Хилл завороженно смотрела на него и не смела перечить. Маг вновь подчинил ее своей воле, приковал, не оставив возможности отступить. В медленном танце платье мерцало, отражая кривые отблески свечей. Сейчас Морин напоминала призрака, который вот-вот растворится в крепких руках Тодора.
– Эмма получила свои часы? – она не к месту вспомнила племянницу, словно пришла в себя.
– Этой ночью все получат зеркальные знаки, и Нордвуд сможет забрать их в свою власть. Если выживут, город даст им шанс освободиться, – вампир не отводил взгляда, испытывая чувства Морин.
– Она погибнет? Погибнет… – ведьма дрожащими руками сжала воротник рубашки мага. – Зачем ты отдал им часы? Ты их вестник смерти. Ты… убийца.
Она хотела отстраниться, но не смогла. Тодор мертвой хваткой сжал ее запястья, останавливая танец. Взгляд Морин похолодел и налился свинцом. Из бессильной женщины, которая только что таяла в крепких руках, она превратилась в монстра, пытающегося отвоевать то, что хотела, – внимание. Ведьмак понимал: внутри Морин давно живет демон, которого пора уничтожить. Вопреки чувствам, связывающим их в прошлом.
– Все, у кого есть шанс получить зеркальный знак, ступили на свою дорогу смерти. Часы – лишь маяк, привлекающий к ним магию Нордвуда, – вампир достал из кармана свой экземпляр. – Как видишь, мои все еще идут. Пока идут.
Он хрипло засмеялся, наблюдая за растерянной Морин. Ее глаза наполнились слезами: холодными, неестественными, будто она только делала вид, что переживает. Тонкие губы сжались, превращаясь в практически невидимую линию. От нее веяло терпкими духами и едва различимым ароматом вереска. Демон, затаившийся внутри, не погиб. Он ждал момента, жаждал возмездия за печать, которую на него наложил Тодор, лишь бы спасти ту, которая была дорога магу.
– Ты глупец, ты мог избежать этого, отказаться от магии, от своей должности, от всего, что принесло бы смерть, но нет… нет… – Морин недоверчиво замотала головой, прерывисто шепча: – Ты не можешь отдаться ему. Не можешь подчиниться. Ты никогда никому не подчиняешься. Только я, только я могла украсть твое сердце… Но жизнь – никто, никогда.
– Ты могла выжать из него всю кровь. Но не переживай, я рад, что оно больше не бьется. Единственный недостаток – это жажда крови, – мужчина говорил спокойно, тихо, таким же низким, вкрадчивым голосом с легкой хрипотцой. – Это тебе удалось. Но моих чувств тебе больше не получить.
Заиграла новая мелодия, однако вампир не спешил отпускать свою жертву. Он хищно смерил взглядом по-прежнему растерянную Морин и повел в танце, наслаждаясь тем, как она дрожала от страха, осознав, что клетка закрылась. В его глазах блестела ненависть. В каждом выверенном движении читалась с трудом контролируемая темная магия.
Хилл, как всегда, оставалась неоднозначной. Тодор видел, какими пустыми и безжизненными были ее глаза. Пугающе огромные зрачки выдавали затаившегося демона, который вот-вот заберет то, в чем нуждался, – осколки ее души.
Казалось, все вокруг стало громче: смех, шепот, крики, разговоры, стук каблуков, звон бокалов… Все смешалось, превращаясь в неконтролируемый хаос, за которым Морин не успевала. Вот только маг оставался неизменно холодным, словно статуя. Он медленно остановил танец и сделал шаг назад, давая Хилл шанс уйти, но та не спешила, тревожно разглядывая изменения. Мужчина прижал кулак к груди, сдерживая боль, но та вырывалась оттуда хрипами. Кровь пошла наружу, и он, захлебываясь кашлем, оторвал пуговицу со своей рубашки, освобождая правое запястье. На нем появился символ Y. Последний из знаков. Черные глаза зло заблестели. Вампир находился на грани.
– Тодор… – Морин стояла как прикованная.
Неестественно худые руки коснулись испачканной рубашки. Она смяла ткань, отчаянно надеясь, что прошлые чувства ей чем-то помогут.
Сейчас маг едва напоминал себя. Он был неконтролируем. Никем. Ничем. Не был похож на самого себя. Он не поддавался контролю. Вампир размял шею, расстегнул несколько пуговиц, игнорируя прикосновения Морин, и зло улыбнулся, обнажая клыки. Он наклонился и поцеловал Хилл, до крови прикусывая ее нижнюю губу. Знак Y вспыхнул, высвобождая темные нити. Они, поблескивая, опутали горло Морин, проникая под кожу. Тодор отстранился.
– Люди уходят, оставляя за собой могилы с воспоминаниями о них. И часто надгробия, отражая свет, мешают рассмотреть даты. Все забывается. Рано или поздно ты не будешь помнить ни тяжелых моментов, ни счастливых. Только отсыревшая бумага укажет на какие-то события из твоей жизни. И, может быть, ты никогда не пожалеешь о том, что забыла, – он наслаждался тем, как женщина беспомощно хваталась за шею. – Но я не жалею, что помню. Эта боль позволяла мне оставаться живым.
Маг повторил заклинание, скрывающее их от толпы. Он упивался тем, как Морин задыхалась, корчилась от боли, безвольно падая на колени. Как хрипло кричала. Агония уже подбиралась к ней, предвещая мучительную смерть. Вампир не отводил взгляда, безразлично наблюдая за угасающей жизнью. Он высасывал ее, подчиняясь своему дару, устранял существо, которое затаилось внутри нее. Сплетение смерти в последний раз перелилось красными оттенками и погасло. Нити исчезли, а знак потух. Нордвуд получил свою первую жертву. Тодор избавился от того, что делало его слабым, – он уничтожил свое прошлое.
Глава 14Временная петля
Перемещение выжало всю магию, вывернуло наизнанку, вырвало остатки самообладания, рассыпав спокойствие на тысячи атомов… Аннетт чувствовала, как слезы предательски текли по щекам, обжигая охладевшую кожу своим жаром. Она отказывалась признавать свое поражение и с замиранием сердца прислушивалась к завыванию ледяного ветра, блуждающего в щелях застекленной веранды.
Мутное, засаленное стекло отливало выцветшим зеленым светом. В углах рам скопился мох. Он, словно крохотные островки жизни, расползался по обветшалому и размокшему дереву, иногда прячась под облезлой краской, в местах, где ее хлопья еще держались, создавая иллюзию былой роскоши.
Сыро. До дрожи холодно. Ани попыталась открыть дверь, но та лишь вспыхнула магической защитой и отбросила ее внутрь веранды. На стеклянной поверхности появились древние символы. Она в ловушке. Бабочка, закрытая в стеклянной клетке и лишенная жизни за ее границами. Сколько ни бейся – стекло прочнее хрупкой надежды. Но, как знать, возможно, именно оно – единственная защита от морока и холода, готового сжечь в своем ледяном огне тонкие крылья.
– Временная петля, – Алан стоял, прислонившись к дверному косяку.
Он не подошел и не помог встать. Закрытый, сосредоточенный. На бледном лице не осталось ни единой эмоции, а темный костюм, в котором он был на Маскараде, лишь подчеркивал холод в его облике.
– Ты не должен здесь быть, – Аннетт зажала пальцами правое запястье, на котором вырисовывался зеркальный знак W. Он обжигал кожу, и та кровоточила. – Это мое испытание, ты не должен был.
– Должен, – он завершил этот разговор одним словом, не оставив Рэндел возможности что-либо ответить. – Скрашу твое одиночество в этой тюрьме. Пойдем, нечего стоять возле окон. Ты прекрасно знаешь – пустота и туман за ними не хранят добрых вестей.
Ведьма ничего не ответила. Сжала его руку, принимая поддержку, и погрузилась в свои мысли, старательно унимая волнение и боль. Нет в ней того безразличия и немой жесткости, как в Тодоре. Самообладание дало трещину, которая предательски разрасталась, пытаясь утопить Ани в эмоциях.
– Милая птичка, пока ты заперта в этой клетке, я позволю себе одну просьбу. – Алан наклонился, чтобы прошептать ей что-то на ухо, но передумал и застыл, пристально всматриваясь в бледное, растерянное лицо. – Ты можешь попросить о любой помощи, но только меня. Никого другого. Только меня.
Аннетт криво улыбнулась. Она почувствовала, как напряжение и сковывающие эмоции отступили. Все тревоги начали проходить, словно его слова стали спусковым крючком. Просить помощи? Рэндел не позволяла себе этой роскоши, наученная горькими уроками Тодора, испытавшая слишком много разочарований, зная, что за любую просьбу придется платить с лихвой.
Гостиная встретила их полумраком, пылью и спертым воздухом, который буквально высушивал слизистую. Здесь царил холод. Он окутывал ветхое старинное здание, проникал в каждую щель и откликался мелкой дрожью в теле. Оконные рамы, поддаваясь сильным ветрам, скрипели. Плохо закрепленные стекла стучали о металлические заклепки. Именно они являлись причиной тихого, но навязчивого звона. Особняк насквозь пропах стариной, обволакивающей все, что осталось в ее владениях. Мятые простыни, укрывающие мебель, выглядели безобразно, словно замершие призраки. Их тени уродливыми узорами закрывали вечерний свет, и тот, не имея других вариантов, ютился меж щелей, освещая пыльный ковер. Ни одного следа. Дом был пуст.
Пыльное царство. Рэндел невольно вспомнила технический этаж, в котором провела часть своего детства. Такой же заброшенный, пустой, с кучей ненужного хлама. Он хранил ее эмоции, воспоминания, часть ее жизни. Обстановка этого особняка возвращала в прошлое, задевая и без того перетянутые струны.
– Аннетт?
Ведьма задубевшими пальцами коснулась ручки двери, но она распахнулась сама по себе. Свежий воздух ворвался в комнату, принеся с собой ворох осенних листьев, которые вихрем закружили по комнате.
– Не думаю, что прогнившие доски и слой пыли причинят мне вред, – она смерила Алана взглядом и шагнула в коридор. – Если это моя временная петля, то опасность точно не в этом.
Ее знобило.
Три года назад. Окраина старого города
Нордвуд никогда не спит. В тени, за желтым светом фонарей и зеркальным отражением в лужах всегда скрывается другая сторона города – тьма. Тусклый свет уличного освещения несколько раз моргнул. Вот-вот и погаснет, но это всего лишь сбой в электросети. Случайные прохожие торопились домой. Их еле различимые силуэты на том конце улицы то и дело тонули в тени, словно она окутывала их своими прохладными объятиями, пряча от надвигающейся грозы. Никто не увидит.