Вот уже двадцать лет мы не можем не то что построить будущее, на даже и обуздать настоящее, поскольку застарелый осколок мешает вылечить нагноения в государственном организме: наше прошлое.
Сейчас я приведу все фугасные заряды в действие – и мы освободимся из плена, избавимся от морока; на месте разрушенных выстроим новые здания, свободнее и лучше прежнего. Идём же!
В какой-то сонливой одури я услышал и, может быть, сам присоединился к рукоплесканиям.
Снова глухая комната, кладовая забытых вещей, где мы были несколько суток назад, когда Шибанов, Краснов и Хмаров были для меня совершенно чужими, однако и вот теперь эта комната непонятным образом сумела вместить всю ораву людей. Деревянная дверка с начищенной медной ручкой, похожей на яблоко. Толкаясь и уторапливаясь (хотя никто не пытался опередить его), Шибанов разметал кучи старого хлама, лежавшего около двери, и отворотил дверь.
Как и в прошлый раз, она выходила – без какого-либо ограждения или балкона – с высоты четвёртого этажа на 1-й Сыромятнический. Потёк жаркий воздух, свет сделал видимой пыль. Но что-то казалось не таким, что-то отличалось. Я подобрался ближе, выглянув из-за плеча Рудина. Внизу мельтешили прохожие, спотыкались автомобили. С удивительной отчётливостью долетали мелодии телефонов, просьбы, замечания, ответы. При дуновении воздуха я одновременно чувствовал жар полудня, и видел невесомое дрожание молодой листвы тополей во дворике, и различал унисон далёкого оркестра. Ах да… ведь сегодня празднование.
Я понял, понял я: в четырёхэтажном пространстве подлинная глубина, ветер по-настоящему треплет волосы. Всё происходившее там, за порогом, происходило в действительности. А не как в тот раз, когда стояла тишина, как в аквариуме! «Занавески» в пространстве не было, я это точно понял!
Шибанов стал путано объяснять Рудину, что это «занавеска», то есть вот такая система охранная, которую мы так называем, однако вообще – сам человек и есть ключ. Рудин с некоторым любопытством приказал ему идти дальше, но тот бы и всё равно пошёл без какого бы то приказа. Как двое суток назад, спокойно перешагнул и рухнул из высоты четвёртого этажа. У меня потемнело в глазах и сердце готово было разорваться от боли. Шибанов, мой казак Шибанов, боявшийся несуществующего Тоннелепроходчика, не побоялся выброситься на асфальт… Я… Я тоже! Тоже я! Вот сейчас! Вослед за казаком!
Вслед за ним Рудин подошёл к проёму.
– Но господин полковник! Это же… это самоубийство! А вовсе даже не…
– Вы ничего не поняли!!! Всё это не более чем иллюзия, как я сейчас докажу вам!
– Но вот он совсем упал, упал, Эрнст! Вон же лежит, откинулся…
– Вы слепы и бесчувственны, – ласково, примирительно упокоил Рудин. – За дверью начнётся лестница, а под нею вход в бункер. Я всегда выигрываю потому, что, в отличие от других, не ищу бессмертия. Главное – только поверить, главное – отличить ложь от…
И он миновал порог, без колебаний шагнув навстречу ветру и солнцу.
Тёмная лужица потекла из-под головы, и выломалась неестественно рука.
Все сопровождавшие полковника Рудина (пожалуй, уже покойного) словно помутились рассудком. Иные требовали немедленно пойти, шагнуть туда, вслед за ним, и угрожали страшными карами, потому что он выжидает за этой «занавесью» и потому что первый, кто осмелится воспоследовать, будет осыпан за своё бесстрашие немыслимой милостью; иные же говорили, что он разбился насмерть и вполне в действительности, а значит, необходимо сейчас бесповоротно решить, кто возглавит комиссию по увековечиванию памяти, – пока не прозвучал голос Хмарова:
– На колени, псы!!
Я обернулся, и не удивился, увидев Хадижат. Она снимала на портативную камеру всё происходившее.
В дверь деловито позвонили. Я побежал, заглянул в глазок. Чёрная униформа. На мгновенье показалось – на площадке стоит Василий, и мне захотелось зареветь, не мог слёз удержать. Пусть бы лучше я погиб, погиб я, что от меня толку! Пусть бы меня, меня, мое тщедушное тело интеллектуала выбросили вниз ловушкой для Рудина. Честное слово, сказали бы сейчас: отдашь свою жизнь взамен Василия, я бы, я бы, вот честное слово!.. Отирая слёзы, отпер замок. На площадке стоял…
– Чего плачем? – сказал Шибанов, входя в прихожую. – Кто обидел?
– Ёп. Жив?
– Тащемто мне сделается? Я ж казак. – Шибанов пошевелил тихо зашипевшим, а после щёлкнувшим плечом.
– Экзоскелет! – наконец догадался я и снова всхлипнул.
XXVI
ЧАСЫ в каморке швейцарихи показывали уже под четверть двенадцатого. Я сидел в прохладном подъезде на мраморной скамье между мужчиной и женщиной. Все переменные нашего уравнения (Икс в квадрате минус Икс и плюс Тэ) наконец-то были собраны воедино.
Хмаров зачем-то прихватил из кухни две канистры воды, принесённые мною вчера. Нам ни в чём не препятствовали, поскольку вместе со смертью Рудина распался и обруч воли, который соединял его пёстрое воинство. Осталось добить разрозненные кучки патрулей. Но и кое-что более сложное предстояло – решить вопрос Временного Правительства. Но мы сейчас об этом не говорили. Очевидцы великих сражений знают: перед битвой солдаты не говорят о завтрашнем бое. Чаще травят байки, и в любой землянке накануне решающего боя в самой большой цене – рассказчики увлекательных историй и хлёстких анекдотов. Ну или поэты – наподобие Твардовского.
– Рассказ о Тоннелепроходчиках? – начал, как ни в чём не бывало, мой двоюродный брат Хмаров. – Это очень короткий рассказ. О временах Потрясателя Вселенной. Своею силой и хитростью он одержал верх надо всеми врагами. Кроме одного. И тогда Потрясатель Вселенной приказал выкопать линию метро в виде замкнутой окружности, у которой не будет ни начальной станции, ни конечной. Согласно официальному плану, хотели связать между собою все городские вокзалы, но в действительности Кольцо прошло на километры южнее Савёловского и Рижского, потому что иначе его трассировка сильно отклонилась бы от окружности.
– А я думала, Каганович на карту города чашку с кофе поставил.
– Потом начинается научная часть, в которую плохо вник. Стало быть, в двух путевых тоннелях должны были смонтировать установки по ускорению заряженных частиц, типа как в большом адронном коллайдере, только по-настоящему. Там-то тупо распилили сто миллиардов марок, ну и раз в полгода пресс-релизы пуляют: сломался, мол, или ой, заглушили, потому что появится чёрная дыра!
– Trou noir, старик Фройд бы одобрил.
– Не перебивай! Что бишь я… Два пучка заряженных частиц, циркулирующие в противоположных направлениях, создадут завихрение, которое изменит свойства пространства и времени в центре Кольца. Позволит Потрясателю Вселенной обрести бессмертие.
Только глупец может полагать, будто наше метро – обычное средство транспорта. Оно строилось не затем.
Однако Потрясатель Вселенной покинул мир до того, как успели завершить Кольцевую линию: последние участки, замкнувшие окружность, были сданы в эксплуатацию лишь к 1954 году. Примерно тогда и… в общем, до конца не понятно, случилось ли самопроизвольное возбуждение контура – или то был намеренный эксперимент… Одним словом, в зону флуктуации попала бригада метростроевцев. И произошла стагнация всех биотических процессов их организмов; они словно выпали из потока времён. Подобной же консервации подверглись душевные побуждения, мысли, которые сопровождали Тоннелепроходчиков на последний миг. С тех пор Тоннелепроходчики, не ведая иных чувств и усталости, обречены бесконечно прокладывать подземные магистрали, – вечно молодые реликты навсегда ушедшей эпохи. Именно поэтому строительство секретных коммуникаций, так называемого Метро-2, продолжалось и в девяностые годы – наверное, то-то поломали головы советологи-аналитики, находя всё новые вентиляционные шахты на спутниковых фотографиях; очевидно, кое-кто снабжал Тоннелепроходчиков расходными материалами и оборудованием: ведь не пропадать, в самом деле, энтузиазму! – Хмаров наигранно засмеялся.
Хадижат бесцветным и ровным тоном прибавила:
– Ты не досказал. Тоннелепроходчиков можно пробудить к жизни. В легенде особо указано, что все они – уроженцы этого города.
– Сущая правда, – серьёзно заявил Хмаров, – я всегда полагал, данная подробность играет важную роль.
– Неподалёку отсюда находится один из холмов: один из тех семи, на которых воздвигнут город. И ещё говорят, на холме был источник…
– Сейчас там Хитровская площадь.
– Вот только отыскать ключ может не всякий человек. Он должен быть и сам чист и не замутнён, как родник.
– Да, вполне вероятно. – Хмаров поднялся, держа в одной руке бутыли, в другой – запасной ключ от входа в бомбоубежище, только что принесённый швейцарихой после изнурительных поисков.
Они всё время говорили так, будто я отсутствовал. Совершенно верно: вода, набранная мною, способна растормозить жизненные процессы в телах Тоннелепроходчиков, потому что богата, как я полагаю, дейтерием, – а впрочем, какая разница чем, откуда вообще бы знать. Сейчас Хмаров спустится в бомбоубежище, откуда имеется выход на секретную линию, вернёт к полнокровной жизни бригаду метростроевцев и с её помощью разберётся с отрядами ландсвера.
Хадижат закричала:
– Как так? Ему следует совершить это – помнишь, ты сам говорил!..
– Ну да, ну… Мой брат может пострадать… если начнётся бой… – процедил Хмаров, отвернувшись, – к тому же он всё равно не применит силу по назначению! – И, совсем уходя, добавлял неразборчиво: – But I will… Он слишком прекраснодушен…
«Он» в словах Хмарова – это кто? Кому следует «совершить это»? Кто – прекраснодушен?
Хадижат молча и, как мне показалось, пренебрежительно смотрела на меня, словно как моя мама смотрела когда-то на моего отца, едва тот в очередной раз оказывался бессилен что-либо предпринять.
Потом, поправив причёску, она спросила:
– Проводишь до Чистых Прудов?
Может быть, ожидала – возьму её под руку, но пускай не думает, будто я за ней намереваюсь ухаживать.