В перерывах между варками и резками успеваю забежать поцеловать. К нашему удивлению, а к моему-то! – Получилось.
«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок» – верно отчасти. Вкусно пожрать любят все, но дело в другом. Любовь требует своего выражения во всём, хочется, чтобы каждый день был не похож на предыдущий, а был лучше, и не имеет значения, с какими усилиями это связано. Это не груз ответственности, это удовольствие и радость. Приходится жертвовать стольким временем. Вы встаёте ни свет ни заря и позже ложитесь, значит, есть для чего хлопотать, точнее, для кого, и если это нравится, тогда вам повезло. Бывает, что некоторые стараются для себя. Что ж, они и любят себя.
Будет «как всегда!» Раздвигаю стол, достаю камин – высокий параллелепипед из специального стекла с прорезями вместо рёбер, для доступа воздуха. Жидкость в нём даёт высокое пламя. Всё настоящее: и елка, и огонь, и наша любовь. Ира на диване с вытянутыми ногами. Сажусь рядом, прикрываю ей рот рукой – не хочу слышать «Спасибо». В глазах вспыхивает огонёк радости. Такую радость нигде не получишь, она рождается сама, от того, что мы вместе. «Как всегда» не получается – выдают глаза. Тревогу не спрятать.
Пытаюсь отвлечь рассказом про Новый год в Академгородке. Там начинали дома, потом шли кататься на большую, сколоченную из досок, ледяную горку. Яркий свет фонарей, чистый снег, смех. Съезжают на чём – на всём, большинство… сидя. Кто не может внизу встать – поднимают. Накатавшись, направлялись до утра к тому, у кого квартира побольше. Застолье, гитара. Что сейчас – время изменилось, или, действительно, пришла любовь, и никто больше не нужен?
Принимаем друзей по скайпу. «Что случилось?» – «Тромбоз». – «Ох, ах… чем помочь?» Все желают здоровья. Сергей из Академгородка: «Здоровье хорошее – если на следующий день не бывает похмелья. Вижу, что сейчас проверить не сможем. Восьмого марта обещаю наверстать». Спрашиваю: «Что у тебя с голосом?» – «Зуб болит». Моё сочувственное молчание он прерывает: «Сижу я в кресле, врач возится и возится:
– У вас сильное слюноотделение.
– Плюю на всех.
– Зато не жалуетесь.
– На меня жалуются».
Ирин двоюродный брат Саша зовёт к себе, в Израиль: «Прилетайте, у нас купаются, солнце и море вылечат».
Грустно – не то слово… Что ждать от нового года? Мы стараемся, уверены, что всё будет нормально. Тост Ира всегда произносила красиво и поэтично. Сегодня он у нас из одного слова, потому что другого нам ничего не нужно, – всё остальное есть, мы необходимое слово не произносим. Я наливаю себе столько, чтобы выпить до дна. Не время противоречить судьбе, не следуя суевериям. Шампанское, в бутылке, первый раз осталось.
Начались для всех праздники, а для нас суровые будни. В первом классе я случайно увидел, как рубили курице голову. Она вырвалась в мою сторону, кровь хлещет… Долго не могли унять мой рёв. С тем, кто рубил, я потом не разговаривал. Не делал уколы кошке, не мог, а Ирочке? Процедура простая, не для меня – втыкать иголку в любимого человека. Теперь колю клексан, гимнастика три раза в день (вернули нас врачи в лежачее состояние, только ещё более тяжёлое) тяну руки в стороны, вверх, вниз – она «сопротивляется». Для шеи делает сама, через три дня подключаем ноги. Получается лучше и лучше.
У каждого должны быть друзья, которых не приглашают. Они приходят не поесть, а поговорить, не подарить, а забрать то, что тебя тревожит. Второго января приехали Лена с Юрой. Посидеть «как обычно» не получается. У него неоперабельная онкология третий год, куча химий, сейчас, слава Богу, нормализовалось. Закусок много, аппетита мало, точнее, его нет.
«Жалко, – говорю, – мы старались». Рассказываю про Академгородок, когда был дефицит продуктов. Один нерадивый, мягко говоря, сотрудник хвастался, что хорошо готовит, принёс раз попробовать – вкусно. В столе заказов на неделю продавали два килограмма мяса на семью (у него она из одного человека). После получения праздничного заказа на работе его нет. Кто-то предполагает:
– С животом плохо.
– С головой тоже, – дополняю я.
Звонит следующим утром в институт:
– Я в больнице… промывание желудка.
Приходит мрачный, признаётся:
– Слушай, дурак я был.
– Почему был?
Делегация из Китая. Вечером банкет в Доме учёных. Стол ломится от изобилия выпивки и закуски. Китайцы маленькие, хиленькие, сразу захмелели, их под руки и в гостиницу. Академики разошлись, в смысле – по домам, у них дома всё есть. Остались три человека, кто занимался организацией встречи, и тоже разошлись… по полной. Первый раз за шикарным столом. Дух, наверное, захватывает. Одному ближе к ночи удалось добраться домой, двоих увезли в больницу.
Наш стол проще, чем в Доме учёных, но похвастаться есть чем. Положил всем по ложке разных блюд. Лена говорит:
– Забери у Юры половину, столько не съест.
– Ты как в Испании. Заказали мы в кафе паэлью, почти наш плов, со всякой морской начинкой. Официант спрашивает: «Вам одну порцию или две?» – недоумеваем, – «Нас же двое». Принёс огромное блюдо: «Я вас спрашивал». Половину оставили; нас убеждали, что «там» мало едят. За соседним столиком четверо мужчин. Время обеда, бутылка вина – обычное здесь дело. Поели, выпили, ушли, полбутылки оставили. Поинтересовался у официанта: «Всегда ли так?» – не мог понять вопрос.
Юре приглянулась утка, нюхает, пробует. Делает довольную мину и берёт ещё кусок. Ира довольна:
– Догадайся по чьему рецепту.
– Не может быть!.. За Ниро Вульфа отдельное спасибо, не ожидал.
Не один раз они обсуждали известного любителя поесть. Ира делала перевод меню блюд, сравнивала с текстом из книг Рекса Стаута. Часто не совпадали, переводчик – не повар. Пыталась приготовить, но нужных ингредиентов в магазине не было. Сейчас есть, решила удивить в Новый год. Получилось. Поэтому Лена ошиблась – ходил я на кухню за добавками.
Тепло уюта. Огонь в камине напоминает дачу, но с удручающей разницей, – один больной ухаживает за другим… И возвращает к воспоминаниям о молодости.
Ира пересекалась с Юрой в детстве, но познакомилась ближе на вечеринке у Саши, когда разговор зашёл о кино. Она привела цитату из Фасбиндера, Юра продолжил. Остальные выпали в осадок – кто такой. Дело в том, что зарубежные фильмы шли в одном кинотеатре – «Спартак», и туда, соответственно, было не попасть. Юра как-то отстоял за билетами на Антониони пять часов. Ира шла уже мимо – бесполезно, и увидела его у кассы. Незабываемые советские радости.
Юра с приятелем, Володей Шенкманом, в школе любили лимонад, подросли, сменили напиток, стали писать стихи. Владимир печатался, пошёл дальше (к сожалению и в выпивке). Юра устоял, по своему определению, писал огромное количество гениальных (и не совсем) стихов, раздаривал направо и налево. Женщины (его читательницы) делились на две категории: те, кто любил его, и те, кто любил его стихи. Когда же возникло исключение – женщина, любившая и его, и его стихи – он женился. (с теми, кто не любил ни то, ни другое, он старался не общаться). Ира его стихов не любила. Что же их связывало – вместе им было интересно. Нравилось устраивать своеобразное соревнование: один начинал стихотворение малоизвестного поэта – другой должен продолжить, или назывался третьестепенный герой серии романов – нужно было назвать сюжеты, где он участвовал. Читали одни и те же сонеты Шекспира, Киплинга в разных переводах. Ире был ближе Пастернак, одинаково относились к Маршаку, Юра считал Финкеля волшебником.
Жизнь к тому времени у Иры сложилась, мягко выражаясь, трудная: коммуналка, муж, любимый с четырнадцати лет, испортил отношения окончательно. Видимо, главным для неё с Юрой, были совместные побеги от действительности. Встречались, хотя и не часто, в «Сайгоне», для обмена книгами (ужасный дефицит, на чёрном рынке дорого). На этот раз достать ничего нового не удалось, разговор не клеился. Ира была чем-то расстроена, и Юра попытался ободрить (истинно правдой):
– Ты такая красивая и умная – грех унывать.
– Ошибаешься, во-первых – умная, а потом красивая.
– Что поставишь на первое место, так жизнь и сложится.
Сюда, в кафе, ходили: признанный Смоктуновский и отвергнутый Довлатов, непопулярные ещё Гребенщиков и Шевчук, и многие-многие, кто ещё… Несмотря ни на что, Ира успевала и в академическую филармонию, и к Голощёкину. Услышала неизвестный тогда «Аквариум» – начинающим к публике было не попасть. Поделилась восторгом с Юриной женой, профоргом Русского музея, и удалось организовать там выступление Гребенщикова. Восторг добавился. Юра откликнулся стихотворением: «„Аквариум“, все счастливы и юны, бушует зал в один сливаясь стон». Читал его на вечере поэзии в институте истории искусств.
В предновогодней суете я успел подвесить между плафонами люстры стеклянные рыбки разного цвета. Юра удивляется: «Зачем здесь Ирино созвездие?» Освещаю снизу фонариком, отблеск создаёт на потолке домашнюю «огненную радугу». Повеселели, но не все. Когда-то мы записали фильм Оза «Смерть на похоронах». Юра человек сильный, раньше был и физически. Охотно, по крайней мере про себя, добавляет чёрный юмор: «Если там в смерти нашли смешное, то от наших болячек обхохочешься». Скорее неправильно, но дополняю. Звоню недавно Сергею в больницу, в Академгородок, он лёг на операцию. Приятелей много, не оставляют без внимания. Слышу недовольный голос, будто отвлекаю от чего-то: «Не дождётесь» – и отключается. Перезванивает сам: «Это не я, это внутренний голос» – смеётся. Мы тоже смеялись, когда смотрели фильм: и здоровые, и больные.
– Предлагаю всё-таки выпить, – я решаю поддержать оттаявшее настроение, – тост памятен нам всем: «За театр».
Юра поднимает рюмку: «Тосту двадцать пять лет. С него началась наша дружба. Сообразил, для чего ты принёс Мартель, да ещё XO». Ира, как и тогда, расширяет: «За жизнь, какой она… получилась».
– С театра, я понял, каюсь – не сразу, началась моя, безусловно, наша жизнь. Настоящий театр, вы знаете, начался с 534 года до н. э. Хочу об этом рассказать, потому что вряд ли мы вместе там будем. Два начала я объединил.