[672]. Пара «чревоугодие – блуд», выступающая началом всех пороков, должна быть вырвана с корнем, словно «вредное дерево»[[673]]. Отсюда – аскетическая важность поста как средства победить чревоугодие и покончить с похотью. Такова основа аскетической практики, ибо названные пороки составляют начало причинной цепи.
Кроме того, дух блуда связан своеобразным диалектическим отношением с последними страстями, особенно с гордыней. В самом деле, гордыня и тщеславие у Кассиана не входят в причинную цепь других пороков. Они порождаются не другими пороками, а одержанной над этими пороками победой[674]: так происходит с «плотской» гордыней, обращенной к другим на основании многих взятых на себя постов, своего целомудрия, бедности и т. п.[675]; и так же происходит с гордыней «духовной», вселяющей в монаха веру, будто он обязан своими достижениями лишь собственным заслугам. Порок подавления пороков ведет к особо тяжкому падению: ведь и падаешь в этом случае с особой высоты. А блуд, самый позорный и самый постыдный из всех пороков, представляет собой следствие гордыни: в нем заключено наказание и в то же время искушение, испытание, посылаемое Богом гордецу, чтобы напомнить ему, что слабость плоти грозит ему всегда, если только на помощь не приходит милость Божья. «Часто бывает, что при продолжительной чистоте сердца и тела человек в самом себе тщеславится, думая, что он уже не может лишиться этой чистоты <…>. Тогда, для пользы оставленный Господом, он чувствует, что чистота его, касательно которой он полагался на себя самого, возмущается, и видит, что он сам по себе не имеет успеха…»[676] В тот момент великого цикла духовных браней, когда душе остается бороться лишь с самой собою, жало плоти вновь напоминает о себе, указывая тем самым, что борьбе нет конца, и грозя ее вечным возобновлением.
И наконец, блуд обладает по отношению к остальным порокам онтологическим преимуществом, которое придает ему особую аскетическую значимость. В самом деле, подобно чревоугодию, блуд коренится в теле. Победить его невозможно, не подвергнув плоть истязаниям. Если гнев или печаль побеждаются «одной тщательностью духа», то для победы над блудом необходимо «телесное укрощение, которое совершается постом, бдением, сокрушением посредством труда»[677]. Однако это вовсе не отменяет, а, напротив, обостряет борьбу, которую душа должна вести с самою собой, поскольку блуд может порождать мысли, образы и воспоминания: «…когда по дьявольской злохитрости начнет неприметно подкрадываться к уму нашему воспоминание о женском поле, придет нам на ум мысль о женщине, и, во-первых, о матери, сестрах, родственницах или о святых женах, – то поспешим как можно скорее изгнать оное из нашего сердца, дабы, когда замедлим долго в оном, злой прелестник по поводу пола не ниспроверг ум наш, увлекши его неприметно к лицам, могущим возбудить вредные помышления»[678]. И всё же между страстями блудодеяния и чревоугодия имеется коренное различие. В борьбе с чревоугодием нужно соблюдать меру, так как нельзя отказаться от пищи вообще: не нужно отвергать «окормления, нужного для жизни. <…> чтоб, повредив тело наше лишениями, мы не сделали его неспособным к отправлению духовных и прочих нужных служений»[679]. Естественную тягу к пище нужно держать на отдалении от себя, удовлетворять ее без страсти, но и не искоренять, ибо она законна от природы; отринуть ее всецело, то есть обречь тело на гибель, нельзя «без греха для души»[680]. Напротив, в борьбе с духом блуда нет никакого ограничения; всё, что только может привести нас к нему, следует отсечь, и в этой области никакая естественная потребность не предполагает законного удовлетворения. Склонность, искоренение которой не ведет к гибели нашего тела, нужно уничтожить. Блуд – единственный из восьми пороков, который является врожденным, естественным и телесным по своему происхождению и в то же время должен быть полностью уничтожен, подобно таким порокам души, как сребролюбие и гордыня. Он требует радикального умерщвления, которое позволит нам жить в нашем теле, освободившись от плоти. «Выйти из плоти для пребывающего во плоти…»[681]; борьба с блудом позволяет нам преодолеть природу в земной жизни. Она «очищает нас от грязи земной». Она позволяет нам жить в мире сем жизнью, которая не от мира сего. Будучи самым радикальным из всех, это умерщвление дарует уже в земной жизни обещание жизни горней: «уже здесь, в телесной плоти» оно приносит человеку то, что «обещано святым в будущности по отложении тела, подверженного тлению»[682].
Очевидно, что блуд, будучи одним из восьми элементов таблицы пороков, занимает среди других пороков особое положение: он выступает началом причинной цепи, принципом вечного возобновления падений и борьбы, а также одним из самых трудных и самых важных моментов аскетического сражения.
2. В пятом собеседовании Кассиан подразделяет блудный порок на три разновидности. Первая заключается в «смешении полов» (commixtio sexus utriusque); вторая совершается «без смешения с женщиной» (absque femineo tactu), – именно за нее был наказан Онан; третья «производится умом и сердцем»[683]. Почти слово в слово то же деление повторяется и в двенадцатом собеседовании: плотское совокупление (carnalis commixtio), определяемое здесь Кассианом как fornicatio {лат. блуд} в узком смысле слова; нечистота, immunditia, происходящая без контакта с женщиной, во сне или во время бодрствования, «по беспечности неосмотрительного ума»[684]; и наконец, libido, которое возникает «в сокровенности души» и может воспламеняться даже «без плотской похоти» (sine passione corporis)[685]. Эта спецификация важна потому, что только она позволяет понять, что́ Кассиан имеет в виду под fornicatio как обобщающей категорией, которой он нигде не дает родового определения. А главное, она важна потому, что три разновидности блуда соотносятся в ней совсем по-другому, чем во множестве более ранних текстов.
В самом деле, существовала традиционная триада плотских грехов: прелюбодеяние, блуд (fornicatio – перевод греческого слова porneia, обозначающий половые отношения вне брака) и растление малолетних. Во всяком случае, именно эти три категории фигурируют в «Дидахэ»: «не прелюбодействуй, не совершай деторастления, не блудодействуй»[686]. Их же мы находим в Послании Варнавы: «Не будь любодеем, ни прелюбодеем, ни деторастлителем»[687]. В последующих текстах триада часто превращается в диаду: блуд обозначает все половые грехи вообще, а прелюбодеяние – нарушения обязательств супружеской верности[688]. Так или иначе, этот перечень обычно сопровождался предостережениями, касающимися похоти в помыслах или взорах, а также всего того, что может привести к совершению запрещенного полового акта: «Чадо мое, не вожделей, ибо вожделение ведет к блуду, не сквернословь и не смотри нагло, ибо всё это рождает прелюбодеяния»[689].
Спецификация Кассиана имеет две особенности: прелюбодеяние не выделяется в ней в особую категорию, а входит в категорию блуда в узком смысле слова; и, кроме того, что особенно важно, всё основное внимание уделяется двум другим категориям. Говоря о борьбе за целомудрие в разных трудах, Кассиан нигде не касается собственно половых отношений. Мы не найдем у него описания различных «грехов», возможных в зависимости от характера акта, от партнера, с которым он совершен, от возраста и пола партнера, от его родственных отношений с согрешившим. Ни одна из тех категорий, которые в Средние века составят обширную кодификацию грехов сладострастия, в его текстах не упоминается. Разумеется, Кассиан и не должен был специально перечислять эти категории – ведь он обращался к монахам, давшим обет отказа от всяких половых отношений. Однако нужно отметить, что, говоря об одном важном аспекте общежительства, в отношении которого Василий Великий и Златоуст считали необходимым дать точные указания[690], Кассиан ограничивается туманными намеками: «чтобы никто, в особенности юные, ниже на малейшую черту времени не постояли один с другим, или где-нибудь посидели, или подержали друг друга за руку»[691]. Складывается впечатление, что Кассиану интересны лишь второй и третий термины его спецификации (то, что происходит без половой связи и без плотской страсти), что он не придает никакого значения блуду как совокуплению двух индивидов, считая важными только те его элементы, которые ранее осуждались лишь в дополнение к осуждению половых актов как таковых.
Однако нельзя считать причину, по которой он не принимает во внимание половые отношения и развивает свои мысли в сфере полного уединения, на сцене внутреннего мира человека, сугубо негативной. Дело в том, что борьба за целомудрие по сути своей нацелена на нечто такое, что не принадлежит к порядку актов или отношений: она касается другой реальности, нежели реальность половых связей между людьми. О том, что это за реальность, дает представление один отрывок из двенадцатого собеседования. Кассиан описывает там шесть этапов пути к совершенству в целомудрии. И поскольку задачей этого описания является не характеристи