Самое важное, в нашем случае, обследование Ира отодвигает и отодвигает – МРТ. Нужно знать: локализована опухоль или, не дай Бог, появились метастазы в других местах. Я боюсь напоминать. От этого ведь зависит, не только то, что делать дальше… Ещё три дня назад знакомые врачи созвонились, чтобы нас оперативно приняли в клинике, где хороший специалист. А мы всё никак не доедем.
Утро, Ира нарочито суетится. Я боюсь на неё смотреть. Она ведь знает, почему я молчу. Подходит, кладёт руки мне на плечи, в глазах испуг – а вдруг? Решается: «Едем сейчас» – и прижимается ко мне, под защиту. Какое жуткое чувство, когда ничем не можешь помочь.
В коридоре сажусь на вытертые стулья, встаю, опять сажусь. Вот от чего они вытерты… Нас, таких, – много. Не знаю, куда девать руки. Почему долго? Сказали, что полчаса. Вид у меня, наверное, соответствующий. Останавливается, как в Песочном, врач. Я предупреждаю его вопрос – показываю на дверь МРТ.
– Ваша жена? – киваю.
– Меня приглашали посмотреть. Всё нормально. Не переживайте.
Благодаря просьбам и помощи знакомых, меньше, чем за неделю, всё было готово.
Первое посещение с папкой этих документов поликлиники онкологического диспансера. Больница – название, от слова «боль». А тут почтительно, от слова «сэр», – диспансер. Трёхэтажное здание на Берёзовой аллее до войны занимал сельскохозяйственный институт. Сейчас на стульях в узком коридоре престарелые больные, их сопровождают молодые. Почему у нас получилось наоборот? Народу – не протолкнуться, задача у всех одна – попасть на комиссию. Сюда спешат за надеждой в завтрашний день. Настораживает удивлённое «здра-асьте». Это единственное место, где встреча с хорошим знакомым вызывает сочувствие. В очереди постоянно путают, кто за кем занимал. Не мудрено ошибиться – страх делает всех похожими на одно лицо.
Отвлекаю Иру от мрачных мыслей:
– Есть места, где очередь радует?
– В театре, музее, – удрученность смягчается, – когда помогаешь.
Ходили мы несколько раз в концертный зал у Финляндского вокзала на близкие нашим взглядам выступления. Там зрители «шутили», что сейчас поднимутся на сцену представители органов: «Граждане, не расходитесь, сейчас за вами приедут». В фойе на столике разложены керамические пластинки по рисункам детей фонда «Помогать легко» – детей, больных онкологией и нуждающихся в дорогостоящем лечении. Оставляешь в ящичке помощь – выбираешь понравившуюся миниатюру. Чтобы это сделать, становишься в небольшую, но постоянную очередь. В антракте она не убывает – единственный раз, когда мы порадовались очереди. Очереди людей, с которыми приятно сидеть в одном зале. Были на другом концерте, тоже очередь, хотелось, чтобы в неё вставали все. Но если бы так было на самом деле, то и жизнь была бы другой.
Консультируемся, где лучше, – может быть, в НМИЦ имени Петрова? Есть Израиль, клиника РАМБАМ, русскоговорящие консультанты. Везде вроде бы хорошие специалисты.
На Берёзовой консервативный подход. В Петрова более радикальный, в нужном нам отделении куча докторов (медицинских наук, разумеется). Советуют туда. Договариваются с начальником отделения, профессором, принять нас.
Когда идёшь с направлением к врачу – это челобитная, но он не царь, он – Бог, от него зависит жизнь: «Да, – говорит, – звонили». Читает наши заключения, анализы, выписку из Мариинской, результат МРТ, задаёт вопросы, осмотр. Констатирует: всё так и есть, и, главное, – берётся делать операцию сам. На вопрос «не лучше ли лететь в Израиль?» отвечает, что тут технологии, аппаратура и специалисты не хуже. Предлагаю для ускорения оплатить – не нужно, есть квоты.
Назначает время на комиссию. Благодарим. Выходим успокоенные, точнее – я, тем, что определились с лечением.
21 Ноября. Радуга.
НМИЦ имени Петрова, приёмная комиссия, очередь, места много, сидим спокойно. Быстро приглашают – противопоказаний нет, берут на операцию. Назначают день госпитализации, но только на 15 декабря. Профессор поясняет, что раньше никак, занято – не беспокойтесь, всё будет хорошо. С вашими анализами и состоянием опухоли проблем нет. На Рождество поедете в Европу.
Тянется время, обидно, что так долго. С каждым приближающимся днём Ира нервничает больше и больше. Чем бы отвлечь? Почему-то захотелось поехать на берег Финского залива, именно в Пенаты.
Большие сугробы, морозец. В такую погоду экскурсоводы здесь обычно рассказывают: Репин, следуя совету врача, объяснявшего, что в спальне вредный воздух, брал с собой спальный мешок и отправлялся ночевать на балкон. Утром возвращался, усы были в снегу. Холодок начинает прихватывать. Может зря поехали? Успокаиваю: дома волнуешься больше. Выручает ресторанчик, он недалеко. Перед входом грустит одинокий бочонок из-под пива – укор ушедшему лету. Официанты нам обрадовались: кто-то пришёл.
Берег другого моря, под зелёными деревьями очередь бочонков, немногочисленные работники заняты своим делом – готовят их к заполнению расхваливаемым вином Шато-Бель-Эвек. Мы сидели с бокалами этого вина, в этом самом шато – поместье, говоря по-русски, на французском берегу у Пьера Ришара. Есть у него и такая работа, тоже для души. Бокал со своим, хорошим, вином, наверное, помогает придержать мгновение и продлить удовольствие насыщенной жизни. Когда сюда приедет, с ним можно выпить. А пока «остро пахнет море, на блюде устрицы», на стене нарисован силуэт женщины в стиле Модильяни. «Почему не во льду?» – в шутку продолжил я давний разговор об Ахматовой, обращаясь к бармену. «Они только-что после аффинажа», – он даже обиделся. Пришлось ждать от Иры пояснения хитрого слова о правилах обработки устриц.
В значимые моменты у близких людей всплывают одни и те же воспоминания. Сейчас я вопросительно смотрю и получаю ожидаемый ответ: «Ты знаешь, что я вспомнила устрицы… и те, которых не было». Что сегодня значимого – ничего особенного, разве что день по римскому календарю – иды. Хотя, к сожалению, что имеет значение, а что нет, понимаешь потом. Продолжаю отвлекать:
– Помнишь лебедей весной?
– Когда отошли, чтобы не мешать им сесть?
– Но они пролетели. Их было пятеро… нельзя же сказать «штук».
– Осенью приезжали, – появилась улыбка, – проверить: сохранил ли он верность.
Смотрим в ту сторону, откуда они летели. Голубое небо, высоко-высоко прозрачные облачка. Не зря их называют перистыми. С удивлением замечаем две небольшие, яркие полоски радуги, почему-то с обеих сторон Солнца. Красота. Никогда не видели.
– Огненная радуга, – Ира и о ней знает. – На нашей широте её вообще-то не может быть.
– Что-то хотят сказать нам.
– Мифы утверждают: «к счастью».
Перебиваю:
– Счастье не разделили, а показали, что моя половинка больше, – это ты.
– Бывает и к несчастью. Предупреждение.
Обнимаю.
– Мы вместе, и никто нас не разделит.
Смотрит грустно. Гладит меня по щеке. Повторяю доводы медиков. Кивает. Фотографирую мою, земную красоту, и небесную:
– В Новый год будешь показывать оба чуда дома.
Потом прочитал, что радуга создаётся в облаке кристалликами льда, если они ориентируются строго горизонтально. Солнечные лучи преломляются, как в одной гигантской призме, обеспечивая спектральное разделение цветов. Явление не может наблюдаться к северу от 55° северной широты, поскольку так высоко солнце там не поднимается. Географические координаты Питера – 59° 57. Поэтому огненной радуги, по законам физики, здесь не может быть.
А она была – нам с Ирой!
15 Декабря. НМИЦ имени Петрова – 2.
Строгое здание с большими окнами, просторными коридорами. Отдельная палата, бытовые мелочи быстро утрясает старшая сестра, она сразу располагает к себе. Говорит, оглядываясь, будто тайну, что эта лучшая в отделении. Оплачиваю и послеоперационный срок пребывания. Разговоров об операции нет, все переживания внутри.
У меня отдельный диван в закутке, но разве можно уснуть? За окном яркие фонари, на цыпочках часто подхожу – не спит. Открывает глаза, силится улыбнуться (чтобы я успокоился). Целую и отхожу. С утра вызывают к различным врачам, анестезиолог особенно понравился. Приходил в палату, опасения с тромбозом отсёк сразу же, – мы и не таким делали, тем более что у вас тромбоз одной ноги, всё стабильно, проводимость вен высокая. Не переживайте.
Завтра операция. Ира, мягко говоря, волнуется. Принимает успокоительные, сижу долго рядом, задремала. Подхожу ночью – спит. Облегчённо вздыхаю.
17 Декабря.
Если не смотреть вниз, на землю, то может показаться, что ещё осень. Деревья во дворе закрывают памятник этого самого Н.Н.Петрова. Высокие ели подчёркивают яркость не опавших ещё листьев клёна. Пытались позавтракать – не к месту и не ко времени. И то и другое от нас не зависит. Особенно остро ощущаешь это, когда ждёшь. Для чувствительного человека ожидание превращается в пытку. У Иры сжимаются кулачки. Убеждаю уверениями врачей – не помогает. Логика бессильна. Обращаюсь к психике: «На городском семинаре по IT было больше трёхсот участников, ты вытянула два приза своим подчинённым – невероятное событие. На баскетбольном матче семь тысяч зрителей, два приза – один достался тебе. Высшие силы на твоей стороне».
Где же каталка? Шаги в коридоре, испуганные Ирины глаза. Входит профессор, мы встаём, он огорошивает:
– Операция откладывается. Врач из 40–ой рекомендует подстраховаться, установить фильтр на вену. У них в клинике сейчас свободно …Не переживайте вы так, ничего страшного.
– Но в заключении Мариинской написано, что проблем нет, ваш флеболог тоже подтвердил, что можно оперировать …Вы сами говорили. Комиссию прошли ещё 21 ноября. Скоро Новый год.
– Ваша опухоль развивается очень медленно. За месяц ничего не может произойти. Не беспокойтесь.
Выписывают. Правильнее – выталкивают. Состояние ужасное: как же так, обещали… Читаем выписку, рекомендовано: «Операция, химиотерапия, лучевая терапия».
Дома – 3
Вечер, словно просроченный сыр, затянут серой плесенью облаков. Шторам на окнах не удалось закрыть ускользающий день. Пытаемся заниматься тем, чего нет, – всё было переделано накануне госпитализации. Когда неожиданно ломают планы, к чему тщательно готовились, то сначала отчаиваешься, потом раздражаешься. Вначале ругаешь других, потом и себя – что не так сделал? Но ведь это – ведущее научное онкологическое учреждение в Питере.