По нескольку раз в день забегают врачи: «Как дела, готовьтесь вставать. Через неделю должна быть выписка». На ответственную процедуру приходят оба: и Фадеев, и Усиков. Я заранее прикатил высокие ходунки, на которые можно опираться локтями. Встать с кровати – своя техника. Сначала повернуться на живот, потом лечь поперёк кровати, спустить прямые ноги, упереться ими в ступни страхующего – Фадеева. Затем, выпрямляя руки, пытаться выпрямиться самой, не сгибая ног. Здоровому-то не так легко, поэтому помогаю подниматься. После вставания подкатываем ходунки под локти – можно учиться шагать. Колени подгибаются, если не поддерживать, грохнется на пол. Предупреждают: падать можно только вперёд лицом, иначе позвоночник сломается, не удерживаете – толкайте вперёд. Лучше разбить нос.
Ира делает несколько шажков с шефом, дальше ноги не хотят – всё. Таким же порядком на кровать. Говорят, что для первого раза отлично, у вас одна неделя.
Ободряющая круговерть, если ночую дома (Люда остаётся): клиника – такси – дом. Не успеваю зайти в палату:
– Ты завтракал? Не замёрз?
– Лучше скажи, тебе что купить или приготовить?
– Если себе будешь брать, заодно и мне.
Может показаться, что это мелочи жизни, нет, – это любовь. Она заставляет думать всё время о любимом человеке, потом о себе. Была здорова – понятно. Когда заболела, стала ещё заботливее: ходить не может, всё болит. И о чём она думает: «Что я ел, что пил? Как спал? В чём приедешь?» Смотрит прогноз погоды и заставляет меня надеть то, что считает нужным.
– Зачем рано приехал, опять не выспался.
– У нас одна забота: скорее отсюда выйти. Тебе нужно высыпаться. Давай заниматься.
– Я тебя жду.
– А говоришь: «Зачем рано?»
– Я тебя всегда жду, даже во сне.
– Помнишь ведь Ремарка: «Страшно, когда нечего ждать».
Навещают сотрудники, подруги, бывает, что весь подоконник заставлен цветами. Никому не говорит про онкологию и мне запретила: «Не хочу, и всё». У неё в заместителях, разумеется бывших, ребята (для меня), а так мужчины за тридцать и старше, звонят регулярно: «Можно приехать?» – не разрешает. «Не хочу, – говорит мне, – чтобы видели меня на больничной койке. Выпишусь, пусть приходят домой». Ира всегда выглядела на все сто, художественная школа вкус не портит, а тут… Я хвалил и хвастался. В преимущественно женском коллективе элегантный внешний вид имеет свои особенности: им восхищаются и завидуют.
Ира, как и в Мариинской, рассказывает про дачу, теперь Усикову, приглашает:
– В красивом уголке захотите остаться. Мы такое испытали на ханами.
– Где, где?
– Праздник цветения сакуры в Японии. Прошлой весной специально летали.
– Ну и как? – подошёл Фадеев.
– Помните старый анекдот? Концерты Карузо, один приятель спрашивает другого: «Ты пойдёшь?» – «Нет». – «Почему?» – «Сосед вчера ходил, на мой вопрос „Ну и как?“ он напел, мне не понравилось». Что осталось у нас от ханами, можно, конечно, тоже напеть, не повторилась бы история с тем соседом.
Кусочек Японии
Не один год собирались в Японию – далеко, дорого. Перевесила другая культура, которую мечтали «потрогать». Оправдаются ли ожидания? Накануне я подвернула ногу: болит, не проходит, Борис насильно везёт к врачу – перелом кости лодыжки. Сижу в гипсе дома, мучаюсь не от боли, а из-за Японии. Гипс сняли вечером, утром надели жёсткий бандаж на ступню, в нём трудно и больно ходить. А завтра лететь. Борис сел писать отказ, я – ни за что: «Мы уже один раз откладывали, столько собирались… ты же хотел. Я всё выдержу».
Праздник любования цветами сакуры. Это ритуал: народ передвигается вместе с весной на север с единственным багажом – собственными впечатлениями. Каждый год он пополняется новой красотой, и людей там со временем нисколько не убывает.
Перехватываю рассказ, потому что Ира о себе не скажет. Только в полуторамиллионном Киото больше двух тысяч храмов. Перед всеми стоят тории, они символизируют границу между миром обыденным и сакральным. Чтобы попасть туда, в священный мир, люди проходят под ними. Ира говорит, что нам обязательно нужно съездить на Ицукусиму. «Конечно, – соглашаюсь, – самые красочные тории». Не сообразил, правда, причём здесь очевидное «нам». Или я напрасно обратил внимание, хотя Ира попросту не говорит.
Храм на острове. Время прилива – ворота в воде, народ идёт по берегу. Целую улыбающуюся Иру и без слов развожу руками. Вот оказывается, почему именно Ицукусима. Для желающих, тех, кто верит, предусмотрена лодка. Сделав небольшой полукруг в море, она проходит под тории, высаживает в храме и возвращается вдоль берега за следующими. Лодка возит в одну сторону! Мы вплыли в ворота, словно Боги внесли нас в свой мир. «Обычные» люди прошли в святилище мимо тории и вышли. А мы – мы вошли в тории и остались там, в лучшем мире. Для каждого он свой, для нас – мир любви.
Возвращаю повествование Ире. Чувствую, что ей хочется насладиться свободой, пока ещё слова, когда наконец-то ничего не болит и можно помечтать о завтрашнем дне.
Парк Нисиномару в центре города. С одной стороны толкаются застеклённые высоченные дома, с другой – облицованная камнем речушка не поддаётся стенам замка Осака. Над ними возвышается многоярусная ярко-зелёная крыша императорского дворца с загнутыми концами, как крылья, спускающихся одна над другой птиц. Зелёный – цвет весны, дворец присоединяется к празднику. Людей много, даже очень. Под деревьями на подстилках сидят парами, где несколько человек, где больше десятка, ровненько, рядками стоит обувь. Кто-то выпивает. Хорошим признаком считается, если лепесток цветка сакуры упадет в чашу с сакэ, ловить специально нельзя – удачу не поймаешь. Дети бегают, катаются на велосипедах, и самое главное – тишина. Поражает! У японцев «свобода одного кончается там, где начинается свобода другого», видимо, в крови, точнее – слышимо, ещё правильнее – не слышно. Над всеми царит красота, наслаждение которой требует тишины. Хочется вобрать её в себя. Люди вокруг уже не посторонние, начинаешь чувствовать уют и сам погружаешься в эту красоту.
Чужих меж нами нет!
Мы все друг другу братья
Под вишнями в цвету.
– Кобаяси Исса.
Борис на меня обиделся: «Точно сказал, – сам, наверное, сидел… с сакэ. Знал бы, обязательно взял».
Когда много людей наслаждаются одним и тем же, то невозможно не присоединиться. Красота захватывает и проникает глубоко-глубоко, это вирус прекрасного, им заражаешься, он неизлечим. Листьев нет, только прекрасные цветы. Время их скоротечно … как наша жизнь. И также прекрасна.
В отеле, не договариваясь (одинаково думаем), идём не в номер, а к стойке ресепшен: «Открыт ли парк ночью?» – да. Администратор учился в России, готовится стать переводчиком, сейчас подрабатывает. Объясняю желание:
Весною ни единой ночи
Спокойно я не спал,
Меня тревожил сон:
С прекрасных вишен
Осыпались лепестки…
Он удивился и с улыбкой, не традиционно японской, а нашей – рот до ушей (в сочетании с раскосыми глазами – уморительная картина), продолжил из того же Осикоти-но Мицунэ:
В эту вешнюю ночь
окутаны мглою кромешной
белой сливы цветы,
но, хоть цвет и сокрыт от взора,
утаишь ли благоуханье?
Опять я влезаю по той же причине. Японец спрашивал: «Что в те нелёгкие времена заставляло их заниматься возвышенным?» Ира ответила: «Понимание ответственности
Путь поэта – на Голгофу
Сердце вырвать вдохновеньем
И распять его на строфах,
Вознесясь в стихотворенье
Только так явиться чудом
Может праведное слово.
Что ещё поможет людям
Обрести надежду снова?»
Получили привычное удовольствие от ужина, предвкушая следующее. По пути зашли в номер и не поймём: аромат принесли с собой цветами сакуры, а пахнет вдобавок ещё чем-то нежным. Зажигаю свет, на столике аккуратно и красиво укутанный свёрток. Жалко нарушать. Записка: «Ирине от Осикоти-но Мицунэ». Разворачиваем – свежезаваренный чай.
«Даже японец, – говорю, – советовал записывать. Зароешь талант». Смеётся:
Зарыт талант?
Возьму лопату,
Натру мозоли на руках,
Здесь не поможет экскаватор,
Под камнем – прах.
Кобаяси прав. В парке чужих нет, все «братья», ночью они бесшумны, как их лунные тени. Замок, выхваченный неярким светом прожекторов, удерживается крыльями крыш в воздухе.
Сели крыши – птицы страсти,
Свили гнёзда друг над другом,
Там высиживают счастье.
Если любят, нет ненастья,
Только радуга над лугом.
Не поймёшь, звёзды ли на ветках светятся, или в небе лепестки цветов сакуры пропадают в бесконечности и Луна зарумянилась от их аромата. Руки вместе тут, души вместе – там, мы их чувствуем. Сон заменяет красота, обнимаю мою красоту.
В цвете сакура жеманна,
Запах тайной ворожит,
Как любимая желанна…
Жизни прежней, жизни странной,
Голос нежностью дрожит
Последний день в Японии. Неужели Ира предполагала, что так может получиться, и выбрала именно этнографический заповедник – деревню с самураями, театром кабуки, ремесленниками. Один в кимоно расписывает глиняную посуду. Ира в школе занималась в художественной студии, обещала, выйдя на пенсию, возобновить. Попросила кувшин, меня отправила погулять. Возвращаюсь – на кувшине наша белая хризантема. В Японии она символизирует счастье и мудрость. Цветок, словно человек, склонил голову в лёгком поклоне, левый лист поднят, как рука, ладонью вперед, до уровня плеча, правый лист – вниз. Гид говорит, что это традиционный японский жест при расставании. Я опешил: «Ирочка, прелесть! Работа великолепна, прелесть – ты».