Если раньше я чувствовала оцепенение и слабость, то теперь, в присутствии расстроенной Кэти, во мне снова пробудилась сила, которая недавно шокировала женщин из церковной группы. Казалось, что моя любовь к Джеймсу и последующая боль от его потери гальванизировала что-то во мне.
— Папа бросил тебя? — спросила я.
— Разве я не сказала, чтобы ты шла в свою комнату?
Она сражалась с книгой, выворачивая обложку вдоль корешка.
— Почему ты все время сражаешься со мной? Почему ты не поможешь мне?
Я подошла к ней и, встав лицом к лицу, взяла том из ее безвольных рук. Свирепо рванув корки в стороны и порвав книгу на две половины, я вручила их обратно Кэти. Она была так удивлена, что не сводила с меня взгляд. Разорванное руководство упало к ее ногам. Я отступила на шаг, желая посмотреть, что ей захочется разрушить в следующий момент. В ее глазах сверкнули искры понимания. Теперь она знала, что мы на одной стороне; что я не стану союзницей Дэна.
— Спасибо, — прошептала она, выходя в коридор.
Мы вновь вернулись в семейную комнату. Она остановилась у кушетки и посмотрела на Молитвенный угол, где на одном из стульев лежали Библия и дневник. Кэти оглянулась и бросила на меня особый взгляд. Мы решительно двинулись к трем стульям. Ей удалось сломать пару ножек у первого из них и вспороть подушку второго. Набивка полетела во все стороны. Я выдирала страницы дневника, рвала их на мелкие части и разбрасывала обрывки над нашими головами. Руки Кэти все еще дрожали, но теперь она смеялась, а не плакала. Мать Дженни подбежала к стеклянному шкафу и вернулась с хрустальным графином. Я взвизгнула и отпрыгнула к двери, когда она выплеснула бренди на перевернутые стулья и клочья бумаги. Я тоже засмеялась, но на всякий случай подняла Библию, лежавшую под ватной набивкой сиденья.
Кэти схватила с каминной полки картонную коробку и, чиркнув спичкой, бросила ее на стулья. Пламя взвилось выше и быстрее, чем мы ожидали. После нескольких секунд восторга раскрасневшаяся Кэти побежала за огнетушителем, который стоял у входной двери. Она залила огонь белой пеной. Я затаптывала горящие обрывки блокнота, которые разлетелись по комнате, угрожая склеиться с ворсом ковра. Затем Кэти покачнулась на ногах, и красный огнетушитель упал на паркетный пол. Мать Дженни больше не смеялась.
Оглушительный визг дымовой сигнализации заставил нас закричать. Мы напрасно пытались дотянуться до пластмассового датчика, который крепился к потолку около двери. Даже в прыжке мы не дотягивались до него на два-три дюйма. Я испуганно присела, когда Кэти разбила его пустым графином. Он затих, повиснув под потолком на двух проводах. Едкий дым пах мятной карамелью.
Кэти прижала ладонь ко рту и побежала в свою спальню. Я последовала за ней. Она метнулась в туалет, где ее вырвало. Чуть позже она села на кафельный пол ванной комнаты и, зарыдав, прижала колени к груди. Я никогда не заходила в родительскую спальню. Коврик около ванной был теплым и ворсистым. Я подползла к ней на коленях, боясь, что она ударит меня ногой, как дикое животное. Сев рядом с Кэти, я нежно погладила ее по голове. Она начала быстро рассказывать о своей обиде. Хриплый голос казался измученным воем. Вытирая ее слезы, я вспоминала, как хотела утешить своих хозяев, когда они плакали. Но, будучи Светом, я не могла прикасаться к ним или гладить их волосы. Локоны этой женщины оказались на ощупь мягкими, как у маленькой девочки.
— Дэн ушел, — рыдая, жаловалась Кэти. — Он хочет развестись со мной. Они с Джуди Морган решили переехать в Сан-Диего.
— Мне очень жаль, — сказала я.
— Она вела нашу женскую группу, как будто у них с Дэном ничего не происходило.
Кэти с изумлением взглянула на меня:
— И каждую неделю она сидела в церкви прямо за нами!
Ее лицо исказилось от испуга:
— Что она сказала тебе утром в кабинете пастора?
— Ничего плохого.
По ее щекам вновь побежали слезы:
— Дэн больше не хочет жить со мной.
Кэти посмотрела мне в глаза, будто без этого я не поверила бы ее словам:
— Он сказал, что я закоснелая ханжа.
Ее веки подрагивали от обиды и боли:
— Представляешь? Это я закоснелая!
Мне пришлось взять с полки полотенце и передать его Кэти.
— До встречи с ним я даже не была обращенной, — сказала она, вытирая лицо. — Дэн говорил, что не может ходить на свидания с девушкой, которая не принадлежит их церковной общине. Он сам обучал меня Писанию.
Она посмотрела на пятна макияжа, оставшиеся на полотенце, и снова заплакала. Я встала, намочила губку и провела ею по подбородку Кэти. Мать Дженни проглотила рыдание и благодарно кивнула:
— Он сказал, что я подавляю его…
Она молчала те несколько секунд, пока я вытирала ее лицо мокрой губкой.
— Ему больше не хочется жить со мной.
— Может быть, он лицемер?
Кэти с изумлением приподняла голову. Ее губы подрагивали, словно она не знала, что ей делать: плакать или смеяться. Но затем я увидела, как реальное понимание ситуации ворвалось в ее мысли. Она содрогнулась от перспективы одиночества — жизни, в которой все знакомые буду считать ее разведенной женщиной.
Я почувствовала внезапную печаль и представила себе ужасную картину: как мой Джеймс глубокой ночью брел мимо баз на пустом бейсбольном поле, а за спиной у него маячил призрак его товарища. Диггс пытался освободить приятеля. Он ждал его там долгие годы. Я встряхнула головой. Мое сожаление о тех безутешных ночных скитаниях было таким сильным, что у меня перехватило дыхание. Я знала, что не услышу зова Джеймса — ни этой, ни следующей ночью. Возможно, мы больше никогда не увидимся вновь.
— Прости, что я была такой бесчувственной с тобой, — рыдая, прошептала Кэти.
Ее голос вывел меня из горестных размышлений:
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе хотелось свободы, и ты бунтовала, — ответила Кэти. — А я была слишком строгой. Теперь ты тоже ненавидишь меня.
— У меня нет к тебе ненависти.
— Я не заслуживаю снисхождения, — тихо сказала она. — Но все-таки прости меня. Я не знала, что делала.
— Это наша общая беда.
— Я даже не знаю, что думать о Боге.
Она замолчала, с испугом глядя в пустое пространство:
— Неужели он лгал мне о Нем?
— Не волнуйся об этом, — заверила я ее. — Бог любит тебя.
И позже, пока я помогала ей подняться на ноги и вымыть лицо… пока давала Кэти успокоительное… усаживала ее на кровать и готовила горячий чай, мой внутренний голос донимал меня: «А как насчет тебя? Ты уверена, что Бог любит всех и каждого? Если да, то почему Он оставил тебя в этом мире? Почему Он дал тебе Джеймса и затем забрал его?» Когда я вошла в ее спальню с кружкой чая в руке, Кэти снова плакала.
— Это моя вина, — рыдая, сказала она.
— Нет, — ответила я, обняв ее за плечи.
— Подумай о том, что случилось с тобой в школе. Это я не разрешала тебе заводить друзей. Это я сожгла твои фотографии.
— Ты печалишься о моих снимках?
— Я увела тебя от Бога, — констатировала Кэти.
Из-за громких рыданий она закашляла. Ей даже пришлось ловить ртом воздух.
— Значит, это ты сожгла мои фотографии? — спросила я, поглаживая ее спину.
Кэти молча кивнула.
— Хорошо, что не все.
Я вложила в ее руки чашку с чаем, накрыла одеялом холодные ноги и отправилась в свою комнату. При моем возвращении она с тревогой посмотрела на конверт. Ее покрасневшие глаза казались очень большими. Я села рядом с ней на кровать и вытащила снимки Дженни.
— Все хорошо, — сказала я. — Смотри.
Первой была фотография с рукой, тянущейся к листу.
— Видишь? Композиция называется «Дотронься до Адама».
Кэти взяла снимок дрожавшими пальцами и посмотрела на него.
— А вот еще.
Я передала ей фото с мельтешением крыльев. Оно не имело названия, поэтому мне пришлось самой выдумывать его:
— Эта сцена называется «Ангелы».
Кэти провела ладонью по поверхности снимка, удаляя отпечатки пальцев. Я передала ей фотографию с обнаженной Дженни, уткнувшейся головой в приподнятые колени:
— Гефсиманский сад.
Она взяла мою ладонь и прижала ее к своей груди — точно так же, как делал Джеймс. Внезапная печаль шокировала меня. Я тихо сидела и ожидала, когда Кэти уснет. Наконец ее дыхание замедлилось. Рука, покоившаяся на моем плече, соскользнула. Кэти лежала на постели, и снимки Дженни были разложены вокруг нее, как лепестки цветов на брачном ложе.
Я вышла в коридор и замерла в дверном проеме семейной комнаты. Глядя на забрызганный пеной ковер, я вдыхала дымный запах разрушенного Молитвенного уголка. Силы покинули меня. Я была не способна пошевелиться. Если бы Дженни горевала из-за парня, разбившего ее сердце, она могла бы поплакать вместе с Кэти. Они успокаивали бы друг друга всю ночь, шептались в темноте, как маленькие девочки, забравшиеся на чердак, не боясь странных звуков и зловещих теней. Но я не могла поведать Кэти о своей печали. Мне нельзя было рассказывать людям о Джеймсе. Никто не поверил бы моим словам о призраках.
Вернувшись в комнату Дженни, я наполнила ванну. Мне нечем было помочь Кэти. Я не имела того, в чем она нуждалась. Ей требовалась поддержка дочери — той девушки, которая давно покинула тело и дом. Я разделась, открыла шкафчик со стеклянными дверцами и взяла пузырек со снотворным. Тридцать три таблетки. В крохотной комнате уже клубился пар. Я забралась в ванну, медленно опустилась в горячую воду и отвинтила крышку пузырька. Капли, срываясь с крана, звонко падали в воду. За окном пели птицы. Где-то далеко звучала полицейская сирена.
«А где-то поблизости, — подумала я, — муж Кэти сжимал в объятиях женщину, которая не была его женой. Наверное, он чувствовал облегчение, разрушив наконец любовный треугольник. Где-то поблизости мистер Браун вел уроки литературы, и его ученики на переменах обсуждали слухи о нем, распространявшиеся в школе. И всего лишь в нескольких милях отсюда Билли и Митч пытались оживить заглохший мотор». Но моего Джеймса больше не было в мире. Он исчез. Я тоже решила уйти.