобы убедить Эйзенхауэра в безосновательности отсрочки казни. Он уверил президента в том, что обвинение «располагает информацией, подтверждающей вину Розенбергов, но она не могла быть использована в суде». Расчет Браунелла был точен: президент Эйзенхауэр не дал себе труда даже проверить наличие подобной информации.
В полдень 19 июня было объявлено решение Верховного суда: шестью голосами против трех отсрочка казни была аннулирована. Однако в этом решении указывалось, что оно «не должно быть истолковано как согласие с целесообразностью применения в данном деле смертного приговора».
Решение Верховного суда выглядело весьма проблематично с точки зрения принятой в США правовой процедуры: поднятый адвокатами Фармером и Маршаллом правовой вопрос передавался на усмотрение судов низшей инстанции и только впоследствии, на стадии апелляции, мог быть рассмотрен самом Верховным судом.
Но вторичное, да еще под новым углом зрения рассмотрение дела Розенбергов не укладывалось в замысел властей. Поэтому в нарушение установленной процедуры Верховный суд с ходу рассмотрел выдвинутые защитой аргументы и счел их «несущественными».
Сами члены Верховного суда испытывали сомнения в принятом ими решении. Это подтверждается и опубликованным всего три дня спустя после казни особым мнением судьи Феликса Франкфуртера, осудившего поспешность, с которой было вынесено это решение. Выразив уверенность в том, что «аргументы Фармера-Маршалла имели юридические основания», он признал, что у суда «не было времени, чтобы соблюсти предписываемую в таких случаях процедуру».
После чрезвычайного заседания Верховного суда у Розенбергов оставалась лишь весьма слабая надежда на помилование президента.
К 19 июня на имя президента Эйзенхауэра поступило свыше 200 000 писем и телеграмм с просьбой «предотвратить непоправимое». Нельзя сказать, что президент не испытывал сомнений — об этом свидетельствуют его мемуары. 15 июня он написал сыну, воевавшему в Корее: «Противоестественно не вмешаться в дело, где женщине уготована смертная казнь». Однако Эйзенхауэр не сомневался в том, что «в данном случае… женщина явно была лидером всей шпионской сети».
Почему Эйзенхауэр был так глубоко убежден в том, что Этель — «злой гений», вдохновлявший мужа не преступление?
Только много лет спустя стали доступны рассекреченные материалы ФБР, относящиеся к делу Розенбергов.
Среди тысяч ставших достояние гласности страниц — ни одного упоминания о «шпионской деятельности» Этели. Даже в списке вопросов, приготовленных ФБР в середине июня 1953 г. на случай, если Юлиус Розенберг согласится заговорить, лишь один вопрос касался Этели: «Знала ли Ваша жена о Вашей деятельности?».
Теперь также известно, что даже директор ФБР Эдгар Гувер и его заместители были против высшей меры наказания для Этели Розенберг. Когда судья Кауфман обсуждал с Вашингтоном вопрос о мере наказания Розенбергам, ФБР направило в правительство меморандум, в котором оно выражало свою позицию против вынесения Этели смертного приговора, а рекомендовало 30-летний срок тюремного заключения.
Однако президент с этими материалами ознакомлен не был. Генеральный прокурор Браунелл сделал все возможное, чтобы оградить президента от сострадания к молодой женщине, матери двоих детей. По его указанию Министерство юстиции сочинило и направило президенту меморандум, в котором Этель отводилась роль вдохновительницы «преступления».
А те роковые минуты Эйзенхауэр не проявил лучших качеств своего характера — самостоятельности, справедливости, милосердия.
Через час после решения Верховного суда канцелярия Белого Дома объявила, что президент Эйзенхауэр отклонил просьбу осужденных о помиловании.
Истекали последние часы перед казнью, назначенной на 8 часов вечера. На всех улицах, ведущих к тюрьме Синг-Синг, были установлены заграждения, выставлены вооруженные патрули. Проводка электрического стула была проверена, и исполнявший по совместительству обязанности палача электрик был на своем месте.
Этели и Юлиусу дали возможность в последний раз побыть друг с другом в камере, где на самом видном месте был установлен телефон прямой связи с министерством юстиции на случай, если они все-таки решат заговорить.
Розенбергам было разъяснено, что если они захотят признаться во всем и назовут своих сообщников, им стоит лишь поднять трубку этого телефона. Такое признание явится основанием для смягчения их наказания. Но даже родительские чувства не заставили Юлиуса и Этель воспользоваться предоставленным им шансом к спасению. Последние их письма дают представление о том, что испытывали в эти часы осужденные.
«Всегда помните, что мы невинны, — писала Этель сыновьям за два часа до казни, — и не могли пойти против своей совести». В конце письмо Этель просила Эммануила Блока передать детям ее медальон с десятью заповедями, цепочку и обручальное кольцо как знак их «неумирающей любви».
За несколько минут до смерти она написала последнее короткое письмо Эммануилу Блоку:
«Дорогой мой человек!»
Я оставляю свое сердце всем, кому я дорога. Я не одинока и умираю с честью и достоинством, знаю, что мы с мужем будем оправданы историей. Позаботьтесь, чтобы наши имена всегда были светлы и незапятнанны ложью».