C другими чудесами, чудесами света, знакомились в плановом порядке. Иногда его нарушали юбилеем друзья в какой-нибудь стране. Нарушало возникшее желание съездить к Гауди в Барселону, к Штраусу в Вену, либо на «праздник, который всегда с тобой» в Париж с Хемингуэем или с кем-нибудь ещё из замечательных друзей, её друзей, а сколько их – не сосчитать. У них есть неоценимое преимущество – они всегда рядом. Они из её мира, теперь нашего, мира литературы, музыки, живописи.
Бывает так, что чем меньше город, тем больше праздников. Чему можно радоваться, если нет больших театров, музеев? Развлечениям, которые сами и придумывают. Нарве повезло, есть чем гордиться на самом деле. Ежегодно реконструируется баталия – битва со шведами. Участники из Москвы, Новгорода, Питера, местные. Вошли мы в ворота крепости и оторопели – навстречу блестят пуговицами военные из XVIII века, за ними женщины. Расширяющиеся книзу платьях с оборками подчёркивают стройность фигур. Чистенькие дети одеты по тогдашней моде. Люди живут в двух веках. – Какой вам интереснее? – Не знаем. – А заботы с костюмами, поездки? – Это удовольствие.
Русское построение на ратушной площади. Амуниция по всей форме. Шеренги солдат. Команды: кругом, налево. Один повернулся в другую сторону. Подскакивает офицер, хватает за кичку, размахивает шпагой: «Запорю, болван». Одобрительные возгласы из толпы XXI века.
Во дворе крепости сотни зрителей. Противники рядами выстраиваются насупротив. Пушки заряжены, ружья наизготовку, командиры на конях. Стены сжали тишину, время на сковородке – когда?! Взмах шпаги: «Огонь!» – залп из пушек, потом из ружей, гром закладывает уши. Пламя, дым, в носу ест от пороха. Грохот барабанов. Пронзительный зов трубы. Солдаты выпрямляются во весь рост и – вперёд. Их ничто не остановит, только смерть. Ура-а-а! Оглушительное и раскатистое. Штыковая атака. Тот, которого хотели запороть, – впереди.
Зрители кричат ещё громче. Победа не может ждать.
Ликование дружно переходит за накрытые столы многочисленных кафе. Довольны и русские, и шведы. Дети в неописуемом восторге. Мы тоже. Сидим вместе с настоящими шведами из Мальмё.
– Как вам сражение?
– Сказать по-вашему – «здорово». Мы двести лет не видели войну. Сейчас не важно кто победил.
– Победила дружба, история всегда так заканчивается. Обидно, что для понимания этого кладутся миллионы. Из космоса видно – Земля маленькая, делить нечего.
– Будем надеяться.
За что и выпили.
В окрестностях Усть-Нарвы археологические раскопки. Здесь 4800 лет назад жили люди. Каждому месту своя мерка. В Израиле тысячелетия «измеряются» метрами, тут – сантиметрами, аккуратная обработка огородика в лесочке. Поехали, попросились «помочь». Покопались, покопались, ничего не нашли. «А что вы хотели? – удивились финские археологи. – Найти мамонта?»
Времени отчаянно не хватает, сегодня ждёт Рига. Ещё темно, в машине Ира с закрытыми глазами. Смотрю на неё и не выдерживаю, останавливаюсь, легонько касаюсь губами ушка, оно ближе. Дрогнули ресницы, её рука на моей щеке.
Вечер, концерт в Домском соборе. Акустика не вызывает ничего, кроме зависти. Орган, мужской хор и меццо-сопрано… Музыка – неотделимая часть собора, собор – путь к Богу и к музыке. Бах за органом, музыка льётся с неба. Время остановилось, души взлетели. Громом аплодисментов их не вернуть.
Набережная Даугавы, в спокойной воде не качаются силуэты зданий, не моргают огни старого города, над ними застыли звёзды, там наши души, они вместе. Тишина и покой. Тёплые руки у меня на плечах. Улыбка не Моны Лизы, нет в ней никакой загадки, в ней – любовь.
В твоих глазах вселенная,
Как исповедь объятия,
И тело моё бренное
На нежности распятое.
Мы с временем обвенчаны,
Проходят годы мимо,
Когда такая женщина
И любит, и любима.
В небе появились разноцветные огоньки, самолёт подмигивает и к кому-то торопится. Пожелали им удачи, помахали вслед: «Нам спешить некуда – счастье с нами».
Ночь, обратная дорога, машин нет, кажется, Ирочка задремала, улыбка уйти не может – она мне. Мотор не слышно. Пробегают мимо городки, лесочки, поля. Удивительное блаженство – любимая рядом. Проснётся, поцелует, можно будет… помолчать. Когда любишь, слова не нужны. Уснуть не боюсь, сколько бы ни прошло времени, – я пою. Песня внутри, мелодия наша, нашей любви. Ехать нам долго, и песня не оборвётся, пока дорога не окончится. Дорога длинная. Мы сами её выбрали. У неё простое название – жизнь.
Нас выписали, на самом деле формально: из одного отделения перевели в другое, разбираться из-за чего тромбоз. Мы собрали сумку и спустились на этаж ниже. Опять повезло с врачом – Лазырина, не сглазить бы. Нашли двухместную палату, временно свободная, ночую там. Палата платная, Ира спрашивает: «Почём, интересно?» Отвечаю: «Дешевле, чем в гостинице, да ещё кормят …». Успел язык прикусить, ведь конец-то фразы «но и не помрёшь». Думать нужно, что говорю. Ира делает вид, что не замечает моих глупостей. От этого не легче.
Анализы, осмотры. Находят опухоль. У нас шок… В этот же день сам отвожу пробы на биопсию в Песочный, иначе долго. Результата ждём с ужасом. Продолжаем активнее заниматься. Несколько раз в день гимнастика, ходьба по коридору – пока не спортивная, но стремимся.
В назначенный день приезжаю за результатом, читаю диагноз – онкология. Не верю, спрашиваю у сестры: «Может быть, это не наш анализ?» – «Ошибок не бывает». Вместо того, чтобы бежать, сажусь в коридоре. За такие вести когда-то отрубали голову. Бог, где ты? Возьми мою сейчас, за другой диагноз.
Напротив останавливается врач: «Чем-нибудь помочь? – Не сразу понимаю, что он ко мне. – Спасибо… нет». Какой толк от самобичеваний? Не обо мне речь – что делать?
Показываю Лазыриной, наверное, привычный для неё текст. Буднично убеждает, что не страшно, обнадёживает: «Типичный случай, не вы первые. Легко удалят новообразование и всё, не переживайте. Сдавайте быстро анализы и оформляйтесь на операцию, советую в Песочный, в НМИЦ имени Петрова. Там специалисты с мировыми именами». Вместе идём в палату, один не могу.
Ира внешне почти не реагирует, только глаза сразу стали другие, не её – такой тоски не было. О болезни – ни слова.
Вечер, поздно, мы вдвоём, Ира лежит. Необычная тишина в коридоре. До этого не обращал внимания? Появилась страшная причина замечать мелочи? Еле слышно зовёт, никогда раньше так не говорила:
– Посиди со мной… пожалуйста.
Голос сдавленный, издалека. Я даже испугался, пытаюсь изобразить бодрый вид, подхожу, встаю на колени, целую.
– Сядь ко мне.
Берёт за руку, глаза влажные, блестят… Вроде бы всё ясно, врачи убеждают: «Не волнуйтесь, вылечат». Но была мама… потом – «не оставляй меня».
– Хочу попросить у тебя прощения.
Я на коленях, ругаю себя последними словами – почему не уследил. А она, любимая моя, просит прощения у меня… виноватого.
– За что? Я должен просить… я недосмотрел. Не прощу себе. Вылечат, буду отмаливать грехи…сейчас не время рассуждать, нужно готовиться.
Приподнимаю, прижимаю к себе. Дышит часто-часто. Слеза упала мне на руку.
– Я тебя подвела… оказалась больной.
– Как такое могло прийти в голову? Сейчас же выброси. Полная ерунда, сказали ведь, что ничего страшного, обычная операция. Потом будем вспоминать, посмеёмся.
Глажу по волосам, лоб горячий. Заглядываю в глаза, слёзы не исчезают.
– Я тебя люблю. Постарайся уснуть… сон, говорят, лучшее лекарство.
Опускаю на кровать. Целую. Губы чуть тёплые. Одна моя рука у нее под головой, другой тихонько поглаживаю: кисть тёплая и сухая, вначале подрагивала, потом прошло. Через полчаса-час задремала. Моя очередь плакать, хотя сказали же врачи, что повода для беспокойства нет. Но почему при взгляде на Ирочку тревожно бьётся сердце?
Нас выписывают с рекомендацией: требуется операция, химиотерапия, лучевая терапия. Из обихода исчезает местоимение «я». Остаётся только «мы». Ходим нормально, можем даже бегать, что иногда и пробуем, ничего не болит.
Стоим у окна, но у другого. Ждём выписку. Осень на исходе, неожиданно потеплело. На деревьях листьев мало, яркое солнце подчёркивает, что у каждого свой цвет и все красивые. Поддаются они тихому ветру, отрываются и медленно опускаются, выбирают, где остановиться. Насовсем. Как люди. На земле расстелен яркий ковёр, дворники не успели скатать. Ира, не глядя на меня, говорит, что осень закончилась, а сегодня вернулась. К нам.
Обнимаю: «Посмотри, нарядная какая, она узнала, что ты заболела, и вернулась сказать, что бояться нечего, вылечат, а там и весна. Будет для нас такая же яркая, как эти листья». Ира не отвечает, внутри у неё произошли перемены. Я обязан выглядеть убеждённым, что ничего страшного нет, ведь от моей активности что-то будет зависеть, но от Ирочки спрятаться невозможно. Значит горечь и у меня написана. Ира всегда находила нужные слова. Говорила другим. А сейчас? Зачем – мы понимаем без них. Она молчит, и у меня в сердце эхо страшных, несказанных слов – о чём она думает. Мне больно. А ей?
Дома – 2
Утро, вместе у окна. Во дворе детская площадка размером …побольше баскетбольной. Двухэтажный городок с лестницами, переходами, спусками, заполнен нарядно одетыми детьми и их радостными криками. Что нужно ещё детям? Стоят довольные родители – что нужно родителям? Что необходимо нам – уверенность. Ира говорит: «Брейгель». Она оставляет нас в его картине, в счастливой жизни.
Рекомендовали лекарства врачи, посоветовали болевшие, почитали в интернете. Сразу появился уголок с разными снадобьями – новое для нас. Помнит, что и когда принимать.
С чего начать? Как сумасшедшие гоняем по медицинским учреждениям, внутри бегаем, нога нисколечко не болит. Сдача анализов, КТ, рентген и прочее, в списке почти двадцать наименований. Звоню «своему» профессору Мехтиеву. «Приезжайте, что можно, сделаем». Встретил, вне очереди провёл по кабинетам. Быстро получили необходимые заключения. По его профилю без отклонений. Список учреждений сократили. Вот бы везде так, Ира позавидовала: «Хороший у тебя врач» – не завидуй чужим болезням, вначале разберёмся с твоей.