Призрачные поезда — страница 33 из 34

– Товарищи, вы находитесь в две тысячи, – помехи микрофона, – …цать пятом году! – раздался усиленный аудиосистемой голос Краснова. – И вы уже поняли, что это не шутка, не театральная постановка и не провокация иностранных разведок. Стране нужна ваша помощь. Ну нет у нас сейчас своих героев! Изничтожились российские герои к исходу тысячелетия! Нам, вашим потомкам, не одолеть сегодня врага! Дорогие советские граждане, родные! Предлагаем организованно проходить к столам регистрации в народное ополчение и трудовую армию.

Я вспомнил о рюкзаке, выдернул пакеты с раздаткой.

Пробирался сквозь толпу, пёструю, как мозаики на станциях, плотную, как развевающееся знамя, и сильную, как стальной молот.

– Вы в будущем, – повторял я, называя год. – Это вещи из нынешнего времени.

И на вытянутой руке демонстрировал, а затем отдавал прозрачные шариковые авторучки, листовки, светящиеся мобильные телефоны, электронные записные книжки с голосовыми ответами примитивного искина: «Что это?!» – «У вас в руках унифон, ваш незаменимый помощник в повседневных делах!».

Участники всесоюзного съезда изобретателей сгрудились вокруг планшета, сразу освоив принцип перелистывания страниц касанием экрана.

Метростроевцы – со значками ударников и орденами – потрясённо рассматривали схему Московского метрополитена будущего, вернее, настоящего.

– Братцы! В деревне моей, в Саларьево – метро! Эвон как, станция «Саларьевская».

– Ну и ну! За две сотни станций.

– И в Солнцево! – восхищались строители. – И в Кунцево! И в Перово! Смотри-ка, и в Лихоборах, и в Котельниках! В каждой деревне метро! Неужто всё большевики сделали? Лазарь Моисеевич, вы только представьте!

Человек с густыми чёрными усами недоверчиво взглянул на экран планшета.

– Погодите, разрешите, – встрял я и быстро набрал в поисковике «Каганович», мгновенно оказавшись на «Википедии». – Смотрите, Лазарь Моисеевич, страница о вас. До 97 лет проживёте!

Я тыкал пальцем в фотографии.

– Что думаете, Вениамин Львович? – тихо спросил нарком, протянув ладонь для рукопожатия молодому инженеру в тёмно-синей шинели, который потрясённо изучал планшет.

– Ваша фамилия как, товарищ Вениамин Львович? – я сбивчиво и отчаянно пытался убедить гостей в реальности происходящего.

– Маковский, инженер Управления Метростроя.

Я снова ринулся в «Википедию», ткнул в фотографию молодого человека с женщиной и ребёнком. – Вы?

– Я. Вряд ли на радиолампах! И жена моя. А ребёнок откуда?

– Ребёнок, надо пологать, ваш – из счастливого грядущего будущего, – я стал выражаться как писатель соцреализма.

Руководитель строительства метро Павел Павлович Роттерт. Жму руку. Архитектор Иван Георгиевич Таранов. Инженер-конструктор Кабанов. Объясните, что происходит?

– В 1991-м году, как раз в тот год, когда товарищ Каганович умрёт, – я покосился на Лазаря Моисеевича, – СССР исчезнет. Враги советской власти его развалят. Впрочем, развалят не сами, а с помощью мещан, интеллигентов и членов партии.

– Отступивших от ленинских заветов, – догадался Каганович.

– Социализма больше нет. В стране рыночный капитализм. Всё, что построено вашим трудом, разграблено, разворовано или продано международной буржуазии.

– Врёшь, сволочь! – вскрикнул рабочий с комсомольским значком на парусиновой куртке.

– Троцкисты недобитые?! – процедил Каганович. – Говорил я товарищу Сталину – не жалей врагов! Развели либеральничанье! А следовало – давить!!

– Сейчас не о том речь, – мягко перевожу его мысли в другое русло. – В конце концов, это было почти полвека назад. А сейчас ещё хуже. Только вы можете спасти страну от очередной чумы. Потому что вы – герои!

– А советское метро – вершина демократии! – деловито сказал Иван Георгиевич Таранов. – Мы его так и замышляли – небо наоборот, дворцы для народа.

– Посмотрите, про меня что есть? – обратился инженер с медалью на лацкане пиджака.

Я набрал фамилию, какую не хочу называть, поскольку сразу выплыли ссылки на исправительно-трудовые лагеря, строительством которых руководил имярек.

– Про вас, к сожалению, несколько разрозненно.

– А я? – худощавый мужчина с залысинами на лепном лбу. – Бобриков Василий Иванович, ровесник века, 1901-го года рождения.

Меня дёргали со всех сторон – всем было интересно заглянуть в своё будущее.

– Бобриков. Есть такой. – В спешке я не сообразил сначала отсмотреть, а потом обдумать. – 28 августа 1938 года военной коллегией верховного суда СССР осуждён к расстрелу… – Бобриков схватил край планшета. Я бормотал скороговоркой, боясь взглянуть ему в лицо. – Суд признал установленным, что Бобриков с 1929 года является агентом германских разведорганов, проводил вредительство на московском метрополитене…

Бобриков растерянно отступил.

– «Германские разведорганы»? Ты поди ж. Ну, вдарил по стопарику в «Праге» раз пять с этим коммивояжёром. Мы у них подшипники закупали по линии Торгсина. Ну, ссудил он мне пару раз червончиков. Но чтоб – нет!!

– Погодите, может, однофамилец, – лепетал я, но толпа сомкнулась, ровесника века оттёрли.

– Эва, шкет! Про меня в чудо-книжке что? – «Кепка» умоляюще расширил глаза. – В каком, говоришь, батальоне штрафном?

– Ладно, только быстро. Как вас?

– Сухарь… То бишь Суханов Валентин Анастасович.

– Про вас ничего нет. Есть Суханов Николай Валентинович.

– Сын мой нешто?

– Станет героем-целинником, – тарабанил я. – Его история ляжет в основу кинофильма «Первый эшелон».

– Эхма! Я его в детдом сдал. Заберу, к тётке поселю! – крикнул вдогонк вор: бурлящая народная лава несла меня дальше.

XXXIII

– Я ВСЕГДА говорил, что страна находится во враждебном окружении! – то и дело повторял Каганович.

Василию и Хмарову всё-таки удалось запустить эскалаторы со станции «Стадион Народов» и, наполненные пассажирами призрачного поезда, те двигались вверх чередующимися полосами гвардейской георгиевская ленты.

Этот подъём давался многим ещё с трудом – вступить на движущуюся стальную ленту меж высоких ограждений красного дерева с непривычки нелегко. Особенно тяжким становился сход с эскалаторов – новичок замирал, спотыкался, запруживая выход. Но хоть и с заминками, толкотнёй, люди заполняли вестибюль, плотной массой извергались на улицу.

– Ещё посмотрим, кто кого! – уверенно повторял парень в рабочем комбинезоне. – Двутавровые балки как спички ломало, стальные шпильками сгибались, а грунты какие были, а плавуны! Всё преодолели, за полтора года метро построили.

– Мобилизуем индустрию, – командовал Каганович.

– Фабрик больше нет, в деревне давно не пашут, не сеют, – вздохнул я.

– А станки металлорежущие? Точное машиностроение? – не мог остановиться нарком.

– Кое-что, пожалуй, найдётся на автозаводе. Только не в промзоне ЗИЛа – там уже всё переделали в арт-кластеры, – а цеха «Москвича» на Текстильщиках сохранились, – подскочил Хмаров. – Товарищ Каганович, вы сформируйте, пожалуйста, комиссию из инженеров и героев труда для скорейшего восстановления народного хозяйства. И прямо сейчас отправляйтесь в район Южного речного порта, в ваше время эти места назывались – Сукино болото. Инструкции и связь – через унифон.

У железного наркома дёрнулась щека – ты поди, правнук ему приказы отдаёт, но, видимо, чувство долга взяло верх, до и задача новой победы и индустриализации явно увлекла.

– Сломить в открытом бою! – гранёным голосом повторял красноармеец. Взглянул на двух весёлых бойцов, сделал замечание: – В такой день можно бы и не пить.

– В Красной Армии дефективных нет, – ответил один. – Тем более, бой предстоит, как не выпить!

– Оп-ля! – вскрикнул другой. – Что за елдобратия?!

Я бросил взгляд вниз – к эскалатору приближались, рассыпая пепельную пыль, гигантские фигуры двух Тоннелепроходчиков.

– Долой Временное правительство! Смерть оккупантам! – пронёсся, раскачав свисающие со свода флаги, их нечеловеческий рык.

Четырьями отрядами, радиальными улицами – на Кремль. Четырьмя отрядами – до казарм ландсвера. Четырьмя отрядами – к аэродрому, и двум работающим вокзалам, и Телекоммуникационному холдингу.

В середине тридцатых каждый мужчина умел обращаться с оружием: взрослые – прошли Первую мировую или Гражданскую, юные – курсы ворошиловских стрелков. Их не надо учить. Они – с нами. Победным чудо-маршем: десять, сто, тысяча.

Каждая колонна – парад. Впереди – три флага: имперский чёрно-золотой, и советский алый, и наш – бело-сине-красный.

И солнце.

На улицы высыпали.

Измождённые. Сколько в городе осталось – полмиллиона, полтора? Все тут.

Входя на Цветной бульвар, шагаем под эстакадой Садового.

– Сверху!

Мы вскидываемся.

Но сверху бросают лепестки цветов. Мы идём по ковру. Из церквей, от Высоко-Петровского монастыря, который ещё не успели отдать авангардному театру, плывёт колокольный звон.

Рабочих бронемашин у ландсвера нет. Все нефтепродукты втихую продали.

Измождённая женщина – сколько ей, двадцать, пятьдесят пять? – обнимает метростроевца, виснет на шее солдата, мешая идти, плачет:

– Где ж были сто лет?..

– А вы где? Чего ждали?

– Героев. Куда без героев?..

Казармы ландсвера блокированы. Отключим им интернет – назавтра сдадутся.

Временное правительство не доверяет ландсверу. Кремль охраняют восточноевропейские наёмники.

Охотный ряд. Здесь я был в 1935 году.

Светошумовые гранаты. Газ. Резиновые пули.

– Пукалки. Воевать разучились!

Рассказа о жестокой кровавой бане не будет – советские герои, как ни банально это звучит, легко одолели захватчиков.

Первый блокпост. Красноармейцы вваливаются с голыми руками. До зубов вооружённых наёмников в экзоскелетах – укладывают на пол.

Второй блокпост. Часовня на нулевом километре. Сейчас в ней макдональдс. Архитектор выиграл конкурс на лучший лофт-проект, между прочем.

Эти уже стреляют настоящими, боевыми.