На этой брани внимания и молитвы (с помыслами) висит жизнь и смерть души. Если вниманием храним молитву чистой то преуспеваем, а если не внимаем, чтобы хранить ее чистой, но оставляем неохраняемой и она оскверняется злыми помыслами, то бываем непотребными и безуспешными».
После этих слов преп. Симеон переходит к первому образу внимания и молитвы, в котором неправильное преобладающее положение занимает воображение.
Передавая слова преп. Симеона, еп. Феофан предваряет их следующими своими замечаниями: «В естественном порядке, или строе наших сил, на переходе отвне внутрь (то есть к сердцу) стоит воображение. Надо благополучно миновать его, чтобы благополучно попасть на настоящее место внутри. По неосторожности можно застрять на нем и, оставаясь там, быть уверенным, что вошли внутрь, тогда как это только внешнее преддверие… Да это бы еще ничего, но этому состоянию всегда почти сопутствует самопрельщение, а из него развивается визионерство с его пагубными последствиями… Известно, что вся забота ревнителей о духовной жизни обращена на то, чтобы поставить себя в должное отношение к Богу. Совершается это и обнаруживается в молитве. Она есть путь восхождения к Богу, и ее степени суть степени приближения нашего духа к Богу. Самый простой закон для молитвы – ничего не воображать, а собравшись умом в сердце, стать в убеждении, что Бог близ, видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам… Помышлять о Нем надобно, как о Духе чистейшем, не имеющем никакого вида и образа… Иметь такое помышление дает только благодать, когда образуется в сердце чувство к Богу. До тех же пор помышление наше о Боге не совершенно, смешано с какою-либо формой. Например, пророк Давид говорит: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть (Пс. 15, 8). Это образ. Всячески надо стараться о том, чтобы молиться без образов Божиих. Стой в сердце с верою, что и Бог тут же есть, а есть, не соображай… Между тем иные вот что делают во время молитвы»… Далее следуют слова св. Симеона: «Предстоя на молитве, возводят на небо очи и ум и воображают в уме своем Божественные помышления, небесные блага, чины святых Ангелов и обители святых, словом – все, что говорится в Писании об этих предметах, вызывают их из памяти и перебирают воображением во время молитвы, стараясь потрясти этим свое чувство, в чем иногда и успевают, разгорячают свое сердце к желанию Божественного, умиляются и плачут»…
Иерей. Батюшка, да ведь молящиеся такой молитвой есть и среди моих прихожан. В ней они видят проявление подлинного религиозного настроения, очень высоко ее ценят, ищут ее и, когда достигают, думают, что достигли истинной молитвы, и боятся потерять ее. Иные при этом видят даже свет от икон или улыбку на иконных ликах и другие подобные явления, которые они считают благодатными.
Инок. Слушайте дальше, и вы увидите, насколько они правы и в чем ошибаются. Еп. Феофан продолжает: «Представлять предметы Божественные под теми образами, как они представляются в Писании, ничего нет худого и опасного; мы и рассуждать о них иначе не можем, как облекая понятия в образы, – но не должно никогда думать, что и на деле так есть, как эти образы являются, и тем более останавливаться на этих образах во время молитвы. Во время благочестивых размышлений или при богомыслии это уместно; но во время молитвы нет. Образы держат внимание вовне, как бы они священны ни были, а во время молитвы вниманию надо быть внутрь, в сердце; сосредоточение внимания в сердце есть исходный пункт должной молитвы. И поскольку молитва есть путь восхождения к Богу то уклонение внимания от сердца есть уклонение от этого пути. Значит, употребляющие означенный воображательный образ держания себя во время молитвы на первых же порах сами себе устраивают препоны к делу, за которое взялись с такой ревностью. Но в этой неправости начала есть только начало беды, которое наводит на нечто худшее и опаснейшее. Так как это парение или летание ума в небесных областях легко и, по связи сердца с воображением, тотчас оставляет след влияния своего в разблажении чувств, то занимающийся так тотчас начинает мечтать об успешности своего дела и о своем совершенстве. “У такого, – говорит преп. Симеон, – мало-помалу кичится сердце; ибо он воображает, что совершаемое им и происходящее в нем бывает от Божественной благодати к утешению его. Почему он и молит Бога, чтобы дал ему и всегда быть в таком состоянии; а оно не есть доброе состояние, а прелесть”. Таким образом, у него путь к преуспеянию пресекается в самом начале, ибо искомое считается достигнутым, тогда как достижение его еще не начато. Посему-то такой человек никогда не может прийти в разум и достигнуть добродетели или бесстрастия».
Далее – самомнение еще более разгорячает воображение, и оно быстро рисует новые картины, вставляя в свои мечтания личность мечтающего и представляя ее всегда в привлекательном виде, в близости к Богу, Ангелам и святым. Чем более он так мечтает, тем более укореняется в нем убеждение, что он точно уже друг неба и небожителей, достойный осязательного с ними сближения и особых откровений. На этой степени начинается визионерство, которое является и естест венной болезнью душевной, и более того делом врага, который не дремлет.
Таким образом многие прельстились, видя свет и сияние очами телесными, обоняя благоухание обонянием своим, слыша гласы ушами своими и т. п. Иные из них повреждались в уме и переходили с места на место, как помешанные. Иные, приняв беса, являвшегося им в образе светлого ангела, до того утверждались в прелести, что до конца оставались неисправимыми и не принимали совета ни от одного брата; иные, по внушению бесовскому, сами себя убивали, низвергались в стремнины, удавливались. И кто может исчислить все прельщения, в какие ввергал таковых враг! Если не всякий из держащихся такого образа молитвы терпит вред, то спасаются главным образом те, которые живут в обителях с другими братиями. Но все же они проводят жизнь без всякого успеха… Бывают видения и истинные, – опытные умеют их различать от порождений своего воображения и привидений бесовских; но как на деле людей неопытных более, чем опытных, и к тому же враг слишком хитер, то поставлено вообще законом (духовной жизни) не принимать никаких видений и не доверяться им. «Внимай себе тщательно, рачитель Божиего дела, – пишет св. Григорий Синаит, – и разумно совершай дело свое. Если увидишь свет или огонь, вне себя или внутри, или образ какой, Христа, например, или Ангела, или иного кого, – не принимай того, чтобы не потерпеть вреда. И уму своему не попускай строить в тебе такие образы: это внешнее дело и ведет к прелести. И если заметишь, что будто тянет кто ум твой к таким внешним воображениям, – не поддавайся, держись внутрь, и совершай дело внимания к Богу без всяких образов».
Переходим теперь ко второму неправильному образу молитвы. Как мы сказали выше, первый неправильный образ молитвы, каковую можно назвать мечтательной молитвой, происходит от того, что иные действуют в нем преимущественно воображением и фантазией.
Эти силы составляют первую инстанцию в движении отвне внутрь, которую следовало бы миновать, а вместо того останавливаются на ней. Вторую инстанцию на пути внутрь представляет рассудок, разум, ум, вообще рассуждающая и мыслящая сила. Следует и ее миновать и вместе с нею сойти в сердце. Когда же останавливаются на ней, то происходит второй неправый образ молитвы, отличительная черта которого та, что ум, оставаясь в голове, сам собою все в душе хочет уладить и всем управить, но из трудов его ничего не выходит. Он за всем гоняется, но ничего одолеть не может и только терпит поражения.
Второй образ есть такой, когда кто сводит ум свой к себе, отвлекая его от всего чувственного, и хранит чувства свои, и собирает все помыслы свои, чтобы они не скитались по суетным вещам мира сего, и то исследует помыслы свои, то внимает словам произносимой молитвы, то возвращает к себе свои помыслы, если они, быв пленены диаволом, унеслись к чему-нибудь суетному и худому, то снова с большим трудом и принуждением приходит в себя самого, если был возобладан и побежден какою-либо страстью.
А между тем, как происходит это брожение в голове, сердце идет своим чередом; его никто не блюдет, и на него набегают заботы и страстные движения. Тогда и ум себя забывает и убегает к предметам забот и страстей; и уже разве когда-то когда опомнится.
Имея такой подвиг и такую брань внутри самого себя, он никогда не может быть мирен или найти время творить добродетель и получить венец правды. Ибо он подобен ведущему брань со своими врагами ночью во тьме, слышит голоса врагов и раны от них получает, но не может ясно видеть, кто они, и откуда пришли, и как, и ради чего борются с ним. Так как тьма, которая находится в уме его, и буря, которую он имеет в помыслах, приносят ему этот ущерб, и он никак не может освободиться от своих мысленных врагов, чтобы они не сокрушали его; и несет большой труд, награды же лишается, ибо окрадывается тщеславием, не замечая сего, и думает о себе, что он внимателен; и много раз от гордости презирает других и осуждает их, и считает себя, в своем воображении, достойным быть пастырем овец и путеводительствовать их, уподобляясь слепцу, пытающемуся водить других слепцов. Таков второй образ внимания, и каждый, желающий себе спасения, должен быть очень внимателен и замечать вред, какой он причиняет душе. Впрочем, этот второй образ (молитвы) лучше первого, как лунная ночь лучше безлунной.