Борис. Не гоните меня!
Достоевский «Идиот» (Настасья Филипповна – Аглае):
– Может быть; может быть, я и не стою его, только… только солгали вы, я думаю! Не может он меня ненавидеть, и не мог он так сказать! Я, впрочем, готова вам простить… во внимание к вашему положению… только все-таки я о вас лучше думала; думала, что вы и умнее, да и получше даже собой, ей-богу!.. Ну, возьмите же ваше сокровище… вот он, на вас глядит, опомниться не может, берите его себе, но под условием: ступайте сейчас же прочь! Сию же минуту!
На мой взгляд, сама эта практика – физически прогонять того, кого хочется выгнать из своей души – очень архаична. Она относится к тем временам, когда нужно было физически совершить то, чего хочешь достичь в ином смысле, смысле судьбы. Джеймс Фрезер, английский этнограф и историк религии, в книге «Фольклор в Ветхом Завете» приводит много таких примеров: если родители хотели, чтобы новорожденный мальчик был хорошим наездником, его, новорожденного вкладывали в распоротое брюхо только что умерщвленной лошади – чтобы он побыл в ней и через это она приняла бы его в свой мир.
В общем, как бы психологи не убеждали нас в эффективности механизма замещения одного сильного чувства другим, я все же считаю, что ненавидеть – это реализация поговорки «с глаз долой – из сердца вон».
Словарь любовного объяснения
Давайте теперь в целом взглянем на словарь любовного объяснения.
Как же говорили о любви в первой половине XIX века?
Вот эти слова: «любить», «открыться», «признаться», «наказать», «презирать», «оскорбить», «погубить», «спасти», «охранять».
Сегодня так уже не говорят. Представьте себе, что герой говорит героине: «Вы меня погубили!» Да она рассмеется ему в лицо! Что за литературщина!
Но почему? Что переменилось в любовном объяснении, в понимании любовного объяснения за последние двести-сто лет? А потому, что резко изменилась социальная оценка любовной ситуации. В тот период, о котором мы пишем, резко осуждались измены, отношения до брака, флирты (не даром и кокетство, и флирт, и даже кадреж – слова иностранного происхождения, не имеющие русского аналога. Другое дело слово «съем», оно чисто русское, но его значение, согласитесь, существенно отличается). Губили, спасали, охраняли именно тогда, когда женщина не могла, как это принято сегодня, переходить от романа к романа, от флирта к флирту. Конечно, «Опасные связи» Шодерло де Лакло были актуальны и для русского светского общества, но не для всего общества как такового! Будь это не так, «Анна Каренина» не стала бы таким важным для русского самосознания произведением.
Как еще говорили о любви? От любовного чувства дрожали, трепетали, гибли, страдали, угасали, умирали, им наслаждались, от него рыдали. Сегодня, пожалуй, в обиходе остались только страдания и наслаждения. Весь ряд слов, трактующий любовное переживание как телесную хворобу, вышел из употребления. Это связано с тем, что подобные слова годятся, на мой взгляд, лишь для описания первой любви, когда неопытный человек испытывает это чувство впервые. Жизнь в больших городах предоставляет человеку неоднократную возможность влюбляться и разлюблять (что, среди прочего, и изменило этические нормы, связанные с многократным последовательным вступлением в брак), а в этом случае, каким бы ни было чувство, известно, что оно когда-то пройдет, и дальше – кто знает – может встретиться куда более сильная любовь.
В связи с любовью тогда, в первой половине XIX века, говорили еще так: «отдать сердце, честь», «вручать судьбу», «отдаться целиком в чью-то власть». Это очень важные выражения, которые тоже передают некий утраченный ныне смысл любовного события.
Вот они, классические фразы из русского любовного объяснения.
Гончаров «Обломов» (разговор Ильи Ильича с Ольгой):
– Иногда любовь не ждет, не терпит, не рассчитывает… Женщина вся в огне, в трепете, испытывает разом муку и такие радости, каких…
– Я не знаю, какой это путь.
– Путь, где женщина жертвует всем: спокойствием, молвой, уважением и находит награду в любви… она заменяет ей все.
Лермонтов «Демон»:
Я власть у ног твоих сложил.
Твоей – любви я жду как дара.
Все приведенные глаголы, использующиеся при любовном объяснении, ясно свидетельствуют о том, что признание в любви де-факто является передачей власти над собой другому человеку, тому, кому адресовано признание. Признание, как мы уже говорили, есть, по сути, открытие тайны. Это открытие ставит открывшегося в положение низшего, зависящего, страдающего, а того, кому открылись, в позицию судьи. Признавшийся не только находится в муках, но и (рабски) лишен власти над собой, поскольку теперь его судьба находится в других руках. Приведенная схема отношений точна и по сути: власть и есть возможность распоряжаться чьей-то судьбой. Почему происходит эта передача власти? Отнюдь не потому, почему кажется. То есть не потому, что эта тайна может быть предана огласке, а это, в свою очередь, является позором (тоже непонятно почему). Дело в том, что, признавшись в своем чувстве и передав свою судьбу в руки другого, мы как бы превращаем свое будущее (это и есть судьба) в некую неопределенность, определить которое с момента признания может наш визави. Будущее и знание о нем даются только избранным (прорицателям, ясновидящим, богам и так далее), а не человеку, который живет словно с повернутой назад головой: он знает прошлое, но не знает будущего. На какой-то момент знающим это будущее является тот, к кому обращено признание. Признающийся говорит: «Мой статус таков, что я не вижу своего будущего без тебя», и от того, что ответит адресат этих слов, зависит сегодняшняя жизнь и реальное будущее признавшегося. Вот в чем корень власти: в возможности знать и отчасти (очень точечно) управлять будущим. В момент признания тот, кому признаются, равен прорицателю, ясновидящему, богу.
Эта же тема подчеркнута рядом существительных, используемых во время любовного объяснения. Весь этот ряд позволяет увидеть описанную только что архитипическую ситуацию признания.
Вот эти существительные:
Жалость – возникает к тому, кто признался, к тому, кто любит.
Стыд – стыд возникает у того, кто открыл тайну и как бы обнажил свою душу, зависимость своего будущего.
Надежда – чувство, которое испытывает открывшийся на то, что это будущее будет совместным.
Мученье – чувство того, кто ждет решения своей участи (судьбы).
Волненье – то де, что и выше.
Хранитель – если тот, кому адресовано признание и есть посланник судьбы, то он не даст признавшемуся пошатнуться и создаст с ним надежное устойчивое будущее, охранив его от опасностей, соблазнов и зла.
Клятва – то, что первоначально скрепляло военный, то есть жизненно важный союз (клятва в верности войска своему царю), и то, без чего не мыслится союз любовный, так же жизненно важный. Как и в военном деле, это – клятва в верности. Сама по себе верность, обеспечивающая моногамию, крайне важна в отношениях людей, хотя эта тема особенно не поднимается в русской литературе первой половине XIX века. Измена вызывает глубочайший аффект у той стороны, которой изменили, не потому даже, что измена обязательно создает угрозу материальной безопасности тех, кто заключил союз, а потому, что измена ведет к потере целостности союза, а в обретении целостности с другим человеком – глубокий смысл человеческой жизни.
Искуситель – псевдоспаситель, тот, кто не стремится к союзу, а стремится только к власти над другим человеком.
Честь – понятие также из воинского лексикона, этимологически слово связано со словом «честный», а также «чтить» и «потчевать» (уважать), которые восходят к древнеиндийским корням, означающим «мышление», «понимание», «намерение». Потерять честь (а именно это, по ощущению героев, и происходит во время любовного признания), с одной стороны, означает опозориться, выставить свой позор (пол: мужской и женский, исток, первопричину) напоказ, а с другой стороны, означает – показать полную потерю всякого разумения, которое и лежит в основе потери жизненного пути. Обесчестить женщину в классическом понимании означает безосновательно лишить ее невинности (невинность здесь уместное слово, восходящее к первоначальной вине Адама и Евы, узревших свой стыд), и через это лишить ее нормального алгоритма реализации ее дальнейшей судьбы.
Чувствуя любовь, мы, русские, утрачиваем ощущение собственной цельности и можем вновь обрести ее, соединившись с предметом своей любви. Здесь, в связи с потерей невинности, отмечу лишь, что неслучайно в русском языке первый опыт половых отношений связан с утратой женщиной целостности (целки), которую она вслед за этой потерей мгновенно должна обрести вместе со своим избранником. Обесчещивание и есть разрушение первоначальной целостности без предоставления нового целого, вне которого человек не полноценен, является бессильной частью, не может иметь полноценной судьбы.
Вся эта риторика складывается в целостную картину:
Блаженство возникает при обретении новой целостности.
Оскорбление (причину для скорби) получает униженный, напрасно отдавший власть над собой другому человеку.
Раб / рабыня – тот, кто признался в любви и лишился власти над собой (Лермонтов «Демон»: «Я раб твой, – я тебя люблю!»)
Тайна – новое состояние, потеря внутренней целостности.
Нежность – чувство, которое две половины будущего целого испытывают друг к другу. Нежность, притяжение, страсть, влечение – все это разновидности той тяги, которая возникает у двух половин, нашедших друг друга.
Болезнь – состояние признавшегося, самонедостаточность открывшего тайну, но не получившего ответа со стороны другой половины.
Мольба – речь, исходящая от раба, не имеющего власти.
Судьба – жизненный путь, высшая категория, связанная с любовью в русской картине мира.